«Академия русской символики «МАРС»
«Академия русской символики «МАРС»
Региональная общественная организация


СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЕКТЫ / ВОЗРОЖДЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО САМОСОЗНАНИЯ И СОХРАНЕНИЕ ТРАДИЦИЙ МЕДАЛЬЕРНОГО ИСКУССТВА РОССИИ

[В оглавление]

Н.А. Монастырев

«ЗАПИСКИ МОРСКОГО ОФИЦЕРА»

 

Глава I

 

Яркий майский день. Солнечные лучи сверкают на кресте Исаакия и шпице Адмиралтейства. С Петропавловской крепости доносится глухой выстрел пушки. Полдень.

Сегодня особо счастливый день, сегодня особенно ярки солнечные лучи - мы произведены в корабельные гардемарины. Сердце дышит полно, душа рвется куда то, перед нами жизнь, карьера и море, любимое море.

После полдня я одеваюсь в новый мундир корабельного гардемарина, нужно сделать необходимые визиты и завтра ехать в Москву повидать своих стариков. Утром на следующий день все гардемарины были собраны в Адмиралтействе, там мы получили приказы о производстве, морской министр поздравил и пожелал успеха. Все официальности окончены, каждый из нас свободен на две недели перед началом плавания. Вечером поезда уносили во все концы необъятной России сотню гардемарин. Как было приятно сесть в вагон 2 класса, этот запретный плод в течении многих лет... По правилам морского устава в вагонах 2-го класса могли ездить только офицеры. Гардемарины, юнкера и нижние чины вообще имели право находиться только в 3 классе. С пылом юности мы всегда возмущались этим строгим и как нам казалось непонятным правилом, но впоследствии каждый из нас находил в нем свой смысл. Все строгости дисциплины в этот счастливый момент казались легко переносимыми, особенно это было легко и даже забавно для тех, кто ехал в не приморские города. Там мало кто имел представление о том, что такое корабельный гардемарин и армейские офицеры зачастую не знали как же обходиться с этим чином, отдать ли ему честь первому, позволить ли остаться в ресторане. Простые солдаты иногда приходили в какой то священный трепет при такой дотоле невиданной форме и с переляку становились во фронт. Как это было забавно. Но с важностью отвечаешь на приветствие и проходишь, как китайский мандарин. Обернувшись случайно увидишь, как солдат еще долго и с недоумением смотрел тебе в след. Москва, куда я поехал, не очень отличалась в этом отношении от провинциальных городов огромной России, поэтому там можно было себя держать свободно, бывать везде и насладиться полностью своим коротким отпуском. Но вот он кончен. Нужно ехать в Петербург. Третий звонок курьерскому поезду. Я целую, ставшую мне дорогой маленькую ручку с букетом фиалок. Поезд уносит меня на север.

Ночь, полная воспоминаний, необъятных грез о неизвестном будущем проходит быстро. Туманное Петербургское утро, поезд плавно останавливается у перрона Николаевского вокзала. Не особо шикарный Петербургский «ванька» с прохладцем везет меня на Пушкинскую улицу в давно знакомый отель. Через час я уже в Адмиралтействе, там я получаю приказание сегодня же явиться в Кронштадт на броненосный крейсер «Рюрик». А, «Рюрик» славный корабль... На палубе медленно шлепающего своими колесами «Котлина», я думаю о прошлом. Перед моими глазами, как в панораме проходят строящиеся корпуса «Гангута», «Полтавы», судостроительные заводы и старый крейсер, так счастливо избегнувший своей судьбы в Цусимском сражении... Яркий вихрь воспоминаний о прошлой войне, то больно колющи самолюбие, то полных надежд в возрождение флота и его силу. В моей памяти яро стал образ старого, погибающего «Рюрика». Старик Власыч, друг моего детства, видел его геройскую гибель, он рассказал мне о ней своими простыми словами, я их запомнил и решил идти во флот.

Град снарядов сыплется на потерявший ход «Рюрик». У него заклинило руль, он описывает дугу, пытаясь исправить повреждение, то там, то здесь вспыхивают пожары. Командир убит, все офицеры или убиты или ранены, палубы, казематы усеяны трупами, он кренится. Единственная оставшаяся пушка отвечает на жестокий огонь японских крейсеров. Огненное кольцо сжимается над ним... Его два, более сильных и быстроходных товарища «Россия» и «Громобой» стараются ему помочь. Они пытаются отвлечь огонь на себя, но увы напрасно. Сильный враг добивает крейсер и он начинает погружаться. Еще несколько последних выстрелов с гибнущего корабля и все кончено. Холодная, страшная, не ведомая пучина поглотила «Рюрик». Но славное имя осталось...

Д, это оно должно возродить флот, это оно должно дать новую силу и исправить ошибки прошлого. В этот момент я готов был отдать все, что мог, что бы честь Андреевского флага осталась незапятнанной. Но для этого нужно было самоотверженно работать, учиться и учить.

Так в этих думах и мечтах прошли два часа. Желтая вода Невы стала темнеть, я поднял голову. Передо мной был Кронштадт, форты, военная гавань полная корабельных мачт. Среди них я старался распознать знакомые мачты и трубы, но их не было. В этот момент ко мне подошел один из моих товарищей.

- «Здорово дружище. Ты куда назначен?».

- «На «Рюрик».

- «Да, что ты, я не знал, значит вместе будем плавать. Прекрасно».

- «Но я не вижу его. Где он?».

- «А, мой дорогой, ты плохо осведомлен, я предварительно все разузнал о крейсере. Какой командир, офицеры... словом все подробно. Он сейчас стоит в доке и выйдет через три, четыре дня. Ты знаешь, что на нем будет флаг командующего Балтийским флотом. Вот, я думаю, поплаваем с ним. Это, брат, адмирал...», - и он сделал выразительный знак рукой, - «Это человек жизни. Он пробыл всю войну на востоке и командовал «Новиком» и «Севастополем». У него можно кое чему научиться».

- «Да... Сейчас я думал о прошлой войне... О старом «Рюрике».

- «Представь, я тоже. С этим именем у меня связано все представление о флоте, его будущем... Но знаешь, я бы много дал, что бы не быть пессимистом, это проклятое чувство мне порой отравляет все радости жизни. Вот и теперь...»

- «Ну, брат, брось. Надо всегда видеть лучшее и стремиться к нему».

- «Да, все это верно, но я фаталист и всегда верю в рок, судьбу...

- «Во мне часто бывают предчувствия, сегодня почему то особенно они владеют мной...»

- «Предоставь это, мой дорогой, тем у кого плохие нервы и не думай об этом. Едем на крейсер, мы уже подошли».

- «Да, забыл тебе сказать, что нас будет всего на всего семь человек, дорогой скажу кто. Едем...».

Быстро промелькнули казармы 1-го экипажа, здание Морского Инженерного училища Императора Николая I, дом Главного командира, машинная школа. Перед городским садом мы остановились, я не мог отказать себе в удовольствии лишний раз посмотреть на памятник Петру Великому и с каким то особым чувством прочел, в сотый раз виданную надпись:

Через несколько минут мы были в доке. Огромный трехтрубный корабль занимал весь док. Его корпус уже был очищен и покрашен. Значит недолго нужно было оставаться в доке. Вахтенный начальник, совсем еще молодой мичман, всего на всего прошлого выпуска, нас встретил с некоторым оттенком превосходства своего положения, что было ясно выражено на его красивом лице. Он холодно протянул нам руку и сказал: - «Рассыльный, проведи г.г. корабельных гардемарин к старшему офицеру». Мы последовали за рассыльным. Через две минуты матрос почтительно постучал в дверь каюты, она открылась и в ней показалась довольно невзрачная фигура старшего офицера.

- «Честь имею явиться по случаю назначения на броненосный крейсер «Рюрик», - громко отчеканил каждый из нас, приложив руку к козырьку фуражки, как полагалось по морскому уставу.

- «Здравствуйте г.г. Ваши фамилии? Вы последние из назначенных на крейсер. Рассыльный, проводи г.г. гардемарин в их помещение». Рассыльный опрометью бросился вперед, его мало обтесанная фигура ясно показывала, что он новобранец и обучен еще в экипаже быстро и точно исполнять приказание начальника. Он понесся вперед. Едва поспевая за рассыльным, прыгавшим как заяц через комингсы переборок, мы часто спотыкаясь с непривычки, прошли полутемной батарейной палубой в нос корабля. Внезапно матрос остановился и почтительно приложив правую руку к фуражке, левой показал нам на дверь. Веселый смех и знакомые голоса послышались из-за переборки каюты, я стукнул в дверь и не дожидаясь ответа открыл дверь.

- «Аааа...», - загалдели все пятеро, сразу на разные тона.

- «Вот и они», - сказал высокий Э. сверкнув своими карими глазами, - «Теперь мы все в сборе».

Расспросы, обмен впечатлениями, всякие новости и слухи... Словом, как полагается при первой встрече, после некоторой разлуки. Оказывается П., первый по списку из всех нас, уже назначен старшим. Лейтенант Г., второй артиллерийский офицер, назначен заведующим обучением корабельных гардемарин. Немного времени спустя, когда каждый из нас уже успел разложить свои вещи и более менее устроиться, лейтенант Г. зашел в наше помещение, его маленькая шарообразная фигурка пыталась перед нами держаться важно и с достоинством, но на добродушном лице не было и тени строгости. Мы сразу почувствовали, что наш непосредственный начальник будет очень сговорчивым и нам по службе не грозит особых осложнений.

- «Ну, вот господа, устраивайтесь и если, что либо вам понадобиться, обращайтесь ко мне. Пока до свидания», - и он ушел очевидно не желая с первого же момента, как либо обнаружить свой добродушный характер.

Остаток дня и вечер до позднего часа прошел в бесконечных разговорах и рассказах. Наконец, наговорившись досыта и порядочно утомленные за день, все семеро, как по приказу захрапели на разные лады. Завтра начнется наш первый морской день на боевом корабле и в новом положении.

Бодрящие звуки горна. Играют повестку, это значит через 15 минут подъем флага. Как обалделый вскакивает П. со своей койки:

- «Господа», - заорал он не своим голосом, толкая то одного, то другого в бок, в спину, не разбирая места. - «Вы забыли, черт вас дери, ведь мы представляемся сегодня командиру, скорее одевайтесь, осталось 10 минут».

Меланхолическая фигура длинного К., бессмысленными глазами посмотрела на волновавшегося старшего гардемарина и повернулась на левый бок. Все остальные быстро спрыгнули со своих коек и в мгновение ока «чисто переоделись», как принято было выражаться на флоте в то время, т.е. одели мундиры и палаши. Оставалось восемь минут, а К. продолжал безмятежно храпеть. Что делать, нужно быть всем семи к подъему флага. Командир знает, что нас семь, ведь будет неудобно для первого дня. Недолго думая Б. схватывает со стола графин с водой и поливает на голову спящего К., остальные сбрасывают с него одеяло, подхватывают койку... и долговязая фигура очутилась на палубе. Ругаясь, отплевываясь неохотно начинает одеваться. В это время с верхней палубы доносятся звуки «большого сбора», дудки боцманов и унтер-офицеров. Друг за другом мчимся мы по трапу на верхнюю палубу, придерживая палаши и стрелой несемся на ют. Корабль весь в движении. Все население корабля быстро выходит на верх. Из кормового люка выходят офицеры, кто не торопясь, уже успев чашку горячего кофе, кто поспешно, на ходу застегивая пуговицы белого кителя. Офицеры, по чину и старшинству, становятся по правому борту, сначала строевые, а затем инженры-механики флота, за ними, также по старшинству становимся мы. В последний момент, пробираясь сзади ряда офицеров бежит К. и занимает свое место. Против нас по левому борту стоит караул, горнисты, хор музыкантов, затем также по старшинству кондукторы, 2-я вахта команды и первая строятся соответственно по левому и правому борту корабля. В руке старшего офицера судовой рапорт, он строгим взглядом осматривает всех и становится у кормовой башни.

- «Смирррно», - раздается зычный голос вахтенного начальника.

Из кормового люка показалась фигура командира, он не торопясь поднимался по трапу. Одним движением офицеры, кондукторы, боцмана взяли под козырек. Сутуловатая фигура командира, в черной тужурке слегка переваливаясь направилась навстречу идущему старшему офицеру. На палубе водворилась тишина, старший офицер рапортует. Затем командир в сопровождении старшего офицера подходит по порядку к офицерам и здоровается. Вот он приближается к нам, старший офицер нас представляет, он протягивает руку каждому и молча проходит направляясь к караулу: - «Здорово караул». Караул дружно отвечает. - «Здравствуйте кондукторы», - потом обращается к команде, громким голосом он произносит: - «Здорово молодцы». Сотни голосов, одновременно и раскатисто рявкнули: - «Здравия желаем Ваше высокоблагородие». В этот момент вахтенный начальник докладывает старшему офицеру, что «без одной минуты восемь», тот командиру. Командир кивает головой в знак согласия. На фок-мачте взвивается «Щ» (сигнал подъем флага с церемонией).

- «На флаг и гюйс», - проносится по всему кораблю команда вахтенного начальника. Несколько секунд ожидания. Восемь часов. На баке бьют склянки восемь. - «Флаг и гюйс поднять...» На кормовом флагштоке медленно, медленно поднимается белый с синим крестом флаг. Караул берет ружья на караул, оркестр играет традиционный Николаевский марш. Снимаются фуражки и головы всех поворачиваются к флагу. Флаг поднят. Торжественные, проникающие и полные красоты звуки Императорского гимна несутся по кораблю. Его слушают с обнаженными головами. Церемония подъема флага окончилась.

- «Накройсь. Разойтись», - раздается команда. Оркестр играет бодрящий марш. Ют быстро опустевает. Морской день начался.

Итак для нас началась служба и ученье. За три дня пребывания корабля в доке мы порядочно уже успели познакомиться с его устройством и тщательно заносили в свои записные книжки все нужные сведения. Постепенно мы вошли в жизнь корабля и стали его неотъемлемой частью. Но нам уже надоел док и хотелось скорее очутиться на воде. Наконец кингстоны батопорта открыты, вода каскадом хлынула в док. Прошло полтора, два часа, балки поддерживающие корабль начали шлепаться в воду, вот еще немного, он легко вздрогнул и всплыл. Через несколько часов «Рюрик» на Большом Кронштадтском рейде. Из его широких труб валит черный дым, завтра с рассветом мы уходим в Ревель. Снуют паровые, моторные катера, гребные шлюпки, которые делают последние приемки из порта. Нужно торопиться. Вечернее северное солнце бросало свои последние лучи. Они переливались на крестах Кронштадтского собора, мириадами блеск играли на стеклах Ораниенбаумских и Петергофских дворцах. Там далеко, отражаясь от мертвенной глади Финского залива они освещали бесформенную громаду Северной Пальмиры. А там, направо грозные орудия «Красной горки» блестят, как бы переливаясь разными цветами в багровеющих лучах. Тишина, не шелохнет, не пошевелит. Царь природы медленно уходил. Его последний, умирающий луч скользнул по беспредельной глади моря и исчез. Вспыхнуло багровое зарево пожара на западе и потухло. Тишина...

На следующий день, едва забрезжил свет, нас разбудили слова команды и дудки боцманов: - «Пошел все наверх, с якоря сниматься», - неслось из всех люков и сотни ног пронеслись по палубе над нашими головами. Через минуту, каждый из нас был уже на своем месте, которое полагалось по авралу (общая работа) на корабле. Загремел, заскрежетал канат, выбирающегося якоря, скоро он показался из воды и крейсер развернувшись дал ход. Кронштадт быстро удалялся. Скрывались из вида купол собора и башня Инженерного училища. «Рюрик» проходил мимо старинного Толбухина маяка. Все почувствовали простор, легкий встречный ветер освежал лицо и придавал бодрость всему телу. Дышалось, как то легко и хорошо. Этот поход до Ревеля доставил нам истинное удовольствие. Мы резвились, как котята и почти сутки прошли незаметно. Поздним вечером крейсер подошел к острову Наргену и повернув вправо лег на створ Екатеринентальских маяков. Час спустя якорь грузно бухнул в воду Ревельского рейда. Уже с вечера на всем корабле было известно, что завтра на крейсер приедет адмирал и поднимет свой флаг. Далеко не всем всегда нравилось пребывание адмирала на корабле, потому, что это приносило много беспокойства всем. Особенно старший офицер являлся всегда страдающим лицом. Нужно быть всегда на чеку, провожать, встречать приезжающих часто к адмиралу командиров других судов., постоянно торчать на верхней палубе, чего ни будь не пропустить, чего ни будь не доглядеть. Словом беспокойства много. Особенно с адмиралом старого закала все было тяжко, в таких случаях мелочи не имеющие серьезного значения отвлекали от того, что было важнее, но не имело видимости. Но адмирал Эссен был иной складки. Он любил флот, море, был энергичным и добрым человеком. Его все любили на флоте, но недолюбливали и побаивались, там, под шпицем Адмиралтейства. Он никогда долго не останавливался на своем флагманском корабле, его беспокойная душа требовала всегда быть в движении. То он на миноносце носится по Финским шхерам, приучая командиров судов ходить без лоцманов, то с отдельными отрядами судов проделывать в море эволюции и учения.

Его неутомимая деятельность и энергия производили впечатление, как на офицеров, так и команду. В адмирале Эссене, плавающий флот видел человека, который может поднять его на высоту и заставить позабыть моральные раны недавних поражений. Словом с ним связывалась надежда на возрождение. Адмирал умело разбирался в людях и составил свой штаб из большей частью дельных и энергичных офицеров. Вот каково было впечатление о нем у всех нас, поэтому понятно, что мы ждали адмирала с известным волнением, но впрочем и не мы только одни. Его зоркий взгляд проникал далеко и видел, что называется насквозь...

- «Охотник» под флагом командующего флотом», - докладывает торопливо сигнальщик вахтенному начальнику. Вахтенный начальник посылает доложить старшему офицеру и командиру. На всем корабле быстро заканчивается приборка. Эскадренный миноносец «Охотник», его видно хорошо простым взглядом, самым полным ходом идет на рейд. Через несколько минут он подойдет... На всех кораблях эскадры видно оживление. На соседних и несколько впереди стоящих «Андрее Первозванном» и «Павле I» играют большой сбор, офицеры и команда поспешно выходят на верхнюю палубу. На «Рюрике» все уже готово к встрече. Миноносец почти не уменьшая хода проносится мимом кораблей, слышен высокий голос адмирала, здоровающегося с командой в рупор и ответный громовой рев, сначала с «Павла I», потом с «Андрея». Вот «Охотник» выскакивает из под кормы «Андрея», делает круто поворот вправо и несется вдоль линии крейсеров. Издали доносится до нас со всех концов рейда раскаты сотен людских голосов. Наконец он поворачивает и идет к нам. Горнист как то особенно проникновенно играет «захождение», а оркестр любимый марш адмирала. Катера отваливают от крейсера, что бы принять адмирала и его штаб, но напрасно. «Охотник» хорошим ходом, сам подходит к правому трапу и маленькая фигурка адмирала легко, по юношески выскакивает на нижнюю площадку трапа.

- «Смирно, свистать фалрепных». Двое, огромного роста матросов сбегают с быстротой молнии вниз трапа, подать фалрепа, но адмирал уже входит на палубу. Командир и вахтенный начальник рапортуют. Адмирал принимает рапорт и идет здороваться с офицерами, нами, караулом, музыкантами, кондукторами и командой.

- «Здорово молодцы», - отчетливо произносит его голос.

- «Здравия желаем Вашдительство», - отвечает весело шесть сотен молодых голосов.

- «На адмиральский флаг. Адмиральский флаг поднять», - слышится команда вахтенного начальника и в мгновение ока на грот-мачте взвивается вице-адмиральский флаг. В тот же момент, на грот-мачте «Охотника», он падает вниз. Адмирал перенес свой флаг. На эскадре началась трудовая жизнь, учения, стрельбы, эволюции. Редко корабли долго оставались на якоре, они выходили постоянно для упражнений, это были неинтересные, но необходимые походы. Так прошли почти два месяца. Все это время прошло незаметно в беспрестанных практических занятиях. Как губка мы впитывали нужные знания и давали свои в занятиях с молодыми матросами. Редко, всего лишь на несколько часов съезжали мы на берег, слегка освежиться, предпочитая вечера проводить в своей каюте, за бесконечными рассказами и разговорами.

В одно из воскресений июня 1912 года должна была состояться закладка крепости Петра Великого в Ревеле. День был солнечный и тихий. С утра корабли расцветились флагами, подкрасились, подчистились и заняли свои места по диспозиции. Около 9 часов, на горизонте показалась Императорская яхта «Штандарт». Вот она повернула на створ и ее лакированный борт сверкнул на солнце, на мачте реял желтый, с черным орлом Императорский штандарт. По всему рейду пронеслись звуки горнов, правильные бело-черные линии выстроились по бортам, надстройкам, башням и двенадцатидюймовым орудиям кораблей. Звуки торжественного гимна, громовые раскаты «ура» и орудийные выстрелы императорского салюта, все смешалось вместе... Сквозь стелющийся густой дым едва можно временами различить фигуру Государя. Он стоял, держа руку у козырька фуражки. В этот момент каждый испытывал, какое то особое, полное восторга и умиления чувство. Царь... Всероссийский император. Повелитель почти 200 миллионов людей и одной шестой части земного шара, проходил мимо нас. Это чувство благоговения было не перед личностью, нет, обожали и чтили идею монарха, идеал справедливости и добра и любви к своему народу. Но в тот же момент странная мысль сверлила мозг: Царь и Народ, но Боже, как они далеки друг от друга. И та невидимая, связывающая нить, которая должна существовать, была порвана. Чувствовал это я, чувствовали это и многие другие...

Яхта прошла, она медленно удалялась к острову Наргену, где должно было произойти торжество закладки. На всех кораблях сыграли отбой, команды разошлись и группами собирались на баке, покурить, обменяться впечатлениями. Мы проходили вдвоем с Д. по баку собираясь покурить. Группа в несколько человек у десятидюймовой башни оживленно беседовала.

- «Ну, что видал царя?», - спросил высокий матрос, обращаясь к новобранцу.

- «Видал», - протянул тот своим костромским выговором.

- «Понравился он тебе?»

- «Ничаво», - сказал тот, потом почесал немного в затылке и затянувшись цигаркой, он медленно, видимо подыскивая слова, продолжил: - «Объясни ты мне, милой, как же так Россея велика, народу в ней много и достаток, кажись есть, а маленький япошка нас в пух и прах разбил?».

- «Э, парень долго объяснять, как ни будь потом скажу», - и он глазами обвел вокруг.

Я вопросительно взглянул на Д. и картины Цусимского боя, ненужной гибели тысяч молодых жизней, потом недавние восстания во флоте, мгновенно пронеслись передо мной.

- «Ты понимаешь», - сказал мне Д.: - «Я всегда того мнения, что все происшедшее должно иметь последствие и мое убеждение в том, что это последствие будет плохим. Мне кажется, мы с тобой попали в несчастливую эпоху. Впрочем не хочу пророчить. Поживем увидим. Может быть, я действительно пессимист и вижу все в мрачных красках, но я чувствую, что мы накануне каких то событий. Ты знаешь брожение во флоте есть, оно не утихло и к сожалению при настоящей обстановке утихнуть не может. Ты думаешь, что все так просто, нет мой дорогой, будь уверен, нам придется еще кое, что увидеть и услышать и скажу тебе откровенно, я жду все это без удовольствия. Не всегда можно рассчитывать на авось, небось, да как ни будь».

Я чувствовал правоту его словам, но совсем не хотел в этот день предаваться мрачным мыслям, хлопнул его по плечу и повлек его вниз.

- «Свистать к вину и обедать», - донеслось в этот момент с юта и веселая трель унтер-офицерских дудок на все лады переливалась по палубам и кубрикам. У ендовы с вином (водкой) собралась необычно большая группа команды, по большей части старослужащих матросов. Каждый из них по очереди подходил к ендове, выпивал чарку, как то особенно крякал от удовольствия и рысью мчался к своему баку. Баталер с книгой и карандашом стоял около и отмечал пьющих, потому, что те, кто не пил, при раздаче жалования в конце месяца, получал за не выпитое вино деньги. И эта сумма довольно значительно увеличивала матросское жалование по тем временам.

Склянки пробили двенадцать. Мы спустились в свою гардемаринскую кают-компанию, где нас ждали пять наших веселых, беспечных и весьма мало думающих о том, что может быть, товарищей. По традиции, существующей на флоте, мы пригласили к себе на обед одного из офицеров. В это воскресенье к нам пришел лейтенант Н., весельчак и остроумный рассказчик. Обед прошел непринужденно и очень весело и мы с Д. совершенно забыли о своих утренних впечатлениях.

В тот же день Императорская яхта ушла в Балтийский порт, куда с визитом ожидался Германский император Вильгельм 2, на своей яхте «Гогенцоллерн» и германская эскадра. Два наших линейных корабля «Павел I» и «Андрей Первозванный» и несколько больших миноносцев вышли туда для встречи. Очень дружественно, но просто встретил Царь Императора Вильгельма. Монархи обменялись установленными салютами и Вильгельм, кажется очень долго оставался на «Штандарте», затем он посетил линейный корабль «Павел I», довольно подробно осматривал его в сопровождении своей свиты. Какими маленькими тогда казались наши боевые корабли в сравнении с крейсером «Мольтке» и другими германскими судами. Визит продолжался не долго и обе эскадры отсалютовав друг другу разошлись. Уходя на запад, Император Вильгельм поднял не лишенный известного значения сигнал: «Адмирал Атлантического океана посылает привет адмиралу Тихого океана». Эти два близких по времени события нарушили монотонность нашей службы и жизни и служили темой разговоров на долгое время. Не смотря на то, что никакие тучи тогда еще не заволакивали горизонт Балтийского моря, но предметом разговоров в кают-компаниях кораблей были немецкий флот и его сравнение с нашим. В эволюциях и упражнениях нашего флота главными заданием была защита с запада, к чему тогда упорно готовился Балтийский флот.

Спустя некоторое время программа наших занятий была закончена и Балтийский флот должен был собраться на Ревельском рейде перед началом маневров. Мы все радостно приняли известие о предполагаемом походе и посещении нескольких прибрежных городов и развлечениях в них. Наконец столь желанный день выхода эскадры наступил. За несколько дней до этого миноносцы и подводные лодки вышли из разных портов, очевидно, что на главные силы должны были быть произведены атаки миноносцев и лодок. После полдня «Рюрик» и за ним в кильватерную колонну все четыре линейных корабля, снялись с якоря и вышли в море. Около Балтийского порта на эскадру была произведена атака подводных лодок. Одна из них почти удачно атаковала крейсер и я ясно видел, как одна из ее мин прошла по его носу. На мгновение боевая рубка подводной лодки показалась на поверхности и потом исчезла. В первый раз, я видел атаку подводной лодки и она произвела на меня впечатление.

В течении нескольких дней, эскадра оставалась в море, проделывая эволюции, примерные сражения, минные атаки и пр. Все это производилось в районе Либавы, острова Готланда и у Ботнических и Финских шхер. Наконец маневры окончены и ко дню Гангутской победы весь флот собирается на рейде Гангэ, небольшого, но очень милого и благоустроенного городка. Место Гангутского сражения было недалеко от порта, но большие корабли не могли туда проникнуть из-за узости проходов в шхерах, поэтому только миноносцы и канонерки в этот день, становились на якорь около скалы, на которой был воздвигнут крест в память победы 27 июля 1714 года. В этом 1912 году, сто девяносто восьмая годовщина сражения была отпразднована пышно. Рейд Гангэ был усыпан кораблями разных типов и размеров, разноцветными флагами, с блестящими на солнце дулами орудий и сверкающей медяшкой, они как то веселили обычно мрачный колорит финских скал. У креста происходило богослужение, после которого «Вечная память» и салют всех судов эскадры громоносным, раскатистым эхом пронеслось по безлюдным, серым скалам. Кое где испуганный олень метался по голой скале и потом с размаха бросался в воду. Видно было, как его ветвистые рога прорезали спокойную воду шхер и потом скрывался за мхом и деревьями маленького острова. Встревоженный орел, распластав крылья, горделиво реял над крестом. Дивная, незабываемая картина. Может быть также раскатисто и гулко, орудийный гром раздавался тут же, почти двести лет тому назад. Может быть здесь, на этом самом месте, где теперь стоим мы, Великий Петр, накануне сражения думал о судьбе России. Его могучая фигура передо мной... Он стоит, опершись рукой на борт галеры, треугольная шляпа брошена на палубу... Легкий ветер трепет длинные волосы и острый, упорный взгляд не сходит с линии шведских кораблей. Враг силен, но нужно победить... Вдруг взгляд его яснеет, перед ним, как привидения прошли стройные ряды зеленых мундиров со штыками на перевес, врезающихся в ряды врага... Швед разбит и на Полтавском поле. Императорский штандарт развевается над склонившимися знаменами шведского короля... Вздрогнув, Император показал рукой туда, где нужно прорубить просеку и по земле перетащить галеры в тыл неприятельского флота. Вот она эта просека... Мне показалось, что как будто под гром салюта, я слышу звон сотен топоров рубивших вековые деревья. Дремлющий враг не слышал зловещего для него звона, нарушавшего ночную тишину. Петр облегченно вздохнул, его чело просияло... Заутро бой... Еще солнечный луч не успел осветить серые финские скалы, как барабанный бой и горны громким эхом отдались в ущельях. То там, то здесь полоснуло пламя с бортов кораблей и раскаленное ядро со свистом лопнуло о палубу шведского корабля... Одно, другое третье... сотни их, шипя, свистя резали воздух. Испуганные звери и птицы, как сегодня, обезумевшие заметались... Вдруг там, где враг не ожидал, раздались громкие крики, лязг оружия, выстрелы и солдаты с галер, всесокрушающей волной хлынули на вражьи корабли. Еще мгновение и враг бежал...

С тех пор птенцы Петровы, гордо надув свою могучую белую грудь вылетели на простор Балтийского моря. В память Гангутской победы, недалеко от просеки, на скале был поставлен крест. Около него, каждый год, русский флот собирался, что бы помолиться за души героев, открывших России дорогу на Запад. Вечером этого дня в курзале Гангэ бал, на него приглашены офицеры эскадры и корабельные гардемарины. Надо сказать, что Гангэ был довольно большим курортом, куда в летние месяцы съезжалось много публики со всех концов России, особенно ее много было в этом году. Поэтому бал обещал быть очень интересным и оживленным. Нечего говорить про то, что к нему готовились особенно, конечно мичмана и гардемарины. Но вот белые кителя надеты и адмирал приглашает нас в свой катер. Мы скромно, гуськом спускаемся в адмиральский катер. Со всех судов несутся шлюпки полные белых кителей, они с полного хода останавливаются у пристани, из них поспешно выскакивают белые фигуры и быстро отваливают снова, что бы дать место адмиральскому катеру.

Курзал ярко освещен. Гирлянды цветов и флагов украшают его. Звуки эскадренного оркестра несутся по рейду и наполняют маленькие шхерные островки. Весело, уютно и просто. Среди присутствующих на балу я встретил госпожу С. с двумя дочерьми. Я знал их еще будучи мальчиком в Москве и сейчас же представил моих товарищей, что бы барышни не скучали. Нечего и говорить, что все были обоюдно довольны. Мы танцевали, что говориться до упаду, болтали и в промежутках между танцами ходили смотреть на иллюминированные суда эскадры. Разноцветные лампочки, дуговые фонари и свет прожекторов, вспыхивающих со всех сторон, делали этот тихий финский вечер особенно эффектным.

Милые две сестры С., из которых Лидия была старше и казалась уже совсем взрослой барышней, на нас произвели неотразимое впечатление, мы все ухаживали на перебой за обоими и впечатление от этой встречи осталось надолго... Потом, вечерами в нашей кают-компании обе сестры долго еще были неисчерпаемой темой разговоров. Словом вечер, на редкость прошел прекрасно, мы проводили наших дам до их дачи поздно ночью, пригласив их на обед, на завтра, к себе на крейсер. На следующий день мы все лихорадочно готовились к приему, вестовые убирали кают-компанию, готовили стол. Моторный катер с красными уборами уже ушел за гостями и двое из нас, по жребию пошли на нем. Этот вечер прошел не менее весело и шумно, чем предыдущий, но к сожалению он был уже последний, т.к. ранним утром, на следующий день эскадра уходила из Гангэ. Проведя еще несколько дней в море, эскадра вернулась в Ревель и снова потекли монотонные своей службой и занятиями дни. Но, за этот промежуток времени произошло одно событие, которое на меня и Д. оставило глубокое впечатление. Однажды вечером, старший офицер позвал к себе нашего старшину гардемарина П., через несколько минут он вернулся с довольно взволнованным видом и сообщил, что командир приказал эту ночь спать одетыми и вооруженными, т.к. на крейсере и других судах ожидается восстание. Между нами были распределены места у переборок в носовом помещении, которое нужно было охранять в случае восстания.. В эту ночь, как раз была моя очередь быть караульным начальником. На всякий случай караул был подобран из наиболее надежных людей, но тем не менее всю ночь я оставался в караульном помещении в одном из казематов противоминной артиллерии. Несмотря на ожидания и приготовления, ночь прошла совершенно спокойно, если не считать того, что команда была настроена нервно, это было заметно и не по тому, что она собиралась восставать, а по моему наоборот, потому, что она боялась быть заподозренной в этом. Впечатление от этой ночи осталось отвратительное, как у офицеров, нас и матросов. На душе было, как то гадко. На следующий день, я видел, как на «Императоре Павле I» и «Андрее Первозванном», 2-3 матроса, в сопровождении жандармов были посажены на катер и отправлены на миноносец, который стоял совсем близко от нас. Я вижу, как их сажают в кормовое унтер-офицерское помещение и закрывают люк. Миноносец снимается с якоря и уходит полным ходом. Через несколько минут к трапу крейсера подошел катер из которого вышел жандармский офицер. Командир подошел к нему, сказал несколько слов и он сейчас же уехал. Потом уже, я узнал, что жандармы хотели произвести обыск и арест среди команды, но командир не позволил этого сделать. Между тем, только что описанное событие имело за собой известное основание. В Черноморском флоте готовилось серьезное восстание, на одном из кораблей сами же матросы донесли о тайных собраниях и готовившемся восстании, все было своевременно раскрыто и по всему флоту пошли аресты. Таким образом грандиозное восстание, которое по своей жестокости, должно было превзойти восстание 1905 года, было предупреждено. Конечно надо сказать, что все эти события для нас не были неожиданной новостью. Брожения во флоте существовало с неудачной японской войны. Оно временами то вспыхивало, то угасало, но искра тлела все время и причины его были следующими:

Задержанная в своем естественном развитии, почти четырех вековым татарским игом, Россия сильно отстала от запада, который она же защитила от нашествия монголов, опустошивших восточную половину Европы. Расчлененная, ослабленная она билась в этих тисках, тщетно стараясь освободиться от них и только лишь много времени спустя, победой на Куликовом поле, она вырвалась на свободу. Но долгое иго татар не осталось без следа в характере и обычаях русского народа. Народ рос и развивался иначе, чем то происходило на западе и его государственная организация создавалась своим особым манером. В то время, как на западе более или менее конституционная форма правления веками впитывалась в сознание народов, в России, благодаря постоянной ее борьбе за независимое существование ее географических условий, выкристализовалась идея самодержавной власти, которая лишь одна могла в ту эпоху создать государство независимое и сильное, способное сопротивляться натиску диких азиатов. Занимая срединное положение между Азией и Европой и долго, как бы замкнутая сама на себя, Россия в силу этих совершенно особенных условий, она не поддавалась влиянию с запада и шла своей дорогой, сохраняя