[В оглавление раздела]

«Знание для всех»
Общедоступный журнал для самообразования с картинками в красках и иллюстрациями в тексте
№4, 1915 г.

Очерк Вл. П. Лебедева

НА ЗАРЕ СЛАВЯНСТВА

I.

Редкий из героев нашей отечественной истории так ярко и полно обрисован в ней, как князь Владимир Святославич, внук святой Ольги княгини, креститель древней Руси. Ему предшествует величавый, светлый образ великой его бабки, этой мудрой правительницы с душой и доблестями героя мужчины, Непосредственно рядом с ним стоит в сумеречной дали истории железный героический облик его отца, неустанного, славного воителя Святослава... И все же в летописях, в народной памяти, в нетленной и вечной любви народной могучий, светлый необычайно широкий, скажем, всеобъемлющий образ князя Владимира головою перерастает своих предшественников и является примером и образцом для потомков... Замечательно уже одно богатство лестных исторических эпитетов, сохранившихся наряду с именем князя Владимира. Родная церковь назвала его Святым и Равноапостольным, летописи присваивают ему название «новый Константин (т.е. Константин Великий); народная былина поэтично и любовно называет его «Владимиром Красным Солнышком»; наконец, в новейших исторических исследованиях ему присваивается лестный эпитет «Петра Великого Древней Руси» (Герцберг).

Карта Русской Земли в IX веке.

Не менее справедливо будет назвать князя Владимира Святославича, славного владыку «стольнокиевского», первым объединителем русской земли, раздвинувшим ее пределы от Варяжского (Балтийского) моря до Карпат, зажегшим светлую зарю славянства, указавшим и осуществившим впервые заветный идеал славянского единения, который именно в наши дни разгорался так ярко и величаво...

Ровно девять веков прошло со дня кончины князя Владимира (в 1015 г., в Берестове – загородном Киевском княжеском дворце), а его заветы живы и сильны в просветленной им христианской верой, помнящей и любящей его до сих пор России...

Святая Княгиня Ольга. Копия с иконы работы В.М. Васнецова для Владимирского собора в г. Киеве.

О детстве и юности князя Владимира мы находим в истории весьма ограниченные данные; даже время его рождения нельзя установить с надлежащей точностью. Но те сведения, которые дошли до нас, свидетельствуют, что молодость Владимира протекала при трудных, неблагоприятных обстоятельствах. Кто знает, может быть эта суровая юность и закалила в нем ту силу духа, то упорное терпение и мужество, которые и вознесли его потом на вершину могущества и славы?... Владимир был третьим сыном Святослава Игоревича, славного воителя, искателя победных лавров, в котором варяжская кровь, кровь знаменитых «пенителей моря» – викингов, говорила громко и настойчиво, влекла его в отважные, далекие походы. Летописи упоминают о том, что первые два сына Святослава – Ярополк и Олег, родились от супруги русского князя, дочери венгерского короля Предславы. Наши историки отвергают это, указывая, что в то время никакой венгерской принцессы не было за русским князем; но кажется вполне вероятным, даже несомненным, что первая супруга Святослава должна была быть если не из королевского, то во всяком случае из очень знатного рода: ведь еще в правление Ольги молодая русская держава являлась уже обширной и могущественней страной, простиравшейся от отдаленного, крайнего севера до благодатного юга, и естественно, что наследник такого могучего княжества подыскал себе равную по происхождению невесту. Как язычник, Святослав имел и вторую жену. Летописи говорят, что это была ключница княгини Ольги, Малуша. От нее и родился Владимир. В летописных сведениях проскальзывает указание, что Ольга была недовольна вторым выбором сына, что она, будто бы, даже сослала Малушу в свое поместье Будутино, где и явился на свет Владимир. Далее, мы знаем из примера тех народов, где принято было многоженство, что первые, старшие жены чтились более, чем последующие, а равно и дети их пользовались преимуществами. Не забудем еще известного эпизода из летописи о том, что Рогнеда не хотела «разуть» Владимира, говоря, что он «сын рабы»...

Все это дает право предполагать, что Владимир с детства был, так сказать, в загоне в княжеской семье. За старшими братьями была знатность рода, права первородства, может быть, даже любовь и предпочтете бабки, княгини Ольги. По всей вероятности, Владимир рос вне изнеженности княжеской семьи, обстоятельства его рождения приближали его к народу… Не отсюда ли и зачалась любовь народа к младшему княжичу, который в конце концов и сделался любимым героем этого народа? По крайней мере известно, что когда Святослав в 970 году отправлялся на новые завоевания в Дунайскую Болгарию, в Новгороде, древнейшем русском уделе, возникли волнения, недовольство княжескими наместниками, и новгородцы просили себе в князья юного Владимира. Правда, летописи говорят, что это было сделано по совету Добрыни, брата Малуши, но, вероятно, добрые слухи о молодом княжиче, близком народу, тоже играли здесь важную роль.

Святой Равноапостольный Великий Князь Киевский Владимир (во святом крещении Василий). Копия с иконы работы В.М. Васнецова для Владимирского собора в г. Киеве.

Надо заметить, что новгородский удел в то время представлял собою нечто весьма обширное. Новгород уже властвовал тогда над соседними племенами – весью, чудью, западными кривичами. Поэтому молодому княжичу Владимиру было где научиться трудному делу княжения; его выдающиеся государственные способности, несомненно, получили здесь первое развитие. Кроме того, он, как будет видно из последующего, уже окончательно завоевал себе здесь любовь и преданность народа, поддержавшие его в черные годы распри с братом Ярополком.

Ярополк, по смерти Святослава, княжил в обширном главном киевском уделе; Олег – в Древлянском (Волынь). Скоро между ними началась вражда: непременное следствие удельного раздробления земли; это было начало удельной междоусобицы, которая в последующие века долго терзала Русь. К сожалению, Владимир, испытавший на себе это зло, объединивши вскоре русскую землю, видимо, не постиг всего вреда этой системы и в конце жизни впал в ту же ошибку…

В войне с Ярополком Олег погиб. Предание говорит, что Владимир, впоследствии сделавшись единодержавным князем и приняв христианство, почтил память своего брата Олега постройкою, близ его могилы, в главном городе древлянского удела – Овруче – церкви, наименованной Васильевскою (христианское имя Владимира)... Симпатичная историческая черточка для светлого образа св. Владимира, в которую так хочется и вполне возможно поверить...

Византийские воины. С греческой рукописи IX века, хранящейся в Национальной библиотеке в Париже.

Получив известие о братоубийстве, совершенном Ярополком, Владимир встревожился: он вполне имел повод опасаться властолюбия старшего брата и ждать себе такой же участи, как Олег... Времена были суровые, нравы – дикие, языческие... Властвовавший уже над двумя уделами, Ярополк казался молодому, неокрепшему еще новгородскому князю страшным, неодолимым противником… Надо было спасаться.

Вполне естественно, что мысли молодого Владимира обратились к недалекой родине его предков – варяжской земле… Надо думать, что близкие родственные связи с варяжскими викингами не все еще были порваны у правнука Рюрика... Мы, к тому же, знаем, что в это время знатные варяги продолжали еще служить при дворе и в дружинах князей русских. Так, например, в земле кривичей, в Полоцке, господствовал (даже имел свой удел) знаменитый варяг Рогволод. Конечно, и у Владимира были такие приближенные, может быть, даже родичи – варяги, которые могли подыскать ему убежище в Варяжской земле.

И вот Владимир спасается в страну своих предков – в седую, героическую Скандинавию... Там он проводит два года.

Это пребывание молодого русского князя в земле викингов имело для него громадное значение и повлияло, несомненно, на его последующие дела. Прежде всего, родина предков, конечно, послужила для Владимира хорошей военной школой. Страна бесстрашных воителей, гордых, отважных до дерзости конунгов, облетавших на своих остроносых, легких кораблях неизмеримые морские дали, ставивших выше всего личную храбрость, поэтизировавших этот культ меча и войны в громозвучных песнях седых скальдов – эта страна, конечно, пробудила в молодой отважной душе Владимира родовые воинственные инстинкты, захватила его героическим, железным подъемом. Он мог, как предполагают историки, участвовать в морских набегах своих родичей, мог получить надлежащий воинский закал, который впоследствии ясно выразился в его победоносных войнах с хорватами, печенегами, в походе на Червенские города и, в особенности, в его трудном, далеком, блестящем походе на греческую Корсунь. Изучение военного дела непосредственно в среде таких выдающихся знатоков его, как отважные варяги, принесло огромную пользу молодому князю и, конечно, прежде всего, имело последствием то, что Владимир вышел победителем из надвигавшегося уже кровавого столкновения с братом Ярополком. Владимир, как говорят летописи, приобрел себе, кроме того, много союзников, соратников среди смелых, войнолюбивых варягов, с коими и отправился (не по их ли совету и побуждению?) отвоевывать свои владения, что, в конце концов, повело к его единодержавию на Руси...

