К списку публикаций

Еврейский погром на заводе «Новки»

Предисловие.

Цель настоящего издания – оставить хоть какой-либо след о большом и интересном процессе, несомненно, заслуживающем общественного внимания. Еврейский погром в Советской России, обвинение рабочих в участии в погроме, резко отрицательное отношение Советской власти к еврейским погромам, общие причины погрома, взаимоотношения национальных групп – все вместе составляет серьезный, агитационный и поучительный материал, позволяющий делать различные выводы, сравнения. Еще более важным и поучительным этот материал окажется через известное время, когда можно будет рассматривать его в исторической перспективе.

Жаль, что, по техническим условиям, нет возможности сейчас же издать полностью материал, включая данные стенографического отчета. Тогда получилась бы яркая и полная картина, как самого дела, так и тех процессуальных условий, в которых протекал это процесс.

И. Славин.
20 сентября 1920 года.
г. Витебск.

Еврейский погром в Новках.

Дело о 47 лицах, обвиняемых в участии в еврейском погроме на заводе «Новка», слушалось в Витебском Революционном Трибунале 18 дней (с 17 декабря 1919 года по 5 января 1920 года) и привлекло широкое общественное внимание. В изложении заключения Следственной Комиссии о предании суду обстоятельства дела представляются в следующем виде:

«27 декабря 1920 года, в день еврейского праздника и христианского Воздвижения, на ныне национализированный государственный завод «Новка», расположенный в Куринской волости Витебской губернии, отстоящей в 20 верстах от г. Витебска, в 3 часа дня, во время выплаты рабочим жалованья налетела банда грабителей, т.е. «зеленых» и произвела ограбление жительствующих при заводе служащих евреев и убийство 19 человек евреев и 1 христианина – делопроизводителя волвоенокома Курина-Могучего, приехавшего случайно в «Новку» по служебным делам.

Для того, чтобы яснее себе представить причины происшедшего, необходимо взглянуть во внутреннюю жизнь завода до его национализации и после таковой. Владельцем завода «Новки» раньше был некий гр. Галеркин, который жил при заводе и владел им уже 30 лет, а также принимали участие в администрации завода его родственники и знакомые, которые также жили при заводе. Завод насчитывал до 600-700 человек рабочих, и почти все эти рабочие жили при заводе, каждый имел свою квартиру, так что «Новка» представляла, из себя в роде фабричного городка. После национализации завода, таковой перешел в ведение Губсовнарзоза: избирается фабрично-заводской комитет, а администрация завода представляется в лице заводоуправления, в которое входят те же Галеркины, и несколько человек рабочих, более ответственных и знающих дело. Другие же административные должности завода занимают, естественно, бывшие у владельца завода приказчики, так как за ними был долголетний опыт и практика, что очень важно в таком специальном производстве, как производство разного рода стекла.

С июня месяца 1919 года в пределах Витебской, Смоленской и Псковской губерний начинают образовываться из дезертиров и крестьян кулаков, им сочувствующих, так называемые «зеленые банды», цель которых – оказывать вооруженное организованное сопротивление советской власти и всячески вредить укреплению и строительству ее. Как известно, демобилизация старой армии оставила на руках у крестьян (бывших солдат) значительное количество оружия, как-то: винтовок, револьверов, патронов, шашек и даже пулеметов, каковым оружием дезертиры и воспользовались, организовываю свою «зеленую» армию. Почва же для недовольства советской властью была довольно обширная, так как крестьяне ни в коем случае не хотят мириться с отбиранием у них излишков для нужд наших красных фронтов и с разного рода реквизициями и конфискациями, усматривая во всем этом грабеж и произвол властвующих. Таким образом, лозунгом «зеленых» является: «бей коммунистов и жидов». Действительно, с особым зверством они вымещают свою злобу на коммунистах и еще больше на евреях.

Такое движение в части крестьянства заразило рабочих завода «Новка», имевших близкое с ними общение. В особенности, быстро у них привился лозунг: «бей жидов», так как часть несознательных рабочих, – если их только можно назвать таким именем, – недовольная советской властью, коммунистами, и, ведя еще к тому, что все административные должности на заводе занимают евреи; те же рабочие, у которых врожденная ненависть к евреям до сего времени таилась в виде потенциальной энергии, – теперь начинают выявлять эту ненависть; рабочие начинают открыто, пользуясь всяким удобным случаем, выражать свое отношение к евреям, а тем самым и к коммунистам.

С другой стороны, они чувствуют за собой недовольное крестьянство, становятся более открытыми и определенно говорят об убийстве всех находящихся на заводе евреев, для каковой цели у них и устанавливается связь с зелено-бандитами, которые в данном случае были их орудием.

Итак, ознакомившись вкратце с настроением рабочих масс на заводе «Новки», можно перейти ближе к делу.

Характерно то, что, как видно из дела, уже недели за две до погрома даже маленькие дети, играя между собой, говорили, что скоро всех жидов убьют, никто из них не останется в живых, и вообще чувствовалось, что что-то готовится и должно произойти. Сопоставляя с вышеизложенным, становится еще яснее, что рабочие завода знали о том, что должно произойти и даже больше того, некоторые из них имели тесную связь с бандитами. Время погрома было выбрано самое удобное – еврейский традиционный праздник, когда каждый еврей приезжал домой, чтобы, таким образом, можно было с ними со всеми сразу покончить. И это тоже не случайность, а все это было заранее обдумано и предусмотрено. Это еще больше подтверждается и тем, что у бандитов на руках был список евреев, по которому они и вызывали их: бандитам было даже известно и о том, что в день погрома должен был состояться спектакль, и все это лишний раз доказывает, что такой организованный налет мог произойти только с ведома и при близком участии некоторых рабочих. Остальные же рабочие, зная о том, что произойдет, пользовались этим удобным случаем и занялись после погрома разграблением оставленных бандитами вещей, причем бандиты, как бы заранее условившись с рабочими, так и делали – лучшие вещи брали себе, а худшие разрешали забирать рабочим. Дальше, когда все вещи были забраны и увезены на заводских лошадях и подводах, то лошадей потом рабочие привели обратно. Когда же часов в шесть вечера, награбив и забрав всех евреев на расстрел, атаман шайки под кличкой «Быстрый», собрал всех рабочих завода и произнес им речь, в которой говорил, что рабочим надо всячески стеснять евреев и коммунистов, то все рабочие ему аплодировали и приветствовали криками «ура». Из допросов, проживающих на заводе семей пострадавших евреев видно, что еще задолго до происшедшего погрома, некоторые рабочие на общих собраниях и вообще при всяком удобном случае говорили о том, что все ответственные должности на заводе занимают евреи, что их надо всех убить и т.п. и даже, как видно из показания б. директора завода гр. Брейдо, (л.д.11. об.) на одном заседании расценочной комиссии, в которую входили представители завкома, быв. председатель его Иван Шкредов, представитель от рабочих – Альберт Венике, он, Брейдо, и представитель служащих Хаим Эпштейн, когда поднялся вопрос об окладах служащим, то б. председатель заводского комитета Иван Шкредов сказал, что в «Новках» слишком много евреев и даже буквально эти слова: «Если и в «Новках» будет погром, то в этом повинны евреи, так как они занимают все ответственные посты, и их слишком много». Альберт Венике говорил в том же духе, так что члены этой комиссии заявили протест и указали, что на заседаниях занимаются подготовлением к еврейскому погрому. Недель за пять до погрома, появились на заводе два неизвестных субъекта, которые проживали у рабочего Венике и столовались у рабочего Куля. Один из них просился на службу, но ему было отказано, так как он, по слухам, был дезертиром. Эти двое вели себя крайне подозрительно, вели знакомство с рабочими, занимались продажей золотых колец, и как видно из многих показаний, во время погрома одного из этих двух видели в числе грабителей. Таким образом, ясно, что рабочие завода Альберт Венике и Сильвестр Куль не могли не знать о цели приезда их приятелей и имели, безусловно, с ними связь. Вообще же все время среди рабочих завода можно было слышать разные погромные выкрики и речи, так что проживавшие при заводе евреи неоднократно говорили о том, что надо покинуть «Новки», и у всех было убеждение, что рано или поздно, новские рабочие устроят еврейский погром. На другом собрании при выборе недостающего 3-го члена правления, то же Иван Шкредов, получивший на выборах меньшинство голосов против кандидата Василия Макарова, заявил, что «Макаров прошел еврейскими голосами», и что если будет еврейский погром, то он, как председатель снимает с себя всякую ответственность.

Далее, в заключении Следственной Комиссии излагаются показания свидетелей – потерпевших, рисующие отдельные моменты погрома, а также отношения между рабочими и евреями до погрома. Установлено, что арестованные были уведены за пределы «Новки» в расположенный недалеко лес и там расстреляны. Бандиты действовали быстро, и весь их налет продолжался всего несколько часов. Патрули по дороге в «Новки», в самих «Новках», планомерный уход бандитов из «Новок» с награбленными вещами – все вместе указывало на высокую степень их организованности.

Заключение Следственной Комиссии посвящает большое внимание группе обвиняемых крестьян. Им предъявляется не только обвинение в участии в Новском погроме, но некоторым их них предъявлено также обвинение в ограблении и покушении на некоего гр. Саминского и убийство крестьянина – в другом месте и в другое время после Новского погрома. Печальный случай с Саминским ярко характеризует деятельность зеленой банды: весьма интересным является его показание, в котором он подробно описывает логовище зеленой банды в глухом лесу в небольшой одинокой избушке, как его предварительно угостили спиртом, обедом и чаем с вареньем, как его повели в лес, как затем в лесу на его глазах убили задержанного с ним крестьянина, а его полоснули шашкой по горлу и прострелили щеку. Только уверенность палачей в его смерти спасла его. Обливаясь кровью, он ползком добрался до деревни, где его приютил крестьянин, а потом он дальше добрался до города.

Характерную подробность передает гр. Саминский. Когда его вели на расстрел, он просил убить его и оставить труп возле дороги, на что он получил ответ: «19 евреев дали мы похоронить, а тебя не дадим». Указание на цифру 19, совпадавшей с числом убитых бандитами в «Новках» (18 евреев и 1 христианин), дало основание следственной власти предъявить обвиняемым в нападении на Саминского для опознания потерпевшим в Новском погроме.

Группе крестьян было предъявлено обвинение в организации и устройстве погрома и в расстрелах, а рабочим – в разграблении вещей после погрома, в антисемитской агитации и в организованной связи с бандитами. Уже в судебном заседании обвинение распределило рабочих на три группы: 1) группа организаторов, агитаторов и инициаторов погрома; 2) интеллектуальных вдохновителей, попустителей и укрывателей погромщиков; 3) группу прямых соучастников убийства и расстрела.

Заседание Ревтрибунала началось 17 декабря в составе: председателя тов. Уманского и членов т.т. Островского и Евстигнеева. Обвинение представляли: председатель Губернского Военно-Революционного комитета т. Сергиевский и члены коллегии правозаступников: т.т. Карабанович и Хазанов. Защищали: представитель Губкома Р.К.П. т. Рубинштейн, члены коллегии правозаступников: т.т. Горин, Лавиров-Скабло и Рожанский и председатель Губернского Совета Народных Судей т. Славин.

Процесс продолжался 18 дней и закончился 5 января, поздно вечером.

В общей своей части приговор Ревтрибунала устанавливает следующее: «Рабочие поселка «Новки», в массе своей не имели организованной связи с налетевшей разбойничьей бандой «бело-зеленых», что лишь отдельные личности из рабочей среды, указанные ниже, классовое сознание которых в силу выяснившихся на суде особых условий быта поселка – было неразвито, не отрешившиеся еще от национальных предрассудков принимавшихся столетиями господства капитала и церкви, принимали активное участие в разграблении и расхищении имущества убитых, а другие из рабочих способствовали злому делу контрреволюционной банды путем указания квартир, где живут евреи, и отдельных лиц, спасавшихся от злодеев-погромщиков.

Установлено также, что другие обвиняемые из рабочих, указанные ниже, хотя и не имея связи с бандитами и не принимали участия в грабеже, проявили преступное безразличие и равнодушие к совершившемуся преступлению над своими же товарищами, не оказывая необходимой помощи семьям убитых в принятии мер к сохранению трупов товарищей, ставших в последствии этого добычей собак, не взирая на мольбы семей убитых в оказание им помощи и в уборке трупов, что свидетельствует о сочувственном отношении со стороны отдельных лиц к этому злодеянию «бело-зеленых».

Вместе с тем, Ревтрибунал считает установленным, что банда, совершившая погром в «Новках», нападение на гр. Саминского и кооператив в Рудне – представляет собой одно из разветвлений той банды, организация которой оперировала в пределах Витебской губернии и прилегающих к ней местностях Смоленской и Псковской губерний.

Приговором Революционного Трибунала 15 подсудимых (из общего числа 47) приговорены к расстрелу, в том числе рабочий Захар Прохоров, а остальные осуждены, частью, к принудительным работам на разные сроки, а частью, преимущественно рабочие, к условному наказанию, пятеро обвиняемых оправдано, а именно: Транлиб, Куль, Шкредов, Никитин и Казимирский.

Защитой была подана кассационная жалоба, которая была оставлена без последствий.

Дело в отношении приговоренных к расстрелу находится в настоящее время (конец августа 1920 г.), на рассмотрении Президиума ВЦИК по вопросу о применении к ним амнистии.

Речь
защитника группы обвиняемых рабочих – председателя
Витебского Губернского Совета Народных Судей
И. Славина
в заседании 4 января 1920 года.

«Граждане, члены Революционного Трибунала! Драма, которая разыгралась 27-го сентября 1919 года в «Новках», привлекла особое внимание тем, что обвинение возникло не только против крестьян, которые непосредственно принимали участие в этой драме, но и против рабочих. Рабочие всегда являлись носителями самых передовых идей и всегда находились в авангарде человечества в борьбе его за лучшие идеалы справедливости и социального равенства. Казалось бы, что подобное явление, как участие рабочих в еврейском погроме немыслимо, недопустимо, невероятно, в особенности в рабоче-крестьянском государстве и, в особенности почти через 2 года после Октябрьской революции, когда Советская власть продолжает отчаянно бороться со своими врагами на фронтах. Сам по себе еврейский погром в «Новках» в момент, когда краю угрожала польская опасность и зеленые банды, – являлся предвестником готовящейся кровавой бани над еврейским населением всего края. Этот погром не единственный здесь: вспомните такой же погром, хоть и в меньших размерах, недалеко в Голынках. Погром – это борьба, которую ведет контрреволюция, и в этой борьбе она не останавливается ровно ни перед чем. Когда Советская власть вынуждена была временно отступить из Украины, полчища Деникина учинили сплошной еврейский погром во всей Украине. На Украине нет ни одной еврейской семьи, которая не оказалась бы пострадавшей. Там был не просто погром,  а вырезывание еврейского населения, при самой дикой, варварской обстановке, перед которой бледнеют ужасы средневековья.

Мы хорошо знаем, что этими расправами над еврейским населением враг боролся и, порою весьма успешно, с советской властью, стремясь в определенный для себя момент сохранить свои силы. Контрреволюция пустила на Украине все в ход, чтобы задушить Советскую власть.

Ясно, что в тот переходный период, когда ожидалось наступление поляков, когда Красная армия была занята на других фронтах, и когда обороне Витебского фронта нельзя было посвятить серьезные силы, погром в «Новках» не мог не иметь симптоматического значения, как предвестник ряда погромов, в случае ухода советской власти.

Для сознательных рабочих и крестьян вопрос о значении и причинах этого погрома ясен. До погрома в «Новках» нельзя было предвидеть, что погром вспыхнет. Это понятно потому, что трудно было допустить, чтобы контрреволюция отважилась в самой Советской России на устройство погрома. Публичное слушание дела о погроме в «Новках», имеет громадное политическое и агитационное значение, так как оно вскрывает перед широкими народными массами отвратительное кровавое лицо контрреволюции.

Погромные процессы в России возникают не впервые. Когда царская и помещичья клика, в различные моменты своего существования, испытывала серьезную опасность для себя, когда волны народного негодования поднимались настолько высоко, что грозили захлестнуть палачей народа, на сцену являлся спасительный погром. Нельзя было, однако узаконить этот варварский громоотвод и, волей, неволей, правительству приходилось сажать на скамью подсудимых некоторую горсть самых второстепенных погромщиков, своего рода «стрелочников» и скрывать от суда само себя – правительство, и наиболее ответственных исполнителей и вдохновителей погромов. Департамент полиции и особый корпус жандармов обычно являлись штаб-квартирой контрреволюции, которая тогда носила иное наименование – «реакция». Участие общественного элемента в подобной комедии – судебном процессе над «стрелочниками» погрома, в то время, когда на скамье подсудимых должно было сидеть само правительство со своими главными агентами – имело лишь одну цель – добиваться всеми доступными средствами раскрытия истинных причин погромов. Адвокаты потерпевших, так называемые поверенные гражданских истцов, обычно заявляли, что «мы не явились сюда, чтобы требовать, во что бы то ни стало наказания подсудимых и добиться удовлетворения денежных претензий потерпевших, но мы явились, чтобы установить настоящие, подлинные пружины погрома: нас интересует не орудие, а пружины погрома; не мешайте нам их выяснять». Разумеется, при царском режиме, суд не мог позволить адвокатам выяснить истинные причины погрома, иначе это бы означало бы разоблачить, пригвоздить правительство и его сообщников – феодально-помещичью клику – к позорному столбу и раскрыть глаза многим миллионам рабочих и крестьян. Адвокатам удавалось лишь при самом их настойчивом и энергичном участии в процессе, хотя бы слегка приподнять завесу. Правительство, в лице царского суда, пытались и этого не допускать, для чего оно закрывало двери суда – дело о кишиневском погроме – или создавало столь невыносимую обстановку судебного процесса, что адвокаты оставляли зал заседания, как это было в деле о гомельском погроме.

В те времена реакция пользовалась погромами, как способом борьбы против развивавшегося революционного движения в массах, и это кровопускание осуждалось культурной Европой, так как тогда она не нуждалась в том же в интересах собственного самосохранения. Теперь мы великолепно знаем, как Антанта помогает на Юге контрреволюции, посылая ей пушки, ружья, снаряды и деньги, будучи совершенно точно осведомлена, что ее союзническая банда творит над беззащитным населением. Антанта это знает, но теперь еврейские погромы в условиях ее борьбы за самосохранение также объективно входят в ее программу так, как они раньше входили в программу царского правительства. Если раньше значение еврейских погромов ограничивалось национальными пределами России и отчасти Румынии, то теперь значение их расширяется и принимает характер всемирный. Мы имеем два фронта: по одну сторону баррикады – рабочие и крестьяне, которые сплотились вокруг 3-го Интернационала для борьбы с контрреволюцией, а по другую – всемирный империализм.

Итак, когда я провожу параллель между новским процессом и гомельским, я говорю, что пружины обоих погромов те же, только масштаб и обстановка различны.

Мы выяснили эти пружины на основании судебного материала. Считаю поэтому нужным заявить, чтобы не было никаких недоразумений в этом деле – что для меня резким диссонансом прозвучали слова тов. Хазанова, когда он назвал себя обвинителем от имени еврейских трудящихся масс. Там, где идет мировая борьба двух фронтов, нет специфического еврейского вопроса, а есть борьба контрреволюции с революцией. Евреи являются в эти моменты лишь мишенью в интересах ослабления сил революции, а не евреев как таковых. В этом именно заложена затаенная цель и существо еврейских погромов, и сознательного «культурного» антисемитизма. Тов. Хазанов меняет перспективу процесса, вносит в него неверный, вредный националистический элемент. Я также до последнего времени был связан с еврейским пролетариатом, как член областного комитета объединенной еврейской социалистической рабочей партии, и заявление тов. Хазанова ставит для меня вопрос, кто дал ему, тов. Хазанову, мандат для обвинения от имени еврейских рабочих масс, а мне – мандат для защиты. На самом деле ни он, ни я, ни каких мандатов не получили, не получили также подобных мандатов и другие евреи, занимающие со мной рядом места защиты. Мы все вместе являемся лицами, призванными Революционным Трибуналом помочь ему в выяснении обстоятельств этого кошмарного процесса.

В дальнейшем я укажу, в чем мы сходимся и в чем расходимся с обвинением.

Обвинение не коснулось ни одним словом невыгодного положения подсудимых, которые во время предварительного следствия не получили возможности опровергать предъявленные к ним обвинения. В дальнейшем я остановлюсь подробнее на недостатках предварительного следствия. Пока же ограничусь указанием, что даже в буржуазных государствах существуют незыблемые гарантии обвиняемых в процессе, и предание суду обставлено, например, в Англии, весьма строго – требуется постановление большого жюри в 12 человек присяжных.

Правда, Ревтрибуналы, как боевые органы революции, находятся несколько в ином положении в смысле процессуальных формальностей, но непреложно одно, – что Советская Россия сделала большой шаг вперед по сравнению с другими государствами, так как, по смыслу нашей конституции, личность является свободной и пользуется всеми правами, не только чисто гражданскими, политическими, но и в области равномерного распределения предметов потребления и участия в общественном производстве.

Общественная защита является тем органом, который заинтересован, как и суд и обвинение в выяснении правды в деле, но защита имеет еще и профессиональные обязанности – указать на нарушение прав обвиняемых в процессе, бороться против подобных нарушений и выявить для обвиняемых все оправдательные моменты в процессе.

Положение защиты в этом деле вдвойне тяжелое. С одной стороны, – характер самого преступления, изучение которого требует чрезвычайного внимания и объективности, а, с другой стороны, – многочисленные нарушения прав обвиняемых, неправильная перспектива процесса и серьезное опасение судебной ошибки. Мне казалось, что эта объективность должна быть стойко проявлена с обеих сторон, но я, к сожалению, вижу огромное различие между защитой и обвинением. Да, мы согласны вполне в оценке основных причин погрома, мы в этом проявляем удивительное единодушие, – чего не было в былых погромных процессах между обвинением и защитой, – но я не вижу, чтобы обвинение делало те неоспоримые логические выводы, которые делали раньше поверенные потерпевших – гражданских истцов, – а именно, что на скамье подсудимых орудия погрома, невежественные в своей большей части люди, а не истинные виновники и организаторы погрома. Согласные в оценке основных причин погрома, мы расходимся с обвинением в оценке фактического материала в отношении организационной связи рабочих с бандитами, индивидуальной виновности подсудимых и естественных логических выводов из этой основной предпосылки, что истинные виновники погрома остались вне нашей досягаемости. Эти разногласия необходимо выяснить с исчерпывающей ясностью.

Но, раньше, чем перейти к оценке фактического материала, я считаю чрезвычайно важным, в интересах правильной перспективы дела, остановиться на том, какое значение имеют признаки антисемитизма в рабочей среде – для разрешения вопроса, играли ли они настолько решающую роль, чтобы рабочие призвали бандитов для расправы с евреями, как это им приписывает обвинение, и какую вообще действенную роль и силу мог иметь антисемитизм в «Новках».

Антисемитизм – явление не последнего времени. Это явление уже продолжается много сот лет. В известные моменты развития капитализма евреи являлись очень полезными, и развитие торговли и промышленности в Европе заключает в себе много страниц, посвященных плодотворному участию евреев. Весьма, любопытна история евреев в Европе, когда после изгнания их из Испании, они постепенно перекочевали на Восток из более культурных стран в менее культурные и в больших массах осели в Польше, Галиции и Литве. Не случайным является то обстоятельство, что евреи совершили именно такой исторический путь. Нет сомнения, что только потребность мало культурных и слабо развитых экономических стран в развитии промышленности, торговли и ремесел диктовали ряд привилегий евреям, которые предоставлялись при переселении, такие привилегии предоставлены были им в Польше в течение многих лет. Лишь когда возникает в последствие на месте конкуренция в лице купцов, ремесленников и промышленников господствующей национальности, настает период экономического вытеснения, преследования конкурентов-евреев. Почва для такого преследования всегда была. Различия национальные, религиозные, бытовые, взаимная отчужденность между инакомыслящими, инако исповедующими и инако говорящими еще и теперь тяготеют тяжелым кошмаром над человечеством, но в средних веках и позднее эти различия создавали, по меньшей мере, китайскую стену между еврейским и христианским населением. К этому нужно добавить, что одновременно с привилегиями для евреев в области торговли, промышленности и ремесел они ограничивались в своих гражданских правах и порою были вынуждены даже жить в особых кварталах-гетто.

При таких условиях экономическая борьба с евреями была очень легка. Конкуренты всегда маскировали пред широкими народными массами свои истинные намерения и цели. Формы же борьбы были разнообразны, но во всех случаях почетное место занимает разжигание религиозной и расовой ненависти к евреям. Все средства для борьбы были дозволены – от обвинения в употреблении христианской крови для ритуальных целей, до откровенно циничного экономического бойкота последних лет в Польше по отношению к евреям. «Не покупайте у евреев, не давайте работы евреям», – этот лозунг стал особенно заметным в Польше лишь в последние десятилетие.

Во всех политических переворотах и всяких иных экономических потрясениях в Европе евреи служили постоянным объектом в борьбе двух враждующих сторон и очень часто являлись козлом отпущения в политических и экономических стычках. Еврейские погромы – это одна их форм, когда старое, отжившее, гнилое, отстаивало свои позиции перед наступающим новым. И нередко еврейские погромы достигали своей преступной цели – они отодвигали надолго назревшие реформы и невольно ковали новые цепи рабства для порабощенных и слепых народных масс. Так, погромы 1905 г. свели на нет, наряду с другими политическими и экономическими факторами, – результаты народного движения и создавали через год другой – военно-полевые суды и памятные «столыпинские галстухи». Погромы становятся излюбленным методом борьбы с освободительным движением, способом душить такое движение и не давать ему выхода.

После Октябрьской революции, объявившей поход против капиталистического строя, мы получили очень тяжелое и мучительное наследство – антисемитизм. Его ядом пропитаны насквозь народные массы. Слишком много сотен лет идеи антисемитизма внедрялись в сознание народных масс, много оснований для развития антисемитизма давало экономическое положение евреев, ставившее их между молотом и наковальней, между помещиком и крестьянином, между фабрикантом и рабочим. Еврей-арендатор являлся ненавистным крестьянину, как эксплуататор; еврей торговец удорожал товар, который при иной экономической организации мог бы попасть к потребителю прямо от фабриканта или заводчика. И насколько Октябрьская революция еще не смела и не уничтожила прежних экономических институтов, как частная торговля и т.п., антисемитизм имеет еще и теперь живительный источник.

Поэтому заявление представителя коммунистической партии т. Рубинштейна, что часть вины в происшедшем в «Новках» лежит и на партии, не уделившей достаточного внимания политической и партийной работе в «Новках», лишь, отчасти правильно. Для искоренения антисемитизма нужны не два года, а десятки, сотни лет: это яд, который не вытравливается в один день.

Антисемитизм при капиталистическом строе не может быть уничтожен, а может лишь быть усилен. Он может быть уничтожен только тогда, когда не будет источника, его питающего – экономической конкуренции. «Несть иудея, несть эллина», будет лишь тогда, когда человечество забудет обо всякой экономической конкуренции и когда путем долгой, совместной трудовой и культурной работы удастся изжить религиозные и расовые предрассудки. Это – длительный исторический процесс, окончание которого можно мыслить в результате величайших достижений человеческого духа.

Теперь обратимся к тем отношениям, которые существовали в «Новках». Там мы увидим с одной стороны, что отношения были хорошие. Об этом мы имеем объективные показания свидетелей, которые указывали, что отношения были вообще нормальные, ходили к друг к другу, участвовали в совместных собраниях и т.д. Если стать на ту точку зрения, что инициатива в устройстве погрома исходила от рабочих, то, раньше всего, необходимо задать себе вопрос – какие непосредственные экономические причины могли его вызвать, где и в чем могло выразиться противоречие интересов жертв погрома с одной стороны, и рабочих с другой. Какой был практический расчет совершить погром?

Тут было установлено, что некоторые квартиры убитых ныне заняты рабочими, и обвинитель пытался сделать из этого заключение, что рабочие, стало быть, были заинтересованы в устройстве погрома, чтобы занять еврейские квартиры. Так ли это? Вряд ли стоит серьезно отвечать на этот довод и серьезно опровергать подобную «улику», так как для всякого ясно, что раз печальный факт уже совершился, то нельзя же навеки оставить квартиры пустовать, и совершенно недопустимо делать вывод, что рабочие нарочно организовали погром, чтобы потом поселиться в квартирах своих жертв. Нельзя основывать подобный вывод, крайне важный и ответственный по своим последствиям, на таком обстоятельстве, которое можно толковать разно и притом более правильно и ответственно в тои именно смысле, что квартиры не могли и не должны были долго пустыми.

Бойкот этих квартир явился бы совершенно безрассудным, бесцельным и никому не нужным.

Более важным более серьезным является вопрос, в какой форме существовал антисемитизм в среде рабочих, и была ли такая наличность горючего материала, чтобы этот антисемитизм сделался особенно актуальным, действенным, способным на организацию погрома.

Судебное следствие дает нам много материала для характеристики взаимных отношений, но не дает, ни одного штриха, ни одного прочного, сколько-нибудь, обоснованного довода, что рабочие являлись организаторами погрома. Действительно, положение на заводе, по сравнению с дореволюционным периодом, оставалось то же. Прежний владелец завода, правда, перестал быть собственником завода, но внешнее все, же оставалось по-прежнему: те же служащие евреи в конторе, та же администрация.

Но произошли и коренные изменения, даже известная ломка отношений. Если раньше рабочие не могли даже и помышлять о вмешательстве в действия владельца и решать, правильно ли сделал владелец, пригласив в контору то или иное лицо, то теперь происходит иное. Иван Шкредов и др. обсуждают, выражают неудовольствие, почему в контору назначена Соня Галеркина, а не другая еврейка. Это обстоятельство, раньше всего, позволяет сделать вывод, во-первых, что, неудовольствие это было не на почве антисемитизма, так как на место Сони Галеркиной предназначалась не христианка, а во-вторых, в психологии рабочих произошел громадный классовый сдвиг тем, что рабочие фактически не только вовлечены в управление заводом, но чувствуют за собой право вмешиваться во внутренний распорядок завода и даже входить в оценку личного состава конторы. Судебное следствие вполне установило, что сами рабочие никогда и не помышляли заменить служащих евреев в конторе другими, хотя бы потому, что для занятия конторских должностей нужны специальные знания, которых нет у рабочих, и поэтому не могло быть и речи о тени конкуренции труда между евреями и рабочими. Если прежний владелец Галеркин остался в заводоуправлении и даже теперь подписывает бумаги, если оставались и другие, из которых кое-кто лично, персонально не угоден и неприятен, то это потому, что они были незаменимы, и рабочие, особенно сознательная их часть в лице подсудимых, не могла этого не знать и не понимать.

Конкуренции, стало быть, здесь нет. Чем же могли питаться те ростки антисемитизма, которые давным-давно внедрены в умы христиан, в том числе у рабочих? Я стою на этой точке зрения, что известный душок антисемитизма был в среде Новских рабочих. Я уже объяснил происхождение и условия развития антисемитизма и не склонен считать Новских рабочих каким-то исключением, не зараженным этим тлетворным ядом. Ведь весь практический вопрос и заключается в том, был ли он актуальным, боевым. Если нет, то питался ли вообще чем-либо антисемитизм в Новках. Когда к общим причинам существования антисемитизма прибавляется еще совмещение в одном лице владельца завода и еврея, тогда положение осложняется. Правда, после революции Галеркин перестал быть владельцем, но взгляды его и его близких, классовые предрассудки не изменились. Вы помните, как т. Рубинштейн обратил внимание на то, что свидетельница Соня Галеркина тут же в зале заседания обращалась с обвиняемыми на «ты». Это патриархальное «ты» хозяина к слуге еще не вытравлено в ее сознании. Ясно, что рабочие и после Октябрьской революции психологически еще ощущали это классовое различие, хотя объективно владельца завода уже не было, а та самая Соня Галеркина уже была простой служащей в конторе. Часто классовые перегородки ломаются, но еще долго классовая психология продолжает существовать без фундамента на пустом месте, и прежние участники классовых отношений настолько загипнотизированы прошлым, что они не всегда отдают себе ясный отчет в том, что прошлого уже нет и не будет, что оно похоронено и не вернется больше.

Во всяком, случае, вмешательство рабочих в жизнь завода доказывает, что они обычно не были под гипнозом прошлого и что обращение Сони Галеркиной к рабочим на «ты» при великой ее наивности, ярко обнаружившейся в судебном заседании, является единственным и в худшем случае, односторонним.

Граждане члены Революционного Трибунала! В этом деле самым кардинальным вопросом является именно тот, призывали ли рабочие бандитов для совершения этого дела, а если нет, то была ли вообще организационная связь между рабочими и бандитами. Нет сомнения, что это дело было бы ликвидировано иным путем, если бы на скамье подсудимых не были рабочие. Процесс этот имеет историческое значение, он должен показать, насколько Советская Россия отстала, что делается в глубинах, в недрах народных масс, а, в особенности, в ее сердцевине – рабочих массах: действительно ли произошло по инициативе и при энергичной поддержке рабочих столь гнусное и позорное дело в Советской России, где рабочие взяли в свои руки политическую и экономическую власть, и в течение свыше двух лет, не покладая оружия, ведут упорную и крайне тяжелую борьбу со своими врагами.

Я прошу, сосредоточит на этом вопросе особое пристальное внимание.

Что говорят представители обвинения? Тов. Сергиевский, оперируя тем же судебным материалом, да еще сведениями Губревкома об организации зеленых банд, определенно заявил, что, по его мнению, организационная связь не установлена, и что бандиты являлись по большей части, слепыми орудиями в руках в руках организаторов зеленых банд. Тов. Хазанов не согласен с тов. Сергиевским и говорит, что организационная связь была, что некоторые рабочие были в тесной связи с бандитами и указывает, что они-то организовали и участвовали в погроме. Он выдвигает уликой против Альфонса Шкредова то, что он будто бы выразился, что «евреи ему все равно, что собаки», что он набрасывался бить Брина, участвовал в ограблении Беленького, а также предложил избить всех женщин и детей, и что, таким образом, он является одним из активных организаторов и участников погрома. В отношении Генриха Трайлиба выдвигается обвинение, что он после того, как уехали бандиты, предлагал покончить с оставшимися евреями, был на чердаке у Эпштейна, брал какие-то вещи, а с бандитами ходил и курил. Из этого обвинение делает заключение, что Герман Трайлиб не только знал о погроме, но и был в связи с бандитами и являлся организатором погрома. Я не буду пока останавливаться на том, доказана ли индивидуальная виновность каждого из этих лиц – это я сделаю после – но я должен указать на очень серьезную ошибку обвинителя. Он не дал себе даже и труда установить, было ли предварительное соглашение между отдельными рабочими для организации связи с бандитами. Ведь нельзя же мыслить эту связь стихийно, а лишь как организационную связь. Что же доказано, например, что Альфонс Шкредов входил в какое либо соглашение с Германом Трайлибом, чтобы вдвоем, в свою очередь, войти в связь с бандитами? Или нужно мыслить эту связь так, что отдельные рабочие, не связанные между собой, входили каждый в отдельности в связь с теми же бандитами? Сколько искусственного и противоречивого в этом построении? Обратите внимание на решающее и авторитетное мнение свидетеля Марченко, начальника уездной милиции. Я не буду останавливаться подробно на его показании, – оно имеется в стенографическом отчете, но я напомню его категорическое заявление, что самое тщательное расследование им дела не дало никаких признаков организационной связи. Нет нужды доказывать вам, насколько важно показание человека, который явился с отрядом в Новки по самым горячим следам, который лично руководил расследованием и фактически сам собрал весь материал по делу.

Этот свидетель – единственный представитель власти, который был в Новках для расследования этого дела. Более того, он участвовал в деле и во время предварительного следствия и, как показал свидетель Дынин, следователь Следкома гр. Марченко в течение всего предварительного следствия доставлял Следкому материал, который и проверялся. Если свидетель Марченко имел бы, хотя бы агентурные сведения, даже не вполне подтвержденные о наличности организационной связи, он сказал бы, что «я не могу вывести все на чистую воду, но что я имею агентурные данные, которые не поддаются судебной проверке, что такая связь была». Свидетель Марченко утверждает, что этой связи не было, – значит, ее не было, и всякие умозаключения, что такая связь была, будут лишь умственными рассуждениями людей, не бывших в Новках и не соприкасавшихся столь близко и столь непосредственно к делу, как свидетель Марченко.

Обвинитель указывает на то, что после речи предводителя бандитов раздалось «ура», что это кричали рабочие и что, следовательно, их столь яркое сочувствие не оставляет сомнений в наличности организационной связи. Раньше всего, никто не установил с полной определенностью, что рабочие кричали «ура», и ничем не опровергнутым является предположение, что «ура» кричали те же бандиты, окружавшие своего предводителя.

Но если даже допустить, что рабочие действительно кричали «ура», то это может свидетельствовать в самом худшем случае лишь о том, что рабочие сочувствовали погрому, но где логическая связь, фундамент для вывода обвинителя о наличности организационной связи?

Указывают, что рабочие знали еще раньше о готовящемся погроме и, следовательно, находились в организационной связи с бандитами. Вот это, «следовательно», абсолютно ни на чем не основано. О готовящемся погроме знали и евреи, и, как уже нам известно, одна еврейская семья еще до погрома ночевала у свидетельницы Геньчиковой. Никому, например, не придет в голову мысль, что эта еврейская семья находилась в организационной связи с бандитами. Когда нарастает нечто стихийное, физически или морально неотвратимое, тогда даже обреченные знают и чувствуют тяжесть этого неотвратимого и тяжелого; беспомощные они мечутся из стороны в сторону, парализованные и оцепеневшие между страхом и надеждой.

Объявляется перерыв до 4 с половиной часов вечера.

После перерыва заседание возобновляется.

Председатель: Прошу занять места. Гражд. Славин, продолжайте.

Защитник Славин: «Перед перерывом я как раз остановился на вопросе о том, была ли организационная связь между новскими рабочими и бандитами, которые совершили это преступление. Я указывал, что этой организационной связи нет, и к этим доказательствам добавляю следующее. Представителем общественного обвинения было указано на ряд данных, подтверждающих, по его мнению, это положение. Было указано, что коммунист Могучий был убит, и что это так же есть результат организационной связи. Удивительно, как обвинитель выбирает факты, которые можно толковать различно. Разве бандиты могли узнать исключительно от рабочих о том, что Могучий приедет в «Новки»? Разве никто другой, не рабочий, не мог об этом знать? Ведь арестовал же Трибунал учительницу Сюборову, по подозрению в том, то она или другие за ее спиной, заманили письмом Могучего в «Новки», зная, что в тот день и час произойдет нападение банды. Значит, мог быть и другой источник связи и информации.

Можно ли, следовательно, при таких условиях считать хоть в какой-нибудь степени убедительной аргументацию представителя обвинения?

Я считаю, что нет ничего общего между убийством Могучего и рабочими, и когда общественное обвинение считает это убийство доказательством организационной связи, то я в полном недоумении. Интересно и характерно указание обвинения, что Людвиг Шкредов находился в связи с бандитами. Почему? Да потому, что бандиты его отпустили, когда он показал свои документы. Это построение изумительно по своей шаткости. Если так рассуждать, то следовало арестовать всех тех христиан, которые не были задержаны или же после задержания отпущены. Можно этак подумать, что банда устроила погром рабочих, а не евреев, и, стало быть, кто из рабочих был бандой отпущен, значит, тот виноват, в том, что он был в связи с бандитами. Не знаю, стоит ли еще останавливаться на этом, ибо если уликой служит то, что Людвиг Шкредов освобожден и не расстрелян бандитами, то следовало арестовать и предать суду свидетеля Калиновского и других, которые тоже были освобождены.

Указывают на исчезнувших двух субъектов, гостивших у Венике и говорят, что тут-то и есть организационная связь. Я спрашиваю – с кем? С бандитами? Мне излишне возражать, я представляю это сделать обвинителю тов. Сергиевскому, который здесь доказывал, что эти субъекты явились с гомельского белогвардейского фронта, куда они после уехали, что в их задачи входило лишь одно – собрать сведения на заводе и доложить, кому следует о настроении рабочих и крестьян в этой местности, что эти субъекты не только не приняли участия в организации погрома, но и по характеру своей задачи соглядатаев и шпионов, обязаны были оставаться в стороне и не входить в организационную связь с местными белогвардейскими группами.

К сожалению роль этих субъектов, осталась невыясненной и мы все  витаем в области предположений. Может быть, они и виноваты, а, может быть, их приезд ничего общего не имел с какой-либо белогвардейщиной, что они просто погостили и думали получить работу на заводе, и не получив ее, уехали.

Ясно, что присутствие этих субъектов в «Новках» ничего общего с вопросом, была ли организованная часть рабочих с бандитами, или нет, не имеет.

Касаясь роли этих лиц в связи с судьбой подсудимого Венике, я должен сказать, что их отъезд очень легко объясняется тем, что в конце августа и в начале сентября наступил перерыв пассажирского сообщения между Могилевом и Гомелем, в виду грозившей польской опасности со стороны Бобруйска, и поэтому объяснение Венике и других свидетелей, являются вполне правдоподобными.

Итак, нет ни одного факта, который способен доказать организованную связь. Было ли открытое сочувствие и помощь рабочих бандитам? Шаг за шагом я буду следовать за обвинением и его доводами. Есть улики, с которыми, казалось бы, трудно бороться, улики, которые основаны не на твердых определенных фактах, а зиждутся на впечатлениях и невесомых данных, самой тонкой психологии и понимания побуждений человеческого сердца. Предостерегаю вас от подобной психологии, в ней легко запутаться и выводы могут оказаться скороспелыми, недостаточно продуманными и шаткими.

Вот, например, указывают, что рабочие гуляли с бандитами, разговаривали, и в этом видят солидарность рабочих с бандитами. Раньше всего, показания об этом и другие данные должны подвергнуться еще известной оценке и критическому анализу. Не надо забывать, что мы имеем дело с населением, которое не застыло на одном месте, а теперь восстановить, то, где что было, в доме ли, или на улице – вообще трудно. Разве мы имеем перед собой столь идеальный образец, как древние города Геркула и Помпеи, которые подверглись извержению вулкана и застыли со своими обитателями? Когда были произведены сравнительно недавно раскопки этих городов, то оказалось, что все люди, как были, так и застыли, и даже возможно было установить позу, в которой каждый застыл в момент обрушившегося несчастья на жителей этих городов. Раскопки Геркулана и Помпеи привлекли серьезное внимание ученых. К сожалению, в отношении новских рабочих мы лишены способов проверить их позы с фотографической точностью. В то момент, когда налетели бандиты и закричали: «по квартирам», – все поспешили в квартиры, но когда рабочие увидели, что от бандитов им самим непосредственной опасности не грозит, то многие из них вышли на улицу. Оригинально, что тем рабочим, которые гуляли по улице, ставится в вину, почему они выходили из дома, а тех, кто сидел в квартире, с тоном явного недоверия спрашивают, почему они сидели дома и даже не полюбопытствовали узнать, что делается на улице. Как же им нужно было поступать? Очевидно, плохо делали те, которые выходили на улицу, и плохо те, которые сидели дома.

Очень интересна судьба подсудимого Александра Краснодемского. По показанию Хаима Эпштейна, единственного еврея в Новках, не попавшего в руки бандитов, его встретил Александр Краснодемский и предупредил его о грозящей опасности и этим спас его. Александру Краснодемскому бросают обвинение, что он знал о погроме и имел связь с бандитами, потому что он спас жизнь человека. Какое чудовищное обвинение!

Значит, Александр Краснодемский, видя прибывших бандитов в Новки, видя, как они грабят и арестовывают евреев, чувствуя, как и другие, настроение бандитов, не должен был предупреждать Хаима Эпштейна, а дать ему погибнуть. Спрашивают, откуда он знал, что убьют Хаима Эпштейна, если в тот момент все евреи еще не были расстреляны? Это очень наивный вопрос и наивное понимание самых элементарных явлений. Когда происходит пожар, наводнение и всякие иные массовые политические события, люди не сговариваясь, мигом узнают о самой последней новости. Тут действует стоустая молва и часто внутренняя интуиция, восприятие чутьем того, что даже еще не произошло. И нужно было быть безнадежно тупым человеком, чтобы быть в Новках, ничего не видеть, ничего не понимать и не находится в повышенно встревоженном состоянии. Нельзя забывать, что вообще те убийства еще ранее совершались этими бандитами в окрестностях, как показали свидетели, и ничего невероятного и необычного не могло быть в предупреждении Александра Краснодемского.

Простая человеческая логика и элементарная совесть подсказывают, что слишком обидно посадить спасителя Хаима Эпштейна на скамью подсудимых, да еще на основании голословных подозрений, абсолютно ничем в деле не подтвержденных.

Говорят, – почему вы, рабочие, когда приехали бандиты, разгуливали по улице, а когда приехали красноармейцы, то вы разбежались? Забывают, что такое обстоятельство в массовой психологии не имеет никакого значения и очень легко объяснимо. Когда  приехали красноармейцы после погрома, Новки еще были окружены бандитами, а кое-кто из рабочих или их семейств были примешаны к этому делу тем, что брали те или иные вещи. Нет сомнения, что настроение было повышенное, и когда Красная армия въехала, то Новки опустели. К этому прибавилось чувство опасения, что прибывший отряд может в пылу негодования и в отместку за происшедшее карать и правых и виноватых, а потому, естественно, что каждый, раньше всего, предпочитал сидеть дома. Забывают, кстати, отметить, что сравнивают два неодинаковых по характеру момента. Ведь, когда бандиты прилетели в Новки, то население также попряталось по приказу и без приказа «по квартирам», и лишь потом, после истечения некоторого времени, вышли на улицу. Когда же говорят о приезде Красной армии, то имеют лишь ввиду первый момент приезда, что тогда, мол, разбежались, а забывают о последующих. Эта логическая ошибка совершенно не замечается обвинителем.

Возник вопрос – почему новские рабочие не оказали сопротивления. Мыслимо ли это им поставить в вину? У них не было оружия, не было организации, а к тому же вооруженных бандитов было количественно больше, чем безоружных рабочих, и оказать сопротивление было совершенно немыслимо. Бандиты были настолько предусмотрительны, что хотя они были великолепно осведомлены о том, что рабочие не в силах оказать даже тени сопротивления, однако, они установили на улицах и по дороге в Новки цепи, караулы, при том некоторые рабочие были задержаны по дороге возле Новок, а некоторые в самих Новках, как Людвиг Шкредов, Калиновский и др. Даже возле потерпевших был поставлен часовой. Ясно, что не для охраны их поставлены часовые, а для того, чтобы не было сопротивления со стороны рабочих. Бандиты, которые были вооружены, прекрасно знали военный порядок, знали, что всегда на войне нужно быть на чеку, – вдруг рабочие выступят и могут развести и расстроить их гнусное дело. И хотя они поставили караульных, хотя они приняли все меры, – однако, они боялись, что вот-вот им помешают, а потому они спешили делать свое отвратительное кровавое дело и спешили поскорее убраться. Это обстоятельство лучше и красноречивее всего доказывает, что рабочие не были ни в какой связи с бандитами.

Говорилось о равнодушном отношении рабочих после погрома к потерпевшим. Но тут, возможно, было не столь равнодушие, как оцепенение, которое бывает после такого страшного кошмара. То же самое произошло, когда семьи уезжали из Новок. Сердца всех переполнились такой тяжелой горечью, что внешне люди могли сохранить сосредоточенный и даже угрюмо молчаливый вид. Когда же печальная процессия проезжала по деревням, там их проезд вызывал бурные чувства со стороны крестьянского населения. И это вполне понятно. У тех впечатление было непосредственное, внезапное, и они тем легче могли на него реагировать. У них еще не могло создаться того душевного оцепенения, какое было у рабочих Новок.

Нужно с особой осторожностью относиться к свидетельским показаниям, в которых каждая черточка, каждая мелочь, нюанс играют подчас большую роль. Показывали, будто у рабочих замечались улыбки, радостное выражение. Нет ли тут предубеждения потерпевших, столь жестоко пострадавших и естественно, смотрящих на тех, кто не пострадал с недоверием, особенно на тех, которых они считают отчасти виновниками своего несчастья. Возьмите показания Моисея Эпштейна, который на предварительном следствии говорил, что Альфонс Шкредов показывал бандитам, где живут евреи. На суде выяснилось из опроса того же Эпштейна, что он показывал не все дома, а на один дом Шалома Беленького. Когда его спросили, на каком расстоянии он видел, как тот показывал, он сказал: «Как отсюда до церкви». Сам же свидетель был на большом расстоянии. Все зависит, где показывали и как показывали и когда именно и действительно ли он указал на дом. Мы  должны отнестись очень осторожно к показанию этого молодого человека: может быть, это было просто какое-то движение руки Альфонса Шкредова, которое свидетель, за дальностью расстояния принял за указание пальцем на дом.

Затем перейду к Александру Краснодемскому и Кожевникову. Свидетель Брин говорит, что они грабили, но стояли на улице. Мы уже знаем, что если рабочие были на улице, то им бросилось обвинение, почему они были на улице – «видно, вы имеете связь бандитами», а те, которые не выходили на улицу и сидели дома, обвинялись, почему они не вышли. Следовательно, прийти к потерпевшим проведать и не грабить – тоже считается большой уликой.

Исаак Брин говорил, что Раймонд Калинский и Николай Вальтер были на улице, и на их лице была улыбка, но и на судебном следствии выяснилось определенно, что Николай Вальтер прыгал в окно, чтобы спасти казенные деньги от грабителей, и бежал по закоулкам к заборам. Как он мог попасть на улицу, где было много людей, – я не знаю, не понимаю, и потому мы должны отнестись осторожно к подобным показаниям.

Недостоверность свидетельских показаний подтверждается в дальнейшем. Имеется фраза, которая приписывается Захару Прохорову, что будто бы он сказал бандитам: «вы кушайте варенье, чтобы ваше сердце было крепче бить жидов». Я сопоставляю это показание с другими показаниями, которыми вполне установлено, что никто из потерпевших и их близких до самого рокового момента, не знал, что им угрожает расстрел. Думали, что отведут на допрос. Если бы эта фраза была произнесена, обреченные и их близкие в доме Беленького знали бы, что их ожидает. Между тем, те же члены семьи Беленького сами говорят, что для них был неожиданным расстрел близких.

Проверим далее показания Мирли Беленькой. Она говорит, что на ее сына указывали и Захар Прохоров, Пелагея Эльксне и Станислав Крашевский. Несколько странно, что на ее сына показали сразу трое лиц и не одновременно, тем более странно, что свидетель Брин говорит, что когда уводили отца Беленького, то она не видела ни одного из рабочих. В связи с этими показаниями Брин, возникает сомнение как же в показании Мирли Беленькой, – как она могла слышать, что Альфонс Шкредов, Агафон Козловский и Николай Вальтер разговаривали, что нужно избить женщин и детей, чтобы они не могли выдать, что Вальтер как будто сказал, что для этого необходимо призвать бандитов, а молодые сказали, что «мы сами с ними справимся». Правдоподобно ли это показание? Я уже не говорю о том, что нужно с большой осторожностью отнестись к показаниям о таких обстоятельствах, о которых преступники обычно не болтают, где попало, да так, чтобы их могли столь нескромно подслушать. Но не в этом еще дело. Судебное следствие с полной достоверностью установило, что сами рабочие непосредственно в убийствах участия не принимали; в частности, против указанных выше лиц, – Альфонса Шкредова, Агафона Козловского и Николая Вальтера подобного обвинения и не возбуждалось. Спрашивается, какая была у них практическая надобность прикончить с женщинами и детьми. Покрывать этим другие убийства, которых они не совершали? Но это совершенная бессмыслица – принимать на себя столь дикую кровавую работу – убить всех женщин и детей с той целью, чтобы судебная власть не могла узнать истинных виновников расстрела. Нет ли тут чего то наносного, лишнего, вредного, путающего, что можно было с большим успехом дела устранить, выбросить.

Останавливаясь на этих показаниях, я считаю нужным подчеркнуть, что и предварительное следствие столь же недоверчиво отнеслось к этому показанию, как это указано на л.д. 167, где говорится, за что обвиняемые привлекаются. Следователь дал заключение об освобождении из-под ареста ряда лиц, приводя в виде довода то, что такие-то уличаются только потерпевшими. Вот это показывает, во-первых, что следственная власть опиралась лишь на показания потерпевших, а во-вторых, что она считала такой материал недостаточным и, вследствие этой недостаточности, предполагала освободить несколько лиц.

Очень интересным и весьма поучительным является все предварительное следствие по этому делу. Я считаю своим долгом остановиться как на материалах предварительного следствия, так и на материалах судебного следствия. Мы имеем весьма сложный процесс, для которого первостепенную роль играет предварительное следствие. Чем крупнее дело, тем следствие должно быть тщательнее. Суд призван проверять материалы следствия, но обойтись без него или заранее допустить крайнюю его неполноту – это представляло бы извращение перспективы процесса. Если я буду в дальнейшем останавливаться на недостатках предварительного следствия, то не в интересах бесцельной критики его, а для того, чтобы Революционному Трибуналу было ясно, что недостатки следствия оказали уже свое влияние, и что они вряд ли являются уже исправимыми. Тот материал, который прошел на предварительном следствии, был освещен крайне односторонне и лишен всякой объективности. Мы все люди и смотрим на каждое явление чрез известное стекло. Мы можем иногда видеть предмет не таким, каким он есть на самом деле, и тогда у нас получится обман нашего зрения. Я должен сказать, что недостатки следствия, в отношении общей картины преступления, – как бы они не были велики, – особенного значения не имеют, так как судебное следствие эти ошибки исправило. Но Революционный Трибунал судит живых людей, а потому недостатки следствия в отношении материала с индивидуальной виновности подсудимых являются роковыми и почти безнадежными для их исправления.

Бездоказательное заключение следственной комиссии о том, что рабочие организовали и призвали бандитов, само собой отпало, как лишенное всякой поддержки в судебном материале. Теперь это заключение следственной комиссии интересно в другом отношении в смысле характеристики того, какие скороспелые и необоснованные выводы допускала комиссия и какие неисправимые ошибки возможны в отношении обвиняемых.

С того момента, как было совершено страшное злодеяние в Новках и после, когда приехал Марченко с отрядом Карпова, положение дела стало ненормальным, и сразу установилось предубеждение против рабочих еще до самого расследования.

Сразу были приняты такие меры, словно со стороны рабочих в Новках ожидалось вооруженное сопротивление. Все рабочие были выстроены в ряд, был дан срок в 5 минут сказать, кто брал вещи. Когда после этого Марченко вернулся в Витебск с отрядом, следственная комиссия не считала для себя безопасным выехать в Новки, и рабочие заманивались сюда в Витебск повестками начальника уездной милиции, вызывавшей в качестве свидетелей, и здесь уже они им арестовывались без всякого допроса и препровождались в тюрьму. Какими глазами могла смотреть следственная комиссия на рабочих, когда они таким манером вылавливались из Новок, куда будто бы нельзя было приехать, словно в белогвардейский лагерь. Раньше, чем власть приступила к следствию, рабочие заранее уже считались виноватыми, подлежащими немедленному аресту. Так постепенно арестовывались целые группы и препровождались в тюрьму. Началось следствие лишь с 29 сентября, и допрашивались они с 9 по 18 октября, а обвиняемые с 22 по 29 октября. После 29 октября вы не видите более ни одного следственного действия в отношении рабочих, и больше следствия о них не производилось. Уже 10 ноября Антон Воробьев в заявлении говорит «помилуйте, всех обвиняемых допросили, допросите и меня, не забудьте». И его допрашивают только 5 декабря, за несколько дней до предъявления обвиняемым следственного материала (л. д.392) и, оригинально, после составления обвинительного акта, датированного 3 декабря. То же с допросом Климентия Шершнева и других, опознанных 3 декабря, когда их допрос последовал после 5 декабря, и когда о них следствие совсем не производилось, ибо 9-го дело уже сдано из следственной комиссии в Революционный Трибунал. Спрашивается, что делала следственная комиссия, допросив потерпевших и обвиняемых? Казалось бы, что она обязаны была проверить все ссылки обвиняемых на свидетелей и проверить материал, представленный в показаниях потерпевших. Следственная комиссия больше ничего не сделала в течение полутора месяцев до суда. Правда, она не удовлетворилась одними лишь показаниями потерпевших и полагала освободить 10 человек – Петра Диковского, Агафона Козловского, Андрея Яковлева, Германа Трайлиба и др. Следователь Дынин в докладе от 29 октября прямо говорит относительно указанной группы лиц: «...улики весьма слабы и обвинения были построены на показаниях потерпевших». Однако, уже через месяц тот же Дынин отказывается от своего первоначального заключения и надписью полагает оставить их в тюрьме до суда. Почему? Да потому, что следствие колебалось – с одной стороны, материал явно односторонний, – нельзя на нем строить, а с другой стороны, – другого то нет, а искать оправдательный материал, опрашивать свидетелей, со стороны обвиняемых – значит, совсем, быть может, разрушить все построение обвинения. Лучше, стало быть, так оставить – пусть Трибунал разберется.

Это значит, что следственная комиссия усвоила односторонний взгляд на дело, и уклонилось от исполнения своего прямого долга вести беспристрастно полное, всестороннее следствие и не сидеть 1 ¹/₂  месяца сложа руки, ничего не делая по делу рабочих. Тщетно рабочие пишут из тюрьмы (л. д. 352), ссылаются на свою невиновность и на болезни, жалуются, что их заставляют без толку сидеть в заключении. Недопустимы 12 дней кинематографической быстроты следствия, а потом полтора месяца полного паралича. Также принципиально недопустимо, чтобы рабочие в рабоче-крестьянском государстве сидели в тюрьме лишние полтора месяца, чтобы о них следственная комиссия палец о палец не ударила для проверки оправдательного материала, в результате чего следствие сделалось окончательно и безнадежно односторонним и однобоким.

Я обращаю внимание, что Геньчикова, которая была указана Крашевским на предварительном следствии, эта Геньчикова не была вызвана раньше следственной комиссией, хотя времени было больше, чем достаточно. Уже по моему ходатайству, подкрепленному ссылкой на предварительное следствие, Геньчикова была вызвана. Далее заслуживает серьезного внимания то обстоятельство, что обвиняемые впервые узнали, в чем они обвиняются, лишь 9 декабря, за 6 дней до суда. Дело в том, что когда они впервые допрашивались в октябре, они даже не знали, в чем они обвиняются. Это видно из протоколов допроса обвиняемых, которые не заключают в себе указаний, какое обвинение им предъявлено, и о предмете обвинения в общих чертах можно лишь догадываться по отчетам обвиняемых. Только 9 декабря им прочитали объемистое заключение о предании суду, и они тогда лишь могли бегло ознакомиться с формулировкой обвинения против каждого из них. Такое процессуальное положение совершенно ненормальное, невозможное, противозаконное. Пусть обвиняемый виноват, но ему должны быть представлены все способы защиты. Что мог сделать обвиняемый 9 декабря? Он даже и заявление не мог подавать, раз ему объявлено, что суд будет 15-17 декабря, что дело пересылается в Революционный Трибунал, и следствие заканчивается.

Да, если бы обвиняемые и просили еще допросить тех или иных свидетелей, то это уже было бы бесполезно после объявления им о заключении следствия, особенно если иметь в виду, что следственная комиссия в течение полутора месяцев фактически прекратила следствие в отношении рабочих.

Что говорит, поэтому теория нашего революционного права и изданные декреты? Октябрьская революция создала суд без формальностей, не связывая суд с писаными законами, но законодатель, ни в коем случае не лишил обвиняемого тех гарантий, которые ему принадлежали по прежнему буржуазному праву, по уставу уголовного судопроизводства. Рабоче-крестьянское государство мыслит своих граждан более свободными, чем раньше, и, следовательно, оно предоставляет своим гражданам все гарантии личности в процессе. Понимать иначе – значило бы оклеветать, унизить наш суд и приписывать ему черты средневекового процесса.

Хотя Революционный Трибунал еще менее стеснен формами, чем Народный Суд, по ст. 21 Положение о Рев. Трибунале, определенно указывает, что обвиняемый пользуется правами стороны, т.е., такими же правами, как и государство. Положение о Военно-Рев. Трибуналах предоставляет обвиняемому право даже молчать, обязывая, таким образом, государство изыскать обвинительный материал и помимо содействия обвиняемого.

К процессуальным правам обвиняемого относится и право его, чтобы по каждому делу было произведено предварительное следствие к тому же полное. Ст 15 Положения требует законченного следствия. Нельзя путать и смешивать понятия «незаконченное» следствие с понятием «неполное» следствие, когда при неполном следствии дело может быть поставлено для публичного слушания. Каждое даже вполне законченное следствие может оказаться неполным в отношении тех или иных невыясненных частностей. Понятно, почему такую неполноту разрешается пополнить данными судебного следствия. Иное дело, если следствие, как в данном деле, совершенно не закончено, тут речь не о восполнении неполноты, а о более серьезном – о необходимости продолжать следствие, окончить его, и тогда, лишь думать, достаточно ли оно полно. Ни в коем случае для поднятия законченного следствия недостаточно посылки повесток непосредственно Трибуналом.

Если же в Трибунал поступает дело явно незаконченное, то никакое судебное следствие его не дополнит, само судебное следствие фактически уподобится предварительному следствию с тем лишь колоссальным недостатком, что материалы предварительного следствия подлежат проверке на судебном следствии, а такое своеобразное предварительное следствие, произведенное на самом судебном следствии, уже ни кем проверяться не будет.

Этим самым нарушаются существенным образом интересы обвиняемого с точки зрения 15 и35 ст. Положения, так как с первого момента слушание дела Трибунал невольно, под влиянием следственного материала, может оказаться под влиянием предвзятого мнения. Мы получаем материал недоброкачественный, отраженный, словно в выпуклом или вогнутом зеркале.

Председатель: Революционный Трибунал считает нужным сообщить правозаступнику, что действия следственной комиссии считались правильными, так как следствие продолжалось и после 29 ноября. Опрос обвиняемых производился следователем Дыниным после 29 октября – 6 ноября, 11 ноября, 23 ноября.

Защ. Славин: Гражданин председатель, указанные вопросы касаются исключительно 2-й группы крестьян, но не рабочих. О рабочих совершенно забыли, как будто их в деле не было вовсе. Я являюсь защитником рабочих и мой долг открыть перед Революционным Трибуналом коренные недостатки следствия. Я документально подтвердил все свои указания, и считать их установленными с математической и фотографической точностью. Что же касается юридического толкования нашего законодательства, то Революционному Трибуналу известно, я работаю в области пролетарского суда все время с Октябрьской революции, и особенно в качестве председателя совета Народных Судей с первого дня основания Советов по Положению 30-го ноября 1918 года. Я достаточно усвоил себе принципы нашего суда и взгляды на то, как должны действовать наши следственные органы, и каков истинный смысл 15 ст. Положения о Рев. Трибуналах.

Мне могут возразить: «Хорошо, пусть предварительное следствие не закончено, пусть следственная комиссия поступила небрежно, пусть все сказанное вами верно, но ведь теперь на судебном следствии все недостатки восполнены и, следовательно, зачем, же копья ломать? Вот тут-то мы и подходим к самому существенному, самому интересному вопросу, действительно ли восполнены эти недостатки, ибо один факт незаконченности следствия создает такой дефект производства, столь калечит его, что судебное следствие уже органически не способно восполнить недостатки предварительного следствия. Хотя технически как будто все в порядке, свидетели защиты допрашиваются, но на самом деле психологически дело не то. Показания потерпевших выслушиваются, воспринимаются без внутренней критики, так как в момент их допроса мы еще не знаем, какие показания дадут свидетели защиты, и какими обстоятельствами дела будут опровергаться показания потерпевших. Я уже не говорю о том, что судебный допрос потерпевших при таких условиях является крайне односторонним, и его с трудом можно на протяжении многих дней судебного следствия восполнить после допроса свидетелей защиты путем дополнительных вопросов потерпевшим.

Но самое главное, как это обнаружилось здесь очень ярко, – крайнее недоверие Революционного Трибунала и обвинения к показаниям свидетелей защиты раньше, чем они успевают открыть рот. Стенограмма допросов проводит резкую грань между методами допроса потерпевших с одной стороны, и обвиняемых и свидетелей защиты их, с другой. Дело даже не произведенных арестах двух свидетелей защиты, дело не только в том отношении к ним, из-за которого последние 10 человек свидетелей просто сбежали и пришлось кончить судебное следствие без них, – но, главным образом в том, что то, что говорилось потерпевшими, принималось без критики. Защита иногда получала замечания за повторные вопросы потерпевшим, хотя эти вопросы имели целью выяснить, получится ли точно такой же ответ, как и раньше, на повторный вопрос. Свидетелям же защиты предлагалось как и председателем Трибунала, так и обвинителем нарочито повторные вопросы, причем в такой форме, которые вызывали иногда не совсем точные, а иногда внешне противоречивые ответы.

При восприятии свидетельских показаний имеет громадное значение, если допрашиваешь свидетеля и знаешь, что он уже сказал раньше на предварительном следствии. Когда перед тобой лежит его показание, то легко выяснить неполноту его показания  или противоречия. Вопрос в степени доверия. И потому незаконченное следствие бьет прямо обвиняемого тем, что когда суд впервые выходит в залу, то он уже предубежден против обвиняемого, которого самого еле допросил раньше, потом подряд слушает свидетелей обвинения, а когда доходит очередь до свидетелей защиты, то их уже не хочется спрашивать – излишне спрашивать, дело ясно, нечего тянуть. Недоверие даже к недопрошенным еще свидетелям настолько царило в этом зале, что обвинитель т. Хазанов заявил ходатайство, – почти в самом начале допроса свидетелей защиты, – о прекращении судебного следствия. Как это характерно для этого процесса! Когда я возражал против этого ходатайства, указывая, что нужно хотя бы выслушать их, т. Хазанов мне возразил, что Рев. Трибунал вправе, когда он находит дело выясненным, прекратить дальнейший допрос. Можно было думать, что допрос свидетелей защиты составляет какой-то каприз, который должен быть устранен Трибуналом. Да, он вправе прекратить допрос, но это было бы самым явным и резким нарушением ст. 21, по которой обвиняемый пользуется правами стороны. Обвиняемый был бы вправе сказать: «Государство злоупотребило своей силой и дало возможность выслушать потерпевших, а вот я был беззащитен, и государство лишило меня самого существенного способа защиты». Рев. Трибунал не стал на путь, предложенный ему обвинителем, но одна возможность постановки обвинителем этого вопроса доказывает с полной непреложностью, что незаконченность следствия сделала свое дело окончательно и бесповоротно, что безнадежно установить хотя бы тень правильной, беспристрастной и объективной перспективы дела. Судьи такие же люди, как и все, и если метод восприятия ими материала страдает серьезными недостатками, то это уже почти непоправимо, хотя бы они были преисполнены самых благих пожеланий.

Многие из свидетелей отвечали на вопросы хаотически. Например, у одного спросили: «Это произошло, когда были сумерки?» «Да», ответил он. Но когда я спросил его, что такое сумерки, он не мог объяснить. Часто ответы, особенно односложные, получались автоматические, что давало повод уличить свидетеля в противоречии, хотя на самом деле свидетель часто не понимал вопроса и еще чаще давал ответ на часть вопроса, а не весь. Стенограмма дает ряд самых разительных примеров, когда один вопрос заключал в себе фактически ряд вопросов, ряд обстоятельств, которые уже считались якобы установленными, и от свидетеля требовался ответ – да, или нет. И если малограмотный свидетель отвечал на вопрос-тираду односложно или даже подробнее на часть вопроса, то могло получиться впечатление, как будто он дает ответ на весь вопрос. Все судебное следствие пестрит такими вопросами.

Граждане, члены Революционного Трибунала. Я указал подробно на те недостатки следствия, которые способны извратить перспективу процесса. Я говорил это с исключительной целью, чтобы вы это учли при оценке доказательств. Я знаю, что объективно вы уже почти бессильны при всем напряжении вашей революционной совести это сделать, но я считаю своим долгом защитника призвать вас к сугубой и исключительной бдительности и критике судебного материала.

Объявляется перерыв 5 минут.

После перерыва. Председатель: Прошу занять места. Гр. Славин, прошу продолжать.

Защитник Славин продолжает:

«Я перехожу к той части речи, которая, в сущности, касается индивидуальной защиты обвиняемых. Они разделены обвинением на группы. Первая группа – это «организаторы, инициаторы и агитаторы погрома». Я уже подробно доказывал, что между рабочими и бандитами, не было ни какой организационной связи, и, стало быть, нет и не было организаторов и инициаторов погрома среди рабочих. Когда перейду к каждому в отдельности в этой группе, то я остановлюсь на тех данных, которые ставятся в вину каждому из этой группы, чтобы на основании фактического материала опровергать возведенные обвинения в организации погрома.

Когда же мы говорим об агитации, то мы должны ясно себе представить – откуда эта агитация исходит, среду, куда эта агитация направляется: и только после можно говорить, какие результаты имела эта агитация. Если даже на заводе были отдельные выкрики против евреев, если допустить усиление антисемитского настроения под влиянием таких выкриков и разговоров, то, какое это имеет отношение к погрому в Новках? Ведь агитация не распространялась на бандитов и, следовательно, если бы она и имела место, то она на организацию бандитами погрома не имела влияния. В худшем случае, эта агитация как бы изолирована была на заводе, как в безвоздушном колоколе, раз между агитацией и средой, которая совершила преступление, нет связи. Иное дело, если бы банды были призваны этой агитацией; но вполне установлено, что банды были самостоятельно организованы, и инициатива нападения происходила от них же самих. Нет группы организаторов и инициаторов, а есть в худшем случае группа болтунов, болтовня которых не вызвала злых духов – бандитов. Следовательно, придавать им значение не только соучастников погрома, но и подстрекателей и вдохновителей его – по меньшей мере, неправильно.

Переходим к отдельным обвиняемым.

Иван Шкредов. О нем Хаим Эпштейн говорил, что он слишком слаб для руководства рабочими, что он просто не подходит для занятия должности председателя фабрично-заводского комитета. Ивану Шкредову приписываются слова, что он снимает с себя ответственность, если будет погром. Из этого делают вывод, что он знал о готовящемся погроме. Обвиняемый отрицает это и объясняет, что когда на собраниях бывали столкновения между евреями и христианами, то он не хотел ссор и, бывало, просил тех и других не ссориться.

Верно ли обвинение, что он организатор погрома и так далее? Достаточно посмотреть на фигуру Ивана Шкредова, чтобы убедиться, что мы имеем дело, скорее всего, с недомыслием, чем с чем-то сознательным и организующим. Если вспомнить, что во время погрома, он был в Петрограде по служебным делам, то нужно обладать весьма богатой фантазией, чтобы считать его организатором погрома на основании крылатых слов, сказанных им в той или иной форме еще задолго до погрома.

Если же Иван Шкредов и заслуживает какого-либо наказания за слова, то он уже получил свое наказание сторицей. Он уже несколько месяцев в тюрьме, болел там тифом, изголодался, много пережил до суда и на суде. Хватит с него вполне.

Захар Прохоров. Другая фигура заслуживает чрезвычайного внимания – это Захар Прохоров. В течение всего процесса я интересовался этим человеком. Участие его в погроме удостоверяет Цирля Беленькая и другие. Начнем с вопросов, были ли у него раньше до прибытия банды какие либо связи с бандитами. По делу это ничем не установлено и сделать вывод, что эта связь была лишь потому, что Захар Прохоров был с бандитами в доме Беленького, совершенно недостаточно. В подтверждении этого имеем показания свидетеля Кисина, который утверждает, что сидел вместе с Захаром Прохоровым у него и потом вышел с ним вместе, когда послышался шум. Далее, мы имеем существенное показание другого обвиняемого Людвига Шкредова, – того именно, который спас Хаима Эпштейна, – что он видел, как Захар Прохоров шел посредине, а по обе стороны шли двое вооруженных, из чего он заключил, что эти вооруженные задержали Захара Прохорова. Он видел так же, как Захар Прохоров  вместе с бандитами подошел к дому Беленького и вошли в калитку. Вспомните, при каких обстоятельствах Людвиг Шкредов во время перерыва давал мне объяснения по своему делу и, между прочим, в подтверждении того, что бандиты задерживали рабочих и даже брали с собою во время хождения своего по квартирам, указал на Прохора Гончарова и сказал: «Вот я и его видел, как он ходил с двумя вооруженными с обеих сторон и как он зашел с ними в калитку Беленького. И переспросил Людвига Шкредова, действительно ли ему показалось, что Захар Прохоров сам вел их к дому Беленького. Людвиг Шкредов настаивал, что внешний вид этих людей, Захара Прохорова, а также то, как они ходили, не оставляли в нем сомнения, что Захар Прохоров был задержан бандитами и шел с ними помимо своей воли. Вы помните, как я, заручившись раньше согласием Людвига Шкредова, а также Захара Прохорова, сообщил об этом немедленно Трибуналу, который опросил их обоих.

Всегда показания обвиняемых, как о себе, так и о других, находятся под величайшим сомнением и имеют силу только тогда, когда они подтверждены и другими обстоятельствами дела. К сожалению, трудно судить о том, насколько показание Людвига Шкредова правильно, но оно было дано при таких обстоятельствах, которые не внушают сомнения в его правильности. Если сам подсудимый Захар Прохоров не говорил об этом, то только потому, очевидно, что он был уверен, что его объяснению не поверят.

Теперь посмотрим, чем установлено участие Захара Прохорова. Мы имеем показания Моисея Эпштейна, который установил, что одновременно с Захаром Прохоровым, бандитами и Менделем Беленьким вошел в дом, и что там Мендель Беленький сказал бандитам: «Кушайте варенье». Если мы поверим, что Захар Прохоров пришел не по своей воле, то не ослышалась ли Цирля Беленькая и не приписывает ли она Захару Прохорову слышанные ею слова своего мужа с теми добавлениями, которые она считает естественными. Много странностей в показаниях потерпевших Беленьких. Раньше всего, эта фраза, которая определенно указывала, что всех убьют, а между тем никто и не думал, да и сами Беленькие, – что убьют. Далее, будто Захар Прохоров указал на сына Беленького, на того же сына указала и Эльксне и Станислав Крашевский, а Мендель Эпштейн удостоверяет, что ни Эльксне, ни Крашевского не было. Спрашивается, в какой части верить Цирле Беленькой, если иметь в виду, что Захар Прохоров случайно столкнулся с бандитами, так как он был все время с Кисиным.

Чего добивался и к чему мог стремится Захар Прохоров, человек местный, которого все знают? Ведь он был в здравом уме и твердой памяти и великолепно знал, что если даже не останется в живых ни один еврей или еврейка, то останутся христиане, которые обнаружат его участие. Если бы он был погромщиком и убийцей, то он, несомненно, скрылся бы после погрома, а в особенности, когда приехал отряд с Марченко, да и после отъезда этого отряда. Ясно, что тут что-то не так, что он не таков, как его рисуют, и что тут не правильное и неверное освещение того, что действительно было.

Когда мы судим человека, мы принимаем во внимание все за и против, обстановку, личность обвиняемого, намерения, цели его. Захар Прохоров – рабочий с самого детства; как бы он не был невежественен – трудно допустить столь хладнокровное участие его в убийстве и грабеже, а потом, чтобы он хладнокровно оставался на месте и не принял мер избежать ареста.

Я обязан был, по долгу защитника, наложить перед нами материал и указать на сомнения. Дело вашей революционной совести разобраться и найти правду, истину.

Станислав Крашевский. Третьим по списку является Станислав Крашевский. Он обвиняется в том, что он был в доме Беленького, что он указал на сына Беленького, что он советовал Геньчиковой еще до погрома не принимать еврейской семьи ночевать, а также, что он грабил вещи и являлся активным участником погрома.

Относительно совета Геньчиковой мы имеем ее показания здесь: что ничего подобного не было. Но самое важное и главное – это показание Ивана Яковлева, опровергающее весь обвинительный материал. Вы помните этого старика с бородой. Он показал, что он был арестован около кооператива и оттуда смотрел на свою усадьбу и видел в течение продолжительного времени Станислава Крашевского, гуляющим с его женой, и не далеко от них бандитов, которые как часовые, стояли и задерживали прохожих по деревне. Это – доказательство алиби подсудимого. Этого свидетеля мы все очень долго допрашивали, и он давал самые точные и самые определенные ответы, – мы пронизывающе смотрели на него, допрашивали, и он не произвел впечатления лжесвидетеля. Дело ваше – верить ему или не верить.

Агафон Козловский. Следующим по очереди Агафон Козловский. Вам приходилось уже слышать о его выступлении на собраниях, что он будто бы указал на Беленького, говорил, что нужно грабить. Он отрицает, и теперь идет вопрос об оценке тех свидетельских показаний, о степени достоверности которых пришлось еще раньше говорить. Что касается инцидента на собраниях, где он говорил, что «нужно крошить жидов», – то этого инцидента не подтвердил ни один свидетель. Далее, ни один свидетель не подтверждает, чтобы он говорил, что коммунистов, женщин и детей, нужно задушить. В отношении его обвинение представляется недоказанным. Знакомство же с Гончаровым не имеет никакого значения, так как он просто знал его раньше, когда тот привозил дрова, и видеть в этом хоть какую-нибудь улику – совершенно невозможно.

Иван Кожевников. Следующий – Иван Кожевников обвиняется в том, что вел антисемитскую агитацию и на собраниях кричал: «бей жидов» и говорил: «Вас всех нужно стрелять». Я уже доказывал, что организационной связи не было, – значит, эти слова на устройство погрома влияние не имели. Говорил ли он эти слова, нет ли характерных добавлений в изложении свидетелей – это зависит от степени вашего доверия к точности свидетельских показаний. Участь подсудимого зависит от вашей революционной совести.

Григорий Хачковский. Затем следует обвиняемый Хачковский. Его здесь нет, он судился заочно, как скрывшийся от следствия. Он обвиняется в том, что вел антисемитскую агитацию на собраниях и вместе с другими рабочими бросился на собрании бить Брина.

О значении антисемитской агитации для самой организации погрома я уже говорил; тот факт, что Хачковский бросился бить Брина, никем не установлен.

Перейду ко второй группе, так называемых вдохновителей и укрывателей погрома. Обвинение находит, что они непосредственного участия в погроме не принимали.

Первый Агафон Козловский. Вы видели Агафона Козловского, знаете, что ему 60 лет, что с самого детства он на заводе рабочим, знаете, что он пользовался доверием на заводе, ездил в Петроград, где он получил для служащих 24000 руб. Он обвиняется в том, что хотел побить Брина на том собрании, когда он был председателем собрания, а Брин секретарем.

Вообще странно, чтобы председатель собрания, обязанный следить за порядком, бросался бить секретаря, а потом мирно с этим же секретарем, продолжал вести собрание. Это наводит на мысль, что вообще это не так, особенно если иметь ввиду, что Козловский состоял в ячейке коммунистов. Вряд ли он, коммунист, считал бы удобным, – афишировать и демонстрировать свой антисемитизм. В погроме Агафон Козловский участия не принимал, а за свои слова и поведение свое на собрании, если бы даже приписываемое ему было верно, он слишком достаточно пострадал. Думаю, что Революционный Трибунал вполне учтет это.

Матвей Вальтер. Следующий обвиняемый Матвей Вальтер. Он также обвиняется как и Агафон Козловский, что он соболезновал, что остались в живых женщины и дети, которые могут выдать. Обвинительный акт заранее опасается, что улик против Вальтера не окажется и говорил: «если не будет, то не беспокойтесь, Вальтер так ловок, что улики обнаружить очень трудно, так как он все время держался в стороне, боясь себя выдать». Значит, и повернешься – бьют, и перевернешься – бьют. Есть улики – великолепно, нет улик – значит, он ловок и скрывает концы. Обвинительный пункт заключает в себе слова, что Вальтер был, по видимому, очень доволен происшедшими убийствами. На чем основано это «по видимому»? Если вместо фатов, улик, будем строить обвинение на психологии, впечатлениях и настроениях, то придется верх дном поставить каждый судебный процесс. Далее, поведение Вальтера во время погрома выяснено. Он был в конторе, выдавал деньги и бежал через окно, чтобы спасти деньги – если допустить, что не себя спасать. Каким образом и где он мог сказать, что нужно крошить женщин и детей – не знаю, и участие Вальтера в этом разговоре кажется мне более, чем сомнительным.

Мимоходом, в заседании возник вопрос, относительно того, почему он своевременно не дал лошади, чтобы отвезти раненного. Так как обвинение ему в этом не предъявлено, то я не буду останавливаться на этом вопросе подробно, а скажу лишь, что, как установил свидетель Калиновский, Вальтер распорядиться лошадьми не мог, так как ими распоряжается один он, Калиновский. Следовательно, Вальтер не мог распоряжаться сам, и естественно, направил к Калиновскому. Вы слышали Федора Калиновского. Является вопрос, не было ли тут недоразумения со стороны потерпевших, неправильно истолковавших ответ Вальтера.

Касаясь личности Вальтера, должен сказать, что он является человеком очень нужным для завода, пользовался большим доверием, ездил в Петроград, откуда привез 450000 рублей для завода. Я считаю все предъявленное к нему обвинение не доказанным и полагаю, что и пострадал он теперь предварительным заключением без достаточного основания.

Людвиг Шкредов. Что же касается Людвига Шкредова, то его судьба представляет большой интерес. Он – спаситель Хаима Эпштейна и за это фактически находится под судом. Я уже ранее доказывал несостоятельность предъявленного к нему обвинения. Но вот тут обвинением возбуждался вопрос, что когда нужно было оказать помощь Михелю Эпштейну, то он этой помощи не оказал. Людвиг Шкредов утверждает, что он нес его, пока были силы, потом оставил его; но потерпевшие говорят, что он отнесся бесчеловечно – взял носилки и сейчас же бросил так, что они чуть было не уронили больного. Так ли это? Быть может, тут имеет место преувеличение потерпевшими, очень подозрительно относившимися тогда к христианам и способными ошибиться во всем том, что им казалось враждебным. Обвинение в антисемитской агитации никем не только не установлено, но и не устанавливалось. Есть одно вполне доказанное в отношении Людвига Шкредова, совершенно непреложно – это то, что он спас человеческую жизнь. Есть еще – он сидит в тюрьме теперь, был болен, ранее томился несколько лет в плену. Ваша совесть подскажет вам вполне справедливый приговор.

Гражданин Герман Трайлиб обвиняется в том, что после ухода бандитов, был на чердаке у Хаима Эпштейна, был знаком с бандитами, был на улице во время погрома, разговаривал с бандитами. Я уже доказывал, что хождение или пребывание на улице в Новках, когда там были бандиты, само по себе не является преступлением. Тут меня интересует вопрос о том, дала ли ему Рейза Храпунович поручение полезть на чердак и снять шубу или нет. Как вам известно, после погрома, часть имущества была забрана бандитами, а часть имущества была оставлена. Когда Рейза Храпунович пришла, то он эту шубу достал с чердака и дал. Он говорит, что Плисс ему также давали поручение свезти картофель, что он исполнил. Теперь выясним, давали ли ему поручение лазить на чердак. Хаим Эпштейн говорит, что он не давал, но здесь опять-таки является вопрос, хотел ли он шубу присвоить, или он, как сосед, хотел ее сохранить. Я ставлю вопрос так: если бы подсудимый хотел присвоить себе вещи, то он имел полную возможность сделать это значительно раньше, чем приходила Сарра Храпунович, или после. Чего стоило ему сказать Сарре Храпунович, что вещей нет; ведь она не пошла бы смотреть на чердак, а если бы и пошла и обнаружила шубу, то он всегда бы мог сказать, что он не заметил, ошибся. К указанным сомнениям прошу учесть, что подсудимый был несколько лет в плену и еще до тюрьмы он производил впечатление болезненного человека. Своим видом он внушает к себе такое доверие, что председатель сказал ему: «У вас очень честное лицо». При решении его судьбы вы примите во внимание, что он просидел столько времени в тюрьме.

Позвольте перейти к третьей группе, которую обвинение именует непосредственными соучастниками – это Пелагея Эльксне, Петр Михалченко и Антон Воробьев.

Михалченко Петр обвиняется в том, что он не только участвовал в погроме, но указал на Беленького, который пошел спрятаться в огород и, таким образом, является прямым соучастником убийства Беленького. Но действительно был там Михальченко, или нет? Этот вопрос очень важный. Тауба Брин и Хаим были все время в доме Беленького и там его не видали. Свидетель Ветошкин говорит, что Михалченко не выходил на улицу, а, наоборот, к нему приходили Беленький и жена его просить одолжить денег. Вот тут возникает вопрос, почему не выходил – потому что приказ был, или потому, что нельзя было.

Михалченко приписывает уличающее его показание тому, что он не одолжил денег Беленьким, что семья Беленьких и теперь считает, что если бы были деньги, то удалось бы откупиться от бандитов.

Имеем ли дело с действительным преступлением со стороны Михалченко или это результат счетов потерпевших Беленьких с ним – это вопрос доверия Революционного Трибунала к материалам судебного следствия. Вот те данные, которые я счел нужным представить при обсуждении судьбы Михалченко.

Пелагея Эльксне. Она обвиняется в том, что она на третий день после погрома, как это видно из показания Цирли Беленькой, ей говорила, что «евреи все равно никуда не скроются, даже и в Витебске, и никакие отряды им не помогут», и что во время погрома она указала на сына Беленького. Я еще раньше отметил, что трое обвиняются в указании на сына Беленького. Это чрезвычайно важно и это вопрос, который имеет огромное значение и от которого зависит участь подсудимой. Насколько это обвинение шатко, видно из того, что следователь Дынин в своем известном докладе на имя Заведюста полагал освободить ее, ошибочно думая, что она под арестом. Из этого видно, что Дынин считал возможным поставить ее на второй план. С другой стороны, имеется определенное указание, что Эльксне не выходила из дому, что она и в начале погрома стояла у себя во дворе против дома Беленького. Затем Исаак Брин удостоверяет, что когда уводили сына Беленького, не было ни рабочих, ни Эльксне. Хаим Эпштейн тоже не видал ни рабочих, ни Эльксне. Оценка этих показаний будет зависеть от вас, и всякое сомнение должно быть истолковано в пользу обвиняемой.

Антон Воробьев. Следующий обвиняемый – Антон Воробьев. Вы знаете, в чем он обвиняется, – не в грабеже, – но обвиняется в том, что Хана Плисс пришла и просила, чтобы скрыть ее брата, а он выгнал ее и, таким образом, фактически как бы выдал его бандитам. Сама Плисс не говорит, что он выдал ее брата, а только то, что не скрыл его. Он знает, что бандиты ходили из дома в дом, и пока Плисс разговаривала в передней с Воробьевым, пока тот колебался и нехотя отнесся к их просьбе, подошли бандиты, и Плисса уже не оказалось возможности скрыть. Но отсутствие у Воробьева гражданского мужества и чувства сострадания к Плиссу не составляет прямого соучастия в преступлении. Воробьев мог неясно себе представить, что будет, если он не приютит Плисса. Он мог думать на авось, – авось Плисс скроется в другом месте; он мог не знать, что бандиты убьют Плисса, если задержат. Все события шли с необыкновенной быстротой и пока велись разговоры, подошли бандиты и увели Плисса.

Вот эти обстоятельства прошу принять во внимание при обсуждении дела.

Тадеуш Казимирский. В группе соучастников находится Тадеуш Казимирский. Вы помните его объяснение относительно ключей от квартиры Левиной и относительно вещей. Я считаю весьма решающим в деле, что самовар и калоши в действительности оказались у другого, Павла Сабурина. Мы знаем, что часть вещей, которые ему были даны, он вернул, замок им был повешен, так как потерпевшие не имели своего замка. Если бы он хотел присвоить обе вещи, зачем ему нужно было запирать на замок и вынимать окно, ведь он этим самым создавал себе улику. Значит, предположение, что он для себя брал вещи, а не на сохранение, отпадает совершенно. Подозрение, что он симулировал ограбление через окно – отпадает. Теперь, к счастью, есть документальные данные, оглашенные здесь, что не у него были вещи, а у некого Сабурина.

Остается другое предположение, а именно то, – как объясняет обвиняемый, что он добросовестно спас вещи от разгрома, повесил замок, сохранил их и своевременно сдал владельцу часть вещей.

Я думаю, что мне не надо просить вас о снисхождении для него со ссылкой на то, что подсудимый достаточно посидел в тюрьме, а прямо просить о его оправдании.

Сильвестр Куль. Сильвестр Куль обвиняется в том, что у него столовались те двое субъектов, которые приехали к Венике, и что он о них не донес. Нужно заметить, что роль вот этих двух молодых людей для нас не выяснена. Кто они такие – мы не знаем. У нас в отношении их возникло очень серьезное сомнение, приезжали ли они действительно с подозрительной целью. Было здесь дано показание, что они привезли жену Венике из Гомеля, что они хотели работать в конторе или же занять другую должность на заводе, пока они гостили у Венике. Я не знаю, могут ли теперь люди ездить гостить по нескольку дней, особенно, как было сказано, они люди не богатые. Но кто они такие – мы не знаем, значит, цель их приезда нам неизвестна. Мы знаем, что они были у Куля в доме, действительно они там столовались, играли, были на заводе. Таким образом, ставить в вину Кулю то, что он не заподозрил в этих двух молодых людях преступников, совершенно неосновательно, и для меня понятно, почему представители общественного обвинения отказались от обвинения Куля.

Переходя к заключению, я должен сказать, что это процесс дает определенный вывод, что организационной связи между рабочими и бандитами не было. Антисемитизм, поскольку он существовал веками, поскольку он мог существовать и в Новках, и если бы даже не было никаких разговоров и недоразумений между отдельными рабочими и евреями, то бандиты также могли придти и совершить свое дело, и им никакого содействия не нужно было. Антисемитизм был в определенной степени и в среде рабочих «Новок», но он не проявил ярких форм. Погром был произведен исключительно бандитами.

Я уже говорил в самом начале об антисемитизме: теперь лишь добавлю, что обвинение в антисемитской агитации имеет для этого дела второстепенное и даже третьестепенное значение, так как агитация, – если бы она и была, – не имела непосредственного влияния на устройство погрома.

Кто виноват и в чем, каждый из подсудимых, – вы разберетесь, когда изучите и сопоставите весь материал.

Трибуналу предстоит решить важный вопрос, и ответа на него ждут с нетерпением массы рабочих. Скажите во всеуслышание, действительно ли нашлись в Советской России такие темные, невежественные и несчастные рабочие, которые потеряли облик человеческий и не сумели понять ту простую истину, что еврейская кровь нужна исключительно врагам революции. Вы дадите знать своим приговором, мыслимо ли, чтобы такой погром могли устроить те, которые, по своей классовой психологии, устраивать его не должны и не могут. Если вы дадите ответ самый печальный, будем знать, что мы исторически имеем дело с самым крупным несчастьем, которое может испытать пролетариат. Многое приходилось и приходится претерпеть пролетариату в борьбе со своими классовыми врагами, но самое тяжелое в этой борьбе, если вдруг свои начинают стрелять по своим же, когда «своя своих не познала». Это есть удар в спину, удар неожиданный. И тем страшнее этот удар, если он нанесен своим же близким, – по невежеству и недомыслию.

В Советской Росси все должно быть ясно, все открыто, и как бы ни была жестока правда, она должна быть сказана.

Процесс это должен иметь последствия в области культурного просвещения рабочих. Нужно на завод бросить культурные и партийные силы, нужно организовать рабочих, нужно вести неустанную политическую работу и т.д. Этим путем мы поведем правильную и плодотворную борьбу с контрреволюцией. Материал, объект для этой работы – тот же серый солдат, который безропотно сидел в окопах, умирал на войне, получал раны и болезни. Тот же солдат погибал несколько лет в великой европейской бойне, он же произвел февральскую революцию, и он же находится в Красной армии, в армии Деникина и Колчака, и в «зеленой» армии. Этот солдат – сфинкс, непонятный сфинкс, но мы достаточно вооружены знаниями и историческим пониманием этого явления, и мы в состоянии разрешить этот исторический ребус. Для нас изумительного в этом нет. Борьба рабочего класса за свое освобождение всегда вовлекала на сторону палачей народа, насильно и добровольно, те массы, интересы которых были против насильников. Источник этого явления – бесконечное и беспросветное невежество, жертвой которого всегда являлась эта «святая скотинка».

Несколько о наказании. На это раз я коснусь и 2-й группы, которую я имел в виду также, когда я говорил только о метаморфозах русского солдата – крестьянина и рабочего. Революционному Трибуналу предоставляется право применить высшую меру наказания, но настоящее дело, поскольку оно перешло в Революционный Трибунал и приняло широкое общественное, воспитательное и агитационное значение, – настолько процесс выходит из рамок обычной непосредственной борьбы с контрреволюцией исключительными репрессиями. Мы возвращаемся к тому, что всегда фигурировало в каждом погромном процессе – не к орудиям, которыми совершали погром, а к первоисточнику погрома, – к настоящим его пружинам, к контрреволюции. Путем анализа мы вскрыли сущность Новского погрома, и, таким образом, общественная цель процесса вполне достигнута. Нужна ли высшая мера наказания для тех, которых Революционный Трибунал нашел бы виновным в участии в погроме? Я не касаюсь принципиальной стороны вопроса о смертной казни, но я обращаю внимание, что смертная казнь до сих пор Советской властью считалась и считается вопросом революционной целесообразности, а не принципа. Когда летом 1918 года Щастный, спасший наш Балтийский флот, повел агитацию против Советской власти, он был расстрелян. Почему? Да потому, что в это момент Советская власть находилась в громадной опасности. На юге, на Украине – немцы, в Финляндии – немцы, кругом, словно железным кольцом, Россия была сдавлена. Нужна была величайшая выдержка, строжайший революционный порядок, и Щастный был расстрелян, несмотря на свои громадные заслуги, как энергичный работник и спаситель Балтийского флота.

Возьмем другой момент. Взят в плен с оружием в руках предводитель, атаман белогвардейской банды Миронов. Он раскаялся и помилован. Почему? Какая власть в мире была бы способна на нечто подобное? А на самом деле, кроме стремления Советской власти избежать всякой борьбы со средним крестьянством и казачеством, было еще соображение, что Россия в таком положении, что не считает для себя (___) такой акт помилования.

Обратимся к этому делу. Те люди, которые были опасны и могли требовать к себе сугубой репрессии в конце октября, когда Витебская губерния была в опасности от белогвардейского нашествия, те же люди теперь, когда опасность миновала и когда телеграф каждый день приносит нам известия о громадных победах на всех фронтах, когда наступательное движение Красной армии обратилось в сплошной триумф рабочего класса – те же люди теперь уже не представляют той опасности для Советской власти. Разумеется, непосредственные виновники должны быть изолированы, но нет надобности применять к ним высшую меру наказания.

Граждане, члены Революционного Трибунала! Теперь, когда приходится подводить окончательный итог, (___) хочется еще раз заглянуть в прошлое великой истории народов и особо кровавой истории еврейского народа, находившегося веками между молотом и наковальней в борьбе общественных групп и классов.

В кровавой книге истории народов мы читаем, что на протяжении веков непрерывно льется человеческая кровь во имя господства меньшинства над большинством. Для благополучия этого меньшинства трудовые массы, в великой слепоте своей, проливали кровь и погибали миллионами в многочисленных, никогда не прерывавшихся внешних войнах, а внутри часто уничтожали малейшие попытки своих же к освобождению человечества от чудовищного господства этого меньшинства.

Антисемитизм и погромы – сильные орудия борьбы в руках этого меньшинства, а потому историческая судьба еврейских трудовых масс несоизмеримо тяжелее и горьше.

Борьба с контрреволюцией, к счастью, идет к концу. Много предстоит еще борьбы с голодом, болезнями, невежеством – наследством мировой бойни, когда у нас уже не будет открытого белогвардейского фронта. Перед нами светлое будущее – светлое царство труда и истинного братства народов. Позади тогда останутся эти заблудшие, несчастные орудия контрреволюции и история с глубоким сожалением и состраданием будет вспоминать об их жертвах.

Вернуться к списку публикаций