Свв. Кирилл и Мефодий, проповедующие славянам христианство.

Сильное впечатление произвела, несомненно, на впечатлительную душу молодого русского князя величественная природа Скандинавии: ее скалы, ее дремучие леса, ее озера, где, казалось, веяли и жили грознопрекрасные боги скандинавской мифологии. Песни скальдов о героях Вальгаллы, об Одине, Торе, Фрейе и других воинственных божествах севера могли пробудить в душе правнука Рюрика религиозные влечения и стремления... И едва ли будет ошибкою поставить в связь с пребыванием Владимира у варягов тот могучий порыв языческого религиозного чувства, который заставил его, по вступлении на Киевский престол, оживить и обновить с особою пышностью и торжественностью почитание древнего, громоносного славянского бога Перуна... Можно даже пойти дальше и проследить во Владимире эту жажду веры, это горячее религиозное искание до той знаменательной поры, когда, изверившись в идолопоклонении, он дошел до светлого достижения истин христианского вероучения.

Киевское войско. (Из жития свв. Бориса и Глеба).

После двухлетнего пребывания в чужой, хотя и родственной по предкам стране, Владимир стосковался по родине, по Руси, да и пробудившийся воинственный дух влек его, конечно, к борьбе, к опасности, к заманчивому подвигу – добыванию княжеской власти...

Настал 980 год... Владимир, собрав сильную рать из новоприобретенных друзей – варягов, охотников до таких воинственных приключений, вторгся в родную землю и прямо пошел на свой удел – Новгород. Тут и сказалась сразу та любовь народа к молодому князю, которую он, видимо, умел снискать в прежние, недавние годы своего княжения. Летописи ни слова не говорят о каком-либо сопротивлении Новгорода, где сидели в то время Ярополковы посадники. Очевидно, новгородцы охотно и радостно отворили свои ворота любимому молодому князю. Владимир тоже не пролил на этот раз крови: он просто сместил правителей, посаженных братом, и даже отослал их невредимыми к Ярополку. Те слова, которые он велел им передать старшему брату, дышат уже уверенностью в собственных силах: ведь молодой новгородский князь чувствовал уже за собой любовь и поддержку народа, а не только наемное оружие и купленную силу приведенных с собою иноземных дружин... «Идите к моему брату, – сказал он Ярополковым вельможам. – Пусть он знает, что я подымаю оружие против него, и пусть готовится сражаться со мною»... Можно думать, что готовность новгородцев стоять за Владимира и их нелюбовь к Ярополку обусловливалась еще одним обстоятельством; народ считал Ярополка братоубийцей, а такое преступление, даже в то суровое языческое время, вызывало естественное отвращение к виновнику его. Очевидно, не только новгородцы, но и другие уделы земли русской помнили это кровавое пятно на совести старшего князя Ярополка, потому что в последующей борьбе с Владимиром на сторону первого встали немногие и даже среди его приближенных нашлись тайные опасные недруги...

После побоища Игоря Святославича с половцами. В.М. Васнецов.

До войны с братом Владимир устремил свои силы на его сторонника, упомянутого уже ранее знатного варяжского выходца Рогволода, владевшего всей областью Полоцкой в земле кривичей. Красивый, романический рассказ летописи повествует, что дочь Рогволода Рогнеда была уже просватана за Ярополка, что Владимир сам посватался за гордую варяжскую красавицу, но она отказалась, не хотела «разуть сына рабыни» (разувание мужа, в знак покорности жены – древний славянский свадебный обряд). В те времена за такое оскорбление мстили кровавою местью; так и сделал Владимир, гордый уже сознанием своей силы. Полоцк был осажден, взят; Рогволод и два сына его умерщвлены; Рогнеду победитель взял себе в жены... Не посягая на красивый эпизод древней истории, можно дать и дополнительное объяснение причин, заставивших Владимира идти на Рогволода. Разбивая сильного, опытного воина Рогволода, союзника и друга Ярополка, Владимир ослаблял силы своего брата и делал это очень искусно, не давая врагам соединиться, уничтожая их поодиночке. Кто знает: может, тут уже были применены военное искусство, военная смекалка, вынесенные Владимиром из варяжской школы... Теперь оставалось покончить с Ярополком.

Киевский князь и его дружина. (Из жития свв. Бориса и Глеба).

Относительно войны с Ярополком опять выступает летописная легенда, на этот раз мрачная, кровавая... Она рассказывает, что Владимир, осадив Киев, вошел в сношения с воеводою Блудом, любимцем брата; просил его помощи, обещал ему быть «вторым отцом», корил Ярополка братоубийством... Блуд испугал Ярополка мнимою изменою киевлян, и тот бежал из стольного города, укрывшись в городке Родню, при впадении р. Роси в Днепр. Там злополучный братоубийца подвергся жестокой «голодной» осаде от Владимира, уже взявшего тем временем Киев. Тот же вероломный Блуд уговорил, наконец, Ярополка сдаться брату. Легковерный князь согласился, отправился к Владимиру в Киев вместе с Блудом, а там подосланные воеводою-предателем убийцы умертвили пленника. Предание выводит еще светлую личность верного слуги Ярополка – Варяжка, который предостерегал своего князя, а по его смерти ушел, было, к печенегам и вернулся на Русь только по зову Владимира, высоко оценившего его верность и преданность несчастному Ярополку. Так и в этой кровавой повести летопись наделяет Владимира яркой чертой душевного благородства...

Если на совести Владимира и лежит смерть его брата Ярополка, если и верить кровавому преданию, то не надо забывать, что он был еще в те дни язычником, что в нем громко говорила боязнь за свою жизнь, и что, наконец, позднейшими великими, светлыми делами он искупил свое преступление, может быть, к тому же, и насильно навязанное ему злыми советниками. Существует еще легенда, что Владимир три дня чествовал Блуда, а потом велел его убить, но этот факт категорически опровергается историками...

II.

После 860 года, когда русские дружины напали на Константинополь, византийское правительство занялось Русью. На рисунке греческой хроники изображено посольство епископа, пришедшего уговаривать русского князя креститься. Князь велит положить евангелие в огонь.

Владимир сделался великим князем киевским в 980 году. К этому времени уже совершенно созрели, развились его блестящие способности как правителя еще совсем не устроенного государства. Ум и находчивость новый великий князь выказал на самых первых порах при весьма затруднительных, щекотливых обстоятельствах. Дело шло о вознаграждении соратников Владимира – воинственных варягов, которым он в значительной степени был обязан достижением киевского престола. Эти искатели приключений, привыкшие издавна, чтобы война обогащала их, думали хорошо поживиться новозавоеванной, по их мнению, землей. Они потребовали себе вознаграждения – дани: по две гривны с каждого киевского обитателя. Сумма эта, по тогдашнему времени, являлась весьма и весьма значительной. Под «гривною» в ту эпоху подразумевалось известное количество «кун» (тогдашняя денежная единица), равное по цене полуфунту серебра. У древних славян вместо денег были в ходу шкуры зверей – белок, куниц, (отсюда «куна»), но для удобства обращения эти шкуры заменялись «мордками» или иными лоскутками шкурок, на коих ставились особые клейма. Как полагают историки, эти клейменые лоскутки-куны можно было обменивать при нужде на целые шкуры, подобно тому, как ныне бумажные деньги обмениваются на серебро и золото. Но уже со времен Олега, Игоря и Святослава в славянской земле было много серебряной и золотой монеты, полученной из Византии, частью в дань, частью путем торговли. Шкурами или монетами требовали себе вознаграждения Владимировы варяги, мы не знаем, но, во всяком случае, дать по фунту серебра с каждого киевлянина – означало вполне ограбить и обобрать народ. Умный, дальновидный князь, конечно, не мог этого допустить, но в то же время не хотел вызвать столкновения, прямо отказав сильным варягам. Он умело отсрочивал срок уплаты, а тем временем стягивал в Киев все больше и больше славянских дружин, пока последние не превысили числом войско варяжских наемников. Тогда варяги смирились: некоторые направились в Византию, всегда нуждавшуюся в наемных воинах; другие удовлетворились, получив в управление отдельные города, т.е. сделавшись ленниками киевского князя. Таким образом, новый князь сумел соблюсти интересы народа, отделаться от буйной толпы искателей приключений и наживы и в то же время приобрести всегда готовых к битве, опытных и искусных в военном деле вассалов.

Чудо с евангелием: евангелие не горит в огне. Из рукописи Ивана Скилицы Курополата.

К данному времени относятся и особые проявления усердия со стороны Владимира к почитанию языческих богов. Он соорудил новый истукан Перуна с серебряной головой, поставил его близ своего княжеского терема на священном холме (там было языческое капище еще и при князе Игоре), учредил пышные жертвоприношения, на которые стекались толпы народа. Хотел ли новый князь снискать любовь народа, приверженного к языческим обрядам, или, как мы говорили выше, это был порыв инстинктивного, горячего вероискания, порыв благодарности к вершителям судеб человеческих – к богам, даровавшим ему счастье и удачу? По всей вероятности, и то, и другое одновременно служило источником возгоревшейся языческой набожности князя Владимира.

Но чтобы окончательно овладеть любовью народа, заслужить его преданность, восхищение и удивление – этого было недостаточно. В то время выше всего ценились народом воинские подвиги, слава завоевателя, мужество на поле брани. За Владимиром стоял яркий образ его отца, могучего, легендарного воителя Святослава; народ еще живо помнил этого героя многих битв и победных походов и, конечно, невольно сравнивал отца с сыном, обнажавшим до сих пор меч только в междоусобной внутренней войне. Кроме того, князь Владимир Святославич и сам по натуре своей был, несомненно, воинственным и отважным, а разум мудрого и смелого правителя говорил ему, что окрепший, соединившийся в одно крупное государство народ готов к завоеваниям, к расширению и распространению своих пределов. Начинается ряд счастливых завоевательных войн Владимира. Но прежде чем перейти к ним, отметим еще одну сторону тогдашнего интересного, яркого облика Владимира, как языческого князя. Это довольно темная, непривлекательная черта, хотя, сообразно эпохе, сообразно современным нравам, кажется, до известной степени, естественной. Летописцы, не льстя своему герою, называют Владимира «вторым Соломоном» по «женолюбию»... Существует баснословный рассказ, что у него было 300 наложниц в Вышгороде (близ Киева, «Ольгино вено»), 300 таковых же в нынешней Белгородке (тоже у Киева) и еще 200 в княжеском селе Берестове. Сверх того, у Владимира было четыре жены: первая – Рогнеда, дочь Рогволода (прозванная за свою горькую судьбу Гориславой), вторая – прежняя супруга умерщвленного брата его Ярополка, третья – родом из Богемии («чехиня»), четвертая – родом из Болгар. Если благочестивый летописец несколько сгущал черные краски в описании Владимира - язычника, чтобы затем представить князя вдвойне светлее, чище и благороднее в бытность его христианином, то это вполне понятно. Кроме того, Владимиру, как выдающейся личности с истинно богатырским размахом, народ не мог не приписывать такого же широкого размаха и в отрицательных сторонах его личной жизни. Заметим, однако, что в богатырских былинах так называемого Владимирова цикла об этих пороках князя почти совсем не упоминается, а уж такая характерная, яркая черта «стольнокиевского» князя на вряд ли могла не отразиться в чутком, всеобъемлющем народном поэтическом творчестве. В 981 году князь Владимир Ярославич начал войну с польским королем Мечиславом, при чем, как мудрый, умелый правитель, сумел придать этой войне народный характер, т.е. представить ее справедливою, полезною и необходимою в интересах своего княжества. Да так и было на самом деле. Еще дед Владимира, знаменитый князь Олег, завоевал, по словам летописей, нынешние Подольскую и Волынскую губернии, часть нынешней Херсонской губернии и земли червенских племен: дулебов, тиверцев и хорватов. Эти последние земли, где стояли «червенские» города, составлявшие самую отдаленную от Киева северо-западную часть древней Волыни, были отняты поляками, вероятно, при слабом бездеятельном киевском князе Ярополке. Тем более причин было у Владимира отвоевать назад эту старую русскую «вотчину» и затмить своей удачей правление старшего, свергнутого им брата. Поход был счастлив: Червень, Перемышль, Овруч и другие города попали под власть киевского князя. Некоторые историки указывают, что князь Владимир сделал главным городом этой области вместо Червеня – Владимир-Волынский... С этих пор, с 981 года, Червонная Русь и носит название «вотчины св. Владимира»...

Далее, в своих победоносных походах, Владимир Святославич распространил свои завоевания до родственного ему Варяжского (Балтийского) моря. Древний исландский летописец Стурлезон утверждает, что вся Ливония была под властью князя Владимира, что ему платили дань все племена, жившие в то время между нынешней Курляндией и Финским заливом. Необходимо отметить и тут разум и дальновидность наследника Святослава: он завоевывал не дальние, чуждые, оторванные от Руси земли, а покорял соседние области, которые удобно было слить с остальным княжеством. В эти же годы (981–983) было покорено племя диких ятвягов (живших между Литвою и Польшею), как полагают историки, – в тех целях, чтобы обеспечить от их постоянных набегов новозавоеванную Червенскую область.

Можно себе представить, с какой радостью и восторгом встречали молодого князя, возвращавшегося с победою, верные его киевляне. Устраивались обильные жертвоприношения Перуну, пиры и празднества. Между прочим, летописцы, все так же отрицательно относящиеся к языческому периоду княжения Владимира упоминают о совершенном им впервые человеческом жертвоприношении в благодарность богам за военные успехи. При этом рассказывается, погибли два варяга-христианина, отец и сын (христианство отмечено в Киеве еще со времен Аскольда и Дира, а после, княгини Ольги оно, конечно, значительно усилилось). Два мученика, причисленные нашею церковью к лику святых: Феодор и Иоанн всенародно хулили языческую веру и были умерщвлены народом. В летописном рассказе, однако, виновниками этого мучительства являются народ и жрецы, а Владимир в данном случае исполнял лишь совет «бояр и старцев» (не жрецов ли Перуна), велев бросить жребий, кому из отроков и девиц выпадет участь погибнуть жертвой богам... Да и сами летописи утверждают, что эти два варяга были первыми и последними христианскими мучениками в Киеве. He сводится ли дело просто к вспышке народной ярости в разгаре победных празднеств и торжеств?

В 984 году князь Владимир Святославич предпринял поход для усмирения возмутившихся данников Киева – родимичей, живших в пределах нынешней Могилевской губернии, и привел их к покорности. Воевода Владимира «Волчий Хвост» разбил возмутившихся на реке Пищан (р. Пищан в Могилевской губернии, впадает в реку Сожу). С тех пор сложилось на Руси присловье: «Родимичи волчья хвоста бегают»...

В 985 году – новый поход: Владимир ведет свои рати на болгар, осевших по берегам Волги и Камы. На этот раз поход совершался на судах вниз по Волге. Среди дружин Владимира была особо упоминаемая летописцами рать новгородцев, верных слуг любимого князя, предводительствуемая Добрынею, дядею Владимира, который вообще в этом походе играл видную роль. Этот знаменитый Добрыня, имя которого перешло в богатырские былины, управлял старым уделом князя Владимира, после того, как последний сел на великокняжеском престоле киевском. Очевидно, война с сильным богатым народом болгарским была серьезным делом, так как князя, кроме новгородцев, сопровождало в качестве союзников родственное с печенегами племя Торков, кочевавшее в степях на юго-восточных границах Руси (у Нестора: «Сей суть от пустыни Этверския, межи Востоком и Севером; числом их четыре колена: Торкмени, Печенези, Торки и Половцы»). Дальновидный Владимир в нужных случаях умел, как видим, обзаводиться союзниками.

После победы Добрыня, осмотрев захваченных в плен болгар и видя, что они в сапогах, сказал князю-племяннику: «сим дани не дати (эти не захотят платить дань), пойдем искати лапотник» (т.е., тех, которые ходят в лаптях, победнее, послабее)... Владимир согласился с опытным в делах житейских стариком дядею и заключил мир с волжскими болгарами. В высшей степени характерны и колоритны, дышат первобытной простотой и силой слова болгар в договорной мирной клятве: «толи (тогда) не будет межи нами мира, толи (когда) камень начнет плавати, а хмель погрязнет (потонет)»... Так сильно желали мира с могучим князем киевским богатые и сильные приволжские болгары...

Мы видим, как далеко раздвинул Владимир свои владения счастливыми войнами, как страшно и грозно стало его имя в течение каких-нибудь пяти лет после вступления его на великокняжеский киевский престол. Невольно напрашивается вопрос, когда же этот деятельный, воинственный князь мог предаваться той изнеженности, тем порокам, о которых, как мы упоминали раньше, говорят некоторые летописи, перечисляя сотни и сотни его наложниц? В 981, 982, 983, 984, 985 годах, т.е. с самого начала великого княжения, длятся походы и войны, а это делалось в то давнее время весьма медленно, было сопряжено с большими трудностями. Приготовления к этим походам, сбор ратей, снаряжение их – все это должно было отнимать очень много времени, и едва ли оставался достаточный досуг для столь живописуемых утех женолюбия... Да и самый облик воинственного сына Святослава как-то не уживается с этими выдающимися проявлениями порочности и слабости, как-то совершенно не вяжется с ними... Если бы Владимир так погряз в чувственных наслаждениях, вряд ли ему были бы доступны светлые порывы великодушия, столь редкие и необычайные в ту жестокую эпоху. Между тем о таком порыве рассказывает красочно и поэтично древняя летопись... Великий русский композитор Серов обессмертил этот светлый эпизод в своей знаменитой опере «Рогнеда»... Живая трогательная картина рождается из сухих церковнославянских фраз летописи (Кенигсбергский список «Нестора»)... Знаменитая дщерь Рогволода, Рогнеда, которой князь киевский предпочел других жен, уединенно живет в селе Предславине на реке Лыбеди, с сыном-первенцем Изяславом. Обида, ревность, воспоминание о гибели отца питают жажду мести в гордом, пылком сердце княгини. Случайно приезжает в село Владимир, расположился на ночлег, заснул... Неслышными шагами крадется к нему в горницу княгиня: она решилась на кровавую месть, нож ее занесен над спящим. Но князь просыпается во время: отводит удар... Преступная жена должна принять кару – смерть от руки самого князя... В брачном, пышном наряде, на богатом ложе ждет она грозного судью... Входит Владимир, но внезапно отрок Изяслав становится перед отцом... «Отче, еда един мнишися ходя**?», – восклицает он. И мгновенно утихает гнев Владимира; он бросает меч, говорит сыну: «А кто тя мнел сде **», – и уходит... Мстительная княгиня отделывается почетным изгнанием: для нее строится новый город Изяславль (ныне Заслав, бывший литовский городок Минского повета). Как просветляет и облагораживает такая благородная черта великодушия и милосердия облик князя-язычника, которому законы и обычаи его кровавой, жестокой эпохи диктовали, конечно, совсем иное...

III.

Настал великий переворот, как в личной жизни князя Владимира, так и в судьбах всей древней Руси. Светлый ум Киевского владыки постиг ничтожество языческих богов, сделанных руками человека. Великая душа его томилась жаждой истинной веры, которая открыла бы ему смысл и цель земного существования... Он стал призывать к себе стал слушать проповеди разных вероучителей: соседние и дальше народы, один перед другим, старались обратить могучего киевского князя в свою веру. Болгары-магометане прельщали его магометовым раем, соблазнительными гуриями, но это, как передают летописи, не особенно пленило князя (а те же летописи рисуют Владимира неудержимым сластолюбцем!), магометанский же запрет пить вино, совсем не понравился хлебосольному князю, любившему пировать со своими дружинниками (знаменитое «Руси есть веселие пити» вложено весьма правдоподобно в уста Владимира, но едва ли одно это, а не общее нерасположение к чуждому магометанству говорило в князе). Принять веру от немецких католиков показалось Владимиру ниже его достоинства: он не хотел зависать от папы, а может быть, уже тогда зарождалась на Руси инстинктивная нелюбовь к немцам...

...«Отец, или ты думаешь, что ты здесь один ходишь?»... Рисунок художника Медведева.

Еврейская вера, как вера несамостоятельного, скитальческого народа, тоже не пришлась по вкусу Владимиру. Но красноречивая проповедь византийского философа заставила князя глубоко задуматься. Библия, Ветхий и Новый Завет, особенно же картинное изображение Страшного Суда сразу захватили и поразили пылкое, чуткое воображение киевского князя. Великие истины Христианства сразу нашли себе отклик в томившемся на духовном перепутье сердце Владимира, горевшем безотчетным, но властным, жгучим пламенем богоискания... Но, готовясь вступить на новый, светлый путь, Владимир делает это осторожно, осмотрительно... Светлый, обширный разум его понимает все великое значение такого переворота. И вот он советуется с боярами, с мудрыми старцами из народа; он посылает доверенных людей, чтобы они убедились лично, который народ «достойнее поклоняется Богу». Владимир не забывает о благе и достоинстве родной страны. Только уже тогда, когда вернувшиеся послы, отвергнув другие вероучения, превознесли величие и красоту византийского богослужения, выбор Владимира был решен окончательно. На стороне греческой веры оказались и неотразимо влекущая глубина светлых истин, и величественная, пышная внешность обрядов, качество по тому времени высоко ценимое и обаятельное, способное, по вероятному расчету князя, затмить даже внушительную, но мрачную обрядность языческих жертвоприношений... Итак, выбор был сделан, но как осуществить его? Явиться в надменную Византию смиренным просителем, как бы признавая над собою власть цареградских василевсов–императоров? И это ему – князю стольнокиевскому, повелителю и победителю стольких народов! К тому же Владимир, конечно, по семейным преданиям помнил, каким унижениям подверглась мудрая бабка его Ольга, которую греки заставили томиться в цареградской гавани Суде, которой византийский император навязал зависимый от него сан архонтиссы, только оскорблявший гордую русскую княгиню. Сам гордый и властолюбивый, ставивший высоко достоинство свое и своего народа, Владимир не хотел допустить малейшей тени зависимости от Византии... И вот в его властном, широком уме возникла мысль, вполне отвечавшая понятиям и нравам его времени. Он вознамерился просто-напросто завоевать себе крещение...

Следствием этого решения был знаменитый поход на греческую Корсунь, одно из самых значительных и ярких предприятий Владимировых времен.

Несомненно, в уме дальновидного и гордого князя зародилась одновременно и другая мысль, тоже блестяще осуществившаяся – мысль о браке с греческой царевной Анной, сестрой тогдашних юных императоров Царьграда – Василия II и Константина IX. Породнившись с искони чтимым, знаменитым византийским императорским домом, он венчался бы в глазах своего народа новым блеском.

Путь водою «в греки» был хорошо знаком русским ратям. Ладьи руссов и варягов много раз пенили воды Днепра и гладь Черного моря (Эвксинского): при Аскольде и Дире, при Олеге, при Игоре, при Святославе... И теперь, в 988 году, в начале апреля, как только Днепр очистился от ледохода, многочисленные суда понесли быстро Владимира и его дружины в знаменитый поход. По компетентному мнению некоторых историков, войско Владимира должно было быть весьма многочисленным: не менее двух тысяч судов с сорока воинами на каждом, т.е. всего 80.000 человек. По крайней мере, с такой силой ходил на Царьград Олег, а с его времени численность русской рати, конечно, не уменьшилась, а вероятно, даже выросла. Меньшею силой нельзя было обойтись: Корсунь, цель похода – являлась одним из сильнейших и крепчайших приморских греческих городов, хорошо защищенным стенами и башнями.

К половине апреля суда Владимира были в устье Днепра, а еще через неделю, безбурно пройдя часть Черного моря, дружины киевского князя увидели перед собой стены и башни богатой Корсуни и остановились в бухте у мыса Фанарийского.

Грозны и высоки были укрепления Корсуни, этой жемчужины южной Тавриды, помнившей еще эпоху Митридата. Когда Россия овладела Крымом, развалины древней Корсуни–Херсонеса еще представляли внушительное зрелище высотой и крепостью. Сохранившиеся доныне остатки тоже позволяют судить об этом... Началась осада...

Давно уже сложившаяся в могучее государство, в данное время достигшая даже перелома политической зрелости, Византия, само собой, стояла на более высокой ступени военного искусства, чем только что набранная, по всем вероятиям, довольно нестройная, хотя и сильная рать киевского князя. Русских встретили искусно расположенные укрепления, дальнобойные пращи, колоссальные метательные орудия, может быть, и знаменитый «греческий огонь», секрет которого до сих пор не разъяснен, ведь еще в 941 г. суда князя Игоря были пожжены этим страшным воинским снарядом. О приступе нечего было и думать, и Владимир, «обстоя град», т.е. окружил его и намеревался взять измором.

Всем известен рассказ летописи о том, что в Корсуни нашелся сочувствующей Владимиру «грек Анастас», пустивший в русский стан стрелу с указанием, где надо найти и разрушить городской водопровод, чтобы заставить осажденных сдаться от жажды. Такая личина падения Корсуни не представляет собою ничего необыкновенного; военная история, особенно древняя, упоминает о многих подобных случаях. Возвращаясь домой, благодарный Владимир взял с собой Анастаса, несомненно, наградив и возвеличив его, потому что имя этого корсунянина встречается еще и в дальнейшем в числе лиц, близких к князю.

Взяв Корсунь, Владимир твердо преследовал задуманный им план и дальше. Он отправил к византийским императорам послов, требуя себе в супруги сестру их царевну Анну... Что это было именно требование, а не просьба, доказывается следующим: Императоры сначала поставили условие, чтобы Владимир принял крещение до приезда невесты. Но, чувствуя свою силу, киевский князь, может быть, опасавшийся еще и известного всему Миру лукавства византийцев, настоял на своем. Скрепя сердце, повиновались мнившие о себе чрезвычайно высоко царьградские василевсы и отправили к язычнику–князю сестру–царевну. Их вынуждала к этому и государственная надобность, так как Владимир обещал им помощь войском против восставшего мятежного стратега Фоки. Торжественно сопровождаемая многочисленным духовенством, Анна прибыла поспешно в Корсунь. Непосредственно одно за другим последовали: крещение Владимира в церкви св. Василия (на городской корсунской площади), обручение с царевной и бракосочетание. Летописи снабжают еще этот эпизод рассказом о болезни Владимира (слепоте) и о чудесном его исцелении от возложения рук корсунским митрополитом...

Крест X в. греческой работы. Хранится в киевском городском музее.

Взяв, вместо дани, церковные сосуды, мощи святых, некоторые произведения греческого искусства (статуи и медные кони, стоявшие потом на киевской площади), победитель–князь, в сопровождении супруги, греческих священников и Анастаса, пустился в обратный путь.

Известный историк, автор «Всеобщей военной истории» и «Русской военной истории до Петра I» – ген. от. инф. князь Н.С. Голицын полагает, что весь блестяще выполненный поход Владимира взял не более пяти месяцев и что уже в сентябре киевский князь был дома, в Киеве...

Последовавшее затем величайшее событие русской истории – крещение Руси описано уже много раз весьма подробно, а также изображено на картинах лучших русских художников. Многие предания связаны с этим незабвенным, светлым временем... Сверженная, по приказанию князя, языческая статуя Перуна, плывущая по течению Днепра, крики последних почитателей истукана: «выдыбай, Перуне!» – отсюда сохранившееся досель прозвище «Выдубичи» (где ныне монастырь Выдубецкий...) Источник над Днепром, где еще, прежде всего народа крестились княжичи, сыновья Владимира – отсюда знаменитый Киевский Крещатик... Чрезвычайно ярко характеризует этот факт всенародного крещения ту неограниченную власть, коей, очевидно, пользовался Владимир и, конечно, ту любовь народную, которая заставила киевлян безропотно повиноваться, в таком исключительно важном деле, княжеской воле. Летописи не упоминают ни о каких мерах принуждения; он передают лишь сравнительно кроткое, чисто отцовское, краткое повеление князя Владимира: «аще не обрящется кто на реце (чтобы креститься), богат ли или убог, нищ ли или работ ник – противен мне да будет»...

И тысячи киевлян, по одному этому слову, послушно вошли в мелководную днепровскую быстрину, голубевшую под лучами радостного, вечно памятного дня, покорно склонили головы; засияли ризы корсунских священников, зазвучали святые слова – Русь стала христианской!..

Летописец, описывая это величественное событие, находит чрезвычайно образное, вполне исчерпывающее красоту и глубину момента, выражение, говоря, что в этот день «земля и небо ликовали»...

IV.

Развалины храма Успения Пресвятой Богородицы в городе Владимир-Волынском (Мстиславский собор).

Великое событие, вырвавшее Русь из тьмы язычества, конечно, не может быть исключительно приписано воле одной личности, хотя бы эта воля и была могуча, и угодна народу, хотя бы эта личность была полноправными неограниченным повелителем данного государства. Многие обстоятельства, слившись весьма удачно и благоприятно, содействовали великому, незабываемому делу князя Владимира Святославича. Не надо забывать, что христианство пустило еще со времен Аскольда и Дира крепкие ростки в Киеве (приблизительно, время 866–880 годов); укрепилось оно там в достаточной степени и при Ольге–княгине (955 и последующие года); из соседней Моравии, просвещенной трудами апостолов славянства св. Кирилла и Мефодия, из недалекой Византии – отовсюду лучи православной веры струились в киевское княжество... Но это еще не позволяет думать, что задача князя Владимира была легка и не требовала выдающейся, скажем прямо, гениальной решимости и блестящих государственных способностей с его стороны. Кроме светлых истин христианства, озаривших душу князя Владимира, он, как прозорливый, мудрый правитель, не мог не видеть и той, так сказать, практической пользы, которую новая вера приносила его народу. И в последующих, после крещения Руси действиях Владимира, мы ясно видим, что он сейчас же использовал к выгоде своей земли, широкие перспективы светлой будущности, открывшейся теперь перед ним. Мудрый князь понимал, что введение христианства неразрывно связано с просвещением и воспитанием народа в самом широком смысле этого слова. В язычестве, как в обветшалой, нежизнеспособной религии, была только тяжелая косность традиций, камнем висевшая на шее тогдашней Руси, отмежевавшая ее от благотворного общения с соседями, которые просветлившись, шли вперед, развивались; христианство же сразу ставило славянское государство на полноправное место среди этих соседей, сразу давало Руси возможность приобщиться к достигнутым теми культурным успехам. Поэтому-то Владимир так смело и быстро порвал с язычеством, не страшась тех затруднений и осложнений, которые такой решительный переворот вносили в уже сложившиеся формы народного миросозерцания, правовых отношений, семейного строя – словом, всего древнего славянского быта.

Церкви Успения Пресвятой Богородицы и св. Василия в селе Зимном, Владимир-Волынского уезда, и остатки терема, принадлежавшего по преданию св. Владимиру.

Мы не ошибемся, если скажем, что не исключительно религиозные побуждения руководили князем Владимиром в его первых начинаниях по укреплению христианства на Руси... Конечно, Владимир сделался глубоко убежденным, ревностным, пылким, согласно своей энергичной, могучей натуре, поборником христианства. Его труды и старания в деле возведения на Руси христианских храмов имели, несомненно, первоосновою горячие религиозные чувства; но с последними счастливо совпадала и новая задача – просвещение, образование, развитие народа. Эта сторона нового дела не могла ускользнуть от прозорливого и дальновидного правителя киевского государства и, само собою, придавала ему только больше энергии. Мы видим, что Владимир тотчас же строит в Киеве на том месте, где стоял идол Перуна, церковь св. Василия (своего святого). Там, где первые и единственные христианские мученики Киева, Феодор и Иоанн, погибли от рук языческой толпы, князь сооружает каменный храм в честь Успения Богородицы (знаменитая впоследствии «Десятинная» церковь, так как на нее шла десятая часть определенных княжеских доходов). Кстати, здесь мы встречаем в летописях опять имя корсунянина Анастаса. Ему именно поручил этот новый каменный храм князь Владимир («вдасть десятину Анастасу Корсунянину», – говорит летопись). Вероятно, виновник взятия Корсуни был назначен благодарным князем блюстителем, а может, сборщиком крупных доходов нового храма^[1])... Владимир, как видим, помнил оказанные ему услуги: новая симпатичная черта в его нравственном облике, черта, не часто встречавшаяся в то темное, жестокое время... Далее мы увидим, что князь сооружал церкви и в других городах... Для постройки храмов, особенно каменных, сама русская земля могла только дать средства, «мастеров» же Владимир призвал из Византии. Понятно, под этим названием летописи разумеют и камнеделов, и зодчих, и живописцев (изографов), и позолотчиков, и других искусников в данной области. От них учились иноземным искусствам и русские люди: возникли первые начатки искусств, художеств.

Главнейшие предметы, найденные при раскопках бывшей Десятинной церкви, произведенных в 30-х годах XIX в. преосвященным Евгением, митрополитом Киевским.

При церквах же, как передает «Степенная книга», «бысть множество училищ книжных»... Опять – счастливое, благотворное для земли соединение ревности к религии с задачами народного просвещения. И здесь прозорливый ум Владимира улавливает, помимо высокого христианского долга, прямую, насущную пользу народа... Существовавший уже в это время славянский перевод богослужебных греческих книг (славянская азбука Кирилла и Мефодия) представлял собою готовый учебный материал. Славянские рукописные книги, наверное, уже были тогда в некотором употреблении у первых киевских христиан. Само собою, списки эти умножили (ведь, училищ было «множество»), и священнослужители обучали чтению и письму детей. Вот уже начало грамотности, по-тогдашнему, весьма серьезной учености, науки... Не без трений и шероховатостей шло новое дело: отроков брали в училища «неволей», матери оплакивали их «как мертвых», но все-таки просвещение зарождалось, крепло, росло...

Трогательное зрелище должны были представлять эти славянские отроки, собранные в новых церковных училищах, при новых русских храмах. Недавно еще язычники, помнившие сереброглаваго Перуна на киевском холме, видевшие жертвоприношения жрецов–кудесников, они перенесены в новый, светлый мир; чудные рукописные знаки говорят им на родном языке о новом, великом учении, захватывающем сразу чистую детскую душу. Лучезарные дали открываются быстрому отроческому разуму... И первые русские иереи, и греческие законоучители любовно открывают ученикам тайны книжной премудрости... Русь молится, просвещается, учится... Так хочет князь...

V.

Вернейшее изображение букв в надписи Десятинной церкви.

Читая далеко не полные, отрывочные, часто баснословные сведения древних летописей о богатой всякими событиями и приключениями жизни князя Владимира Святославича, невольно поражаешься многосторонней, кипучей деятельностью этого славного объединителя и обновителя древнеславянской Руси... Казалось бы, столь важная, широкая задача, как перемена религии для всего громадного славянского государства и связанные с этим заботы о духовном просвещении народа могли бы поглотить всю энергию знаменитого киевского владыки, отнять у него все время, все помышления. Но дело было не так. Гениальной, могучей натуре князя–Солнышка, с его истинно богатырским размахом, колоссальный труд преобразований внутренней народной жизни давался, видимо, совершенно легко. Одновременно с этой работой, Владимир широко и планомерно выполнял свою непосредственную великую задачу по укреплению, единению и подъему своей страны, как великой славянской державы. Светлая заря славянства разгоралась при нем ярким, торжественным пламенем, привлекая к себе удивленные взоры дряхлеющей Византии, гордого Рима, Венгрии, Польши и других более мелких племен, из коих многие или покорились Киеву, или подчинились его протекторату, говоря языком современной политики. Как мы уже знаем, князь Владимир Святославич совершил то, к чему великая мировая держава, современная Россия, только на днях могла приступить со всем напряжением своих гигантских сил. Мы говорим о владении Червонной Русью... Князь Владимир закрепил эту родственную область за славянством настолько прочно, что она могла продержаться в единении с остальной Россией до 1336 года (год кончины последнего галицкого князя Юрия II), т.е. на целых три с половиной века. Знаменитые галицкие князья Ярослав, Осмомысл, Роман, Даниил, Лев – эти золотые имена южной Руси – собственно говоря, только наследники и продолжатели заветов князя Владимира Киевского. Он вообще уделял своей южной окраине, Червонной Руси, особое внимание; мы уже упоминали, что он в 983 году победой над ятвягами обеспечил Червонную Русь от их набегов; теперь, в 993 году, одновременно с работою по просвещению и образованию народа, он опять предпринимает поход в целях охранения Червонной Руси от набегов диких хорватов, которые, как полагают некоторые историки, обитали в южной Галиции, у гор Карпатских. Владимир или покорил их, или заключил с ними мир, вполне обеспечивающий покой и безопасность Червенских городов.

Но на могучих плечах киевского богатыря–князя лежала еще непрестанная забота: кочевники печенеги (как полагают иные историки, правильнее писать «печенеги»; наши предки называли их таким образом по смуглому цвету их кожи, словно испеченной солнцем). Уже давно эти орды, кочевавшие на юго-восточных границах России, были истым бичом славянских князей. С ними воевала Ольга, от их засады погиб могучий Святослав; пришлось повоевать с ними и Владимиру. Но и в военной борьбе князь–Солнышко обнаружил не только храбрость, отвагу и обычную удачливость; он проявил особую прозорливость, принял особые меры предосторожности. Кочевым налетам печенегов он противопоставил новообразованное оседлое население, укрепившееся в построенных им новых городах-острогах по рекам Десне, Остеру, Трубежу, Суле, Стугне. Поселил туда князь своих давних, верных сподвижников, новгородских славян, а также людей из покоренных им племен: кривичей, чуди, вятичей. Благодаря этим мерам, князю удалось, в конце концов, справиться с усилившимися в это время набегами печенегов, о коих летописцы упоминают несколько раз. К 993 г. относится известное, красивое повествование летописи о богатыре–кожемяке, победившем печенежского силача у города Переяславля. В следующем рассказе прямо говорится, что печенежский набег был остановлен укреплениями, построенными Владимиром на реке Стугне города Василева (нынешний город Васильков в Киевской губ.). В 997 году опять упоминается о набег печенегов, осадивших, в отсутствие князя, Белгород, около Киева... Но, в конце концов, князю Владимиру удалось грозой своего оружия унять печенегов, и их набеги прекратились до 1015 года, печального для Руси года смерти князя–Солнышка.

Пришлось князю Владимиру обнажить меч и против родственных ему скандинавов, своих прежних соратников. Летописи передают романический рассказ о норвежском принце Олофе, который сначала нашел приют при дворе киевского князя, потом был оклеветан боярами, изгнан, а затем, завладев Норвегией, отплатил князю Владимиру жестоким набегом на его землю. Рассказывается, что этот смелый викинг даже завладел древнеславянским городом Ладогой (уделом Рюрика) и что только через четыре года Владимир смог справиться с ним и изгнать из русской земли. В данном случае, очевидно, славянское княжество имело дело с обычным по тем временам завоевательным набегом «морских королей», отважных воителей-хищников – скандинавских конунгов. Исторический пример Англии показывает нам, что это предприятие, видимо широких размеров (четыре года войны!), могло бы иметь серьезные последствия для древней Руси, если бы опять-таки не крупная историческая заслуга Владимира. Викинги нашли в киевском государстве сильную, сплоченную державу, которая сумела отстоять свою северную окраину, которая уже настолько окрепла под недреманным оком и могучей рукой Владимира, чтобы охранить свои государственные интересы и свою целость.

Просвещая народ, отражая печенегов, покоряя хорватов, отбрасывая скандинавов, князь–Солнышко следил неусыпно за каждым уголком, за каждым многогранным рубежом своей обширной земли, всегда готовый поспешить на помощь, всегда счастливый, удачливый...

Летописи не дают нам точного и подробного обозначения границ, до которых доходили владения князя Владимира Святославича. Но по разбросанным там и тут данным можно все-таки, до некоторой степени, отчетливо наметить эти границы. На севере новгородцы покорили «емь» – финское племя; на основании одного рунического памятника историки полагают, что при Владимире Русь граничила в Лапландии с Норвегиею. На северо-востоке область «Мери» (Ростовская) признавала власть киевского князя (нынешние Ярославская и Костромская губернии). На северо-западе чудь и кривичи были покорены Владимиром еще в первые годы его правления. Ливония, на берегу Балтийского моря, платила ему дань, как мы уже говорили. Киевские владения тянулись по течению Днепра, до устья или, вероятнее, до порогов его. Так называемая «Боспорская Тмутаракань» (Таманский полуостров) составляла удел сына Владимира – Мстислава. Литовцы лишь за Двиною оставались независимыми. О городах Червенских (Галиции), ятвягах, прикарпатских хорватах тоже уже упоминалось...

Такова была великая (и не только по тому времени) держава славяно-русская вправление Владимира, князя–Солнышка... Разве не справедливо назвать эту славную эпоху столь раннего, крепкого единства Руси – зарей славянства? И разве не мудрый, смелый, дальновидный князь Владимир Святославич своим примером, своим трудом наметил России ее исторические пути, которыми она шла, через вековые невзгоды, и идет до настоящего времени? Да, это была истинная, великая заря славянства!

VI.

Мы приближаемся к последним годам княжения Владимира Красного Солнышка. Относительно возраста, в котором постигла его смерть, совершенно точного указания не имеется в данных истории. Тем не мене историки, по приблизительному подсчету и соображению, определяют, что он скончался на 63-м году жизни. Известно, что в 970 году князь Владимир Святославич уже княжил в Новгороде, имея советником и руководителем знаменитого своего дядю Добрыню (преобразованная и опоэтизированная личность которого перенесена легкокрылым народным творчеством в богатырские былины). С этого времени до кончины князя прошло сорок пять лет. Если мы предположим, вполне естественно и правдоподобно, что Владимир Святославич был избран новгородцами на княжение 18-ти лет, то станет понятным и присутствие при нем Добрыни, как руководителя и советника для столь юного властелина. Таким образом, и составятся в общем 63 года жизни этого «светлого» князя, именно – светлого для Руси, коей он был крестителем и объединителем...

Последний период правления князя Владимира, к сожалению, был омрачен некоторыми происшествиями, в коих он и сам был не без вины. Нелицеприятная история, отдавая должное его великим заслугам перед молодой славянской державой, не может упустить одной его ошибки в чисто-государственном смысле. Надо, однако, заметить, что это была действительно единственная погрешность на редкость мудрого, предусмотрительного и необыкновенно дальновидного правителя...

Крещение Руси. В.М. Васнецов.

Мы говорим о наследственном разделе княжества на уделы между многими сыновьями, что, как известно, сделано было перед смертью князем Владимиром Святославичем. Конечно, если поразмыслить, то в этом случае ошибка умного князя объясняется условиями времени. Таковой раздел, очевидно, был в обычаях славяно-русского домашнего княжеского быта. Мы знаем, что так поступил и Святослав, отец Владимира, но помним также, к каким печальным явлениям княжеской междоусобицы это повело. Если умный князь не обратил должного внимания на этот прискорбный пример, то, вероятно, семейная традиция была сильнее очевидных, прямых польз государства, которые Владимир при иных условиях, само собою, постарался бы соблюсти...

Князь Владимир Святославич имел большое потомство. От Рогнеды, дочери Рогволода, летописцы называют сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, от второй жены, родом из Богемии, – Вышеслава; от третьей, имя которой тоже неизвестно, – Святослава и Мстислава; от четвертой, взятой «из Болгар», – Бориса и Глеба. Затем, в летописях упоминаются еще трое младших сыновей: Станислав, Позвизд и Судислав, причем не сказано, от какой матери они произошли. Это не могли быть сыновья греческой царевны Анны, потому что летопись говорит уже о них под 988 годом... По всем вероятностям, от брака с Анной у Владимира потомства не было... Кроме того, Владимир усыновил еще племянника Святополка, по летописному рассказу – сына брата своего Ярополка от прекрасной гречанки–монахини, взятой в плен Святославом, отцом их...

Трудно сказать вообще, чем руководствовался князь Владимир, когда он роздал своим сыновьям в уделы русскую землю. Объяснить это утомлением, наступающею старостью князя – нельзя. По летописям, это событие относилось к 992 году (приблизительно). Князю Владимиру Святославичу было тогда не больше 41 года; следовательно, он находился в полном расцвете сил и своих выдающихся государственных способностей. К тому же, некоторые из его сыновей, получившие тогда уделы, были еще малолетними, так что пришлось отправить с ними особых пестунов, как бы дядек–надзирателей... Может быть, в князе–отце говорили воспоминания юности: о том, как он сам отправился на княжение в Новгород с дядей Добрыней в качестве наставника и помощника... Он, может быть, хотел подвергнуть княжичей тому же самому практическому жизненному опыту, какой прошел сам, надеясь, конечно, на такие же хорошие результаты. Само собою, непосредственная верховная власть оставалась за ним, а сыновьям были даны только права наместников княжеских...

Старший княжич Изяслав получил Полоцк (владение деда Рогволода); Ярослав – Ростов (а после смерти Вышеслава – Новгород; Ростов же перешел к Борису); Глебу достался Муром, Святославу – Древлянская земля, Всеволоду – Владимир Волынский, Мстиславу – удел Тмутараканский (Таманский полуостров); племяннику Святополку отдан был Туров. Летописи еще смутно упоминают о том, что сыну первенца своего Изяслава – Брячиславу Владимир отдал Луцк...

Из этого перечисления можно видеть, что Волынь и Червенская земля (ныне только возвращенная России «отчина св. Владимира») были прочно связаны в то светлое время первого славянского объединения, зари славянства – со всею русскою землею. Обе эти земли составляли удел княжича Всеволода Владимировича, а в частности Луцк был отдан Брячиславу Изяславичу. Так глубоко, во мгле веков, гнездятся в этом крае корни исконного русского владычества...

Сыновья Владимира, обосновавшись в своих уделах, стали расти, крепнуть, привыкать к власти и некоторые из них, видимо, начали уже тяготиться верховной властью отца: факт весьма прискорбный, вредный, но, по тому времени, к сожалению, обычный, частый. Мы знаем из летописи, что в 1014 г. ослушался отца и восстал против него «сидевший» в Новгороде князь Ярослав. Вероятно, дело не обошлось без влияния самих новгородцев, которые могли питать неудовольствие против первенства Киева, так как, не без основания, считали свой город старейшим на Руси. Не гнездились ли тут уже и зачатки того вольнолюбивого, обособленного новгородского духа, который только через много веков был сломлен представителем идеи строгого единодержавия Иоанном III? Новгородцы и их князь отказались платить ежегодную подать в 2000 гривен великому князю и 1000 гривен его ближайшей дружине, «гридням», телохранителям, гвардии князя, составлявшей как бы ядро тогдашней вооруженной русской силы. К этим особым любимцам Владимира ратники других городов, естественно, питали зависть...

Возмущение одного из старших сыновей было тяжелым ударом для старого князя, ударом настолько сильным, что он, несомненно, свел его в могилу. Еще бы!.. Непрерывный ряд успехов, небывалое величие, достигнутое в одно правление, торжество над всеми препятствиями, всеми врагами, и вдруг война с собственным сыном, со старым родным, верным городом!

Властная натура князя Владимира сразу воспрянула, загорелась воинственным воодушевлением… Летописи сохранили первые боевые распоряжения разгневанного великого князя. «Требите пути, мосты мостите!» – повелел князь Владимир дружинникам, готовясь к походу в болотистый, дремучий край новгородский. Но поход не состоялся; нравственное потрясение в конец подорвало силы Владимира. А тут еще давно затихшие печенеги опять напали на Русь. Князь Владимир еще имел силы отрядить на кочевников рать под предводительством любимого сына Бориса, но болезнь окончательно сломила его: он скончался в любимом селе Берестове под Киевом. Летописи рассказывают, что в это смутное время Святополк (будущий убийца Бориса и Глеба) находился в Киеве. Зная его хищнический нрав, бояре киевские, из страха, как бы он не захватил киевского престола, который они хотели отдать доброму князю Борису, пытались скрыть кончину Владимира. Ночью они выломали пол в сенях княжеских покоев, завернули тело князя в ковер, спустили вниз по веревкам и «потайно» отвезли его прах в Десятинный храм Богоматери. Так прискорбно кончилась жизнь мудрого, удачливого князя Владимира Красного Солнышка…

VII.

Говоря об эпохе князя Владимира Святославича (35-летнее княжение его, действительно, было одной из знаменательнейших эпох русской исторической жизни), нельзя обойти молчанием яркий, вечный след, оставленный этой выдающейся крупной личностью в народном творчестве. Богатырские былины Владимирова цикла, сверкающие неподдельными алмазами могучей, здоровой, самобытной поэзии, рисующие ясными штрихами спокойного, величавого эпоса светлый, близкий народному сердцу и уму образ любимого князя, представляют собой лучший и прекраснейший памятник его благотворной деятельности. И если вдуматься в эти красивые, певучие былины, широко охватывающие все стороны древнего русского быта, если разобраться хорошенько в их цветистой поэтической орнаментации, в их причудливых наслоениях, иногда смело переступающих точность строгих хронологических данных, то возможно проследить в них вылившиеся в художественной форме непосредственные следы и, так сказать, буквальные отпечатки породившей их эпохи.

Былины называют Владимира «Красным Солнышком», «ласковым князем», особенно отличают его хлебосольство... И точные исторические данные современных летописей тоже оттеняют эти характерные черты князя Владимира Святославича. Мы знаем, например, из этих данных, что князь каждую неделю устраивал в своем дворце (тереме) пиры для любимой дружины – гридней меченосцев, и для всех людей именитых или «нарочитых»... Последний эпитет, который, видимо, относится к людям, особенно выделявшимся из ряда обыкновенных гостей (вероятно, мужеством, удалью, силой, удачливостью), невольно заставляет подумать о красивом былинном образе князя, окруженного собравшимися со всей земли, прославленными богатырями. Роскошь и обилие этих эпических пиров, рисуемых широкими, чисто богатырскими чертами, эти богатыри, пьющие чару меда «в полтретья ведра» – все это имеет точную, подлинную историко-бытовую подкладку. Летописи, например, говорят, что Владимир велел для одного пышного пира приготовить «триста варь меду», что он приказал сделать для своих дружинников–гостей серебряные ложки вместо обычных деревянных. Былины поют о том, что в дружине князя Владимира были всякие витязи: и муромец, и ростовец, и рязанец, и галичанин, и даже иноземцы. Опять-таки это сходится с данными точной истории; у Владимира служили варяги, мы знаем о пребывании при его дворе норвежского принца; в походе его против болгар участвовали торки; против печенгов он призывал на службу к себе чудь, кривичей; из корсуньского похода он, несомненно, привез с собой в Киев не одного же Анастаса, а по всей вероятности и других, полезных ему знанием ратного дела, греков. Само собою, княжеский выбор должен был быть строгим: вот уже и готовый былинный материал для людей «нарочитых», особенных богатырей... То, что на первое место у этих избранных личностей былины ставят чисто военные качества – физическую силу, храбрость – объясняется особенностями того боевого, бранного времени. Но народное творчество не обошло и других характерных черт светлой эпохи князя Владимира Святославича. Весьма замечательно то, что герои былин Владимирова цикла являются далеко не чуждыми образованию, грамотности. Сам князь Красное Солнышко получает от иноземных владык (а также пишет и посылает) «ярлыки скорописчатые». Былины упоминают, что обучение грамоте и письму полагается в семилетнем возрасте (припомним учреждение церковных училищ, приблизительно в 990 году). Даже женщин той эпохи былины часто выделяют уменьем русской грамоты и «четья-петья церковного»... Тут уже, конечно, налицо некоторое поэтическое преувеличение, некоторая вольная перестановка вероятных фактов позднейшего русского быта; но все же просветительная деятельность Владимировой эпохи захвачена и запечатлена с особой любовью и подробностью, которые указывают, что народ понимал всю огромную важность этих благотворных мероприятий и относился к ним с несомненной симпатией. Благочестие и строгая религиозность богатырей Владимирова цикла, конечно, отражают в себе пылкую ревность к христианской вере самого князя, крестителя древней Руси. Богатыри затем и съезжаются в Киев, чтобы «заложиться за князя Владимира, послужить ему верой-правдою, постоять за веру хрисьянскую»... В борьбе с остатками язычества Владимиру, понятно, помогали его верные дружинники, перешедшие в былины в образе богатырей.

Главными героями богатырского эпоса времен Владимира являются Добрыня, Илья–Муромец, Алеша Попович. И тут мы находим ту же опоэтизированную, но в основе верную и точную историческую действительность... Народное творчество не могло не обессмертить своим ярким вдохновением верного пестуна, соратника, советника и родича князя Владимира Святославича – Добрыню, брата его матери, ключницы Ольгиной, Малуши... Хотя в былине Добрыня выводится, наоборот, как племянник князя, но все же близкая родственная связь увековечена... Да, княжескому богатырю и не пристало бы, по понятиям слагателя былин – народа, – быть старшим родственником князя; по обычаям того времени старшая степень родства являлась слишком важным, высоко-ценимым тогда преимуществом. Былины же так высоко ставят величавый, властный образ Владимира, что о каком-либо преимуществе над ним или верховенстве, даже в отношении возраста, родства не могло быть и речи. Историческое участие Добрыни в делах правления князя Владимира совершенно обойдено былинами, возвеличены только его ратные подвиги. И этому можно найти объяснение в том, что всю честь и славу великих дел Владимира былина нераздельно отдает ему самому; чье-либо деятельное участие в них только умаляло бы заслуги князя Красного Солнышка, отнимало бы у него часть его лучезарного ореола. Кроме того, Владимиров Добрыня слился в былинном творчестве с другим, позднейшим Добрыней, героем Калкской битвы (в летописи – «Рязанич Златой Пояс») и народное творчество оставило за ним только воинскую доблесть. Но подлинный исторический дядя князя Владимира Святославича, его благоразумный, степенный руководитель юности, советник позднейших лет все же ясно сквозит в симпатичном, миролюбивом и рассудительном былинном Добрыне, в котором более, чем в других богатырях, воплощены и оттенены положительные качества прямого и честного русского витязя... Имена Ильи Муромца и Алеши Поповича тоже можно встретить в некоторых сказаниях и летописях. Славянский богатырь «Илиас» перешел даже в одну исландскую сагу о «короле русском Вольдемаре»; Алеша, или Александр (Олекса) Попович значится в летописях рядом с Яном Усмошвецом (богатырем-кожемякою), победителем печенежского борца. Но вероятнее всего, что народное творчество олицетворило в этих трех столь характерных богатырях три исконных начала, три основы современного Владимиру народного быта, на которые смелый князь–преобразователь мог опираться в своем великом предприятии – обновлении и внешнем и внутреннем переустройстве родной земли.

Добрыню можно было бы считать представителем военно-служилого начала, сплачивавшегося тогда вокруг княжеской гридницы, класса, в коем, конечно, были тогда и княжеские родичи. В нем заметен некоторый, так сказать, придворный лоск, «учливость», степенность; он не позволяет себе, как другие богатыри, буйных, нетактичных выходок; он искусен в «гусельной игре», ловок, обходителен...

Илья Муромец олицетворение черноземной народной силы, хранящей свой, особый уклад. Его устами говорит народная мудрость, многовековой, накопленный опыт жизни. Иногда он наставляет на ум, на разум самого стольнокиевского владыку. Но князю владыке он служит верно, старательно, видя в нем залог мира, благоденствия всей земли. Он выступает только в случаях крайней опасности, в момент напряжения всех народных сил. И князь ценит и понимает эту черноземную, непосредственно могучую, родную силу, всегда стоящую за ним, этого «матерого» витязя–богатыря...

Святополк спускает тело своего отца Владимира в нижнюю клеть (летний покой) и кладет его, по обычаю, в сани. Из жития свв. князей Бориса и Глеба, изданного по рукописи XV века.

Едва ли будет ошибкою видеть в образе Алеши Поповича младшего из этих трех богатырей – третье начало сложившегося в ту пору уклада русской жизни. К ратной силе княжеской дружины, к исконной, коренной, черноземной народной мощи прибавилось в ту эпоху еще одно могучее течение, еще один могучий подъем народного духа... Это борьба с язычеством, с народной темнотой, светлый луч просвещения, грамотности, книжного учения... В данной области роль витязей, борцов, богатырей выпала на долю духовенства. Народное творчество, связанное традиционной формой героического эпоса, уловило и отметило в названном случае чисто внешнюю, так сказать, боевую сторону нового жизненного, бытового явления... И вот создался новый богатырь из вполне определенной среды, определенного класса – Попович. Он, наряду с прежними, старшими богатырями, бьется с врагами земли русской; он отличается особо пытливым умом, любознательностью, многоречивостью... Это уже новая Русь, пытливая, жадная до новых впечатлений, торопливо-деятельная, быстрая, часто заносчивая, как всякая пылкая юность. Ставя ее на почетное богатырское место наряду с другими могучими силами народа, былинное творчество, не так-то легко отрывающееся от привычной, милой старины, относится к новому фактору меняющегося жизненного уклада с некоторой осторожностью; отмечает кое-какие его недостатки. Но оно уже полюбило, оно уже присвоило себе, усыновило пылкого, стремительного Алешу Поповича в своей богатырской семье, поставило его рука об руку с отважным Добрыней и могучим седым богатырем Ильей-Муромцем...

Не в одних былинах сохранилась прочная память о князе Владимире Красном Солнышке, князе Владимире Святом. Русская церковная старина тоже изобилует воспоминаниями, связанными с ним, любопытными древностями, непосредственно освященными его славным именем... Мы уже говорили о Выдубицком Михайловском монастыре на Днепре, о Крещатике... Кроме того, на Трехсвятительской улице Киева, на окраине Старо-Киевской горы сохранился – по преданию – от времен князя Владимира Михайловский Златоверхий монастырь, построенный, как гласит старина, прибывшими из Корсуни на Русь греческими монахами.

Настоящим церковным памятником князю Владимиру Святому является знаменитая, основанная им, Десятинная церковь Рождества Богородицы в Киеве. В ней князь Владимир торжественно водворил останки своей бабки св. Ольги, в ней похоронил свою княгиню, греческую царевну Анну; в ней, наконец, лег сам на вечный покой рядом с супругой.

К сожалению, этот драгоценный памятник Владимировой эпохи, сожженный Батыем, ныне сохранился только в реставрированном виде (реставрация относится к 1828 году и произведена археологом-любителем Александром Анненковым). Все же в ней имеется много любопытных остатков древней эпохи.

Памятник князю Владимиру в Киеве над Днепром.

Большой интерес представляют собою древние церковные памятники на Волыни, земле, испокон века носящей название «вотчины св. Владимира». По преданию, князь Владимир Святославич сделал главным городом отнятой у поляков Волынской и Червенской земли – город Владимир Волынский (вместо прежнего главного города Червеня). Некоторые летописцы пытались даже приписать основание города Владимира Волынского знаменитому киевскому князю, но это опровергнуто достоверными историческими изысканиями. Установлено, что этот город возник до времен князя Владимира и носил первоначально название «Людомирия» (П.Н. Батюшков). Но, несомненно, близко к истине то, что князь Владимир построил во Владимире Волынском каменную церковь св. Василия, которая и доныне называется Васильевскою. Как полагают, это было после похода князя Владимира Святославича на хорватов. Ему же приписывается построение кафедрального Успенского собора, еще одного храма, в одной версте от города (ныне только развалины), а также основание Печерского на Волыни или Святогорского монастыря. В развалинах последнего (в 5 верстах от города Владимира) сохранились хорошо две древние стены X века, а в находящемся там ныне селе Зимном имеется чудотворная икона Богоматери, по преданию, именно та, которою константинопольский патриарх благословил царевну Анну на брак с князем киевским.

В городе Овруче имеются тоже развалины древнего Васильевского храма, построение коего опять-таки приписывается князю Владимиру.

Все эти памятники древности, все эти устные предания, свято переходящие из рода в род, упорно, настойчиво, мы бы сказали – благоговейно сохраняют живую, незыблемую связь со светлым именем князя Владимира Святославича. Их необыкновенная живучесть и распространенность ярче всего свидетельствует о том, какое значение даже не для постоянных русских областей имела замечательная эпоха объединителя и просветителя Руси, князя Владимира Святославича.

В наши знаменательные дни возвращения «вотчины» его в лоно родного государства, о нем вполне уместно вспомнить и почтить 900-летнюю годовщину его великой памяти...

[1] Упомянем здесь еще одну интересную подробность, касающуюся корсунянина Анастаса. После смерти Владимира, при Ярославе и Святополке (в 1018 г.), когда польский король Болеслав занял Киев, Анастас сделался любимцем короля, хранителем его казны и даже покинул Русь с новым своим господином. За это летопись бросает ему вполне заслуженный упрек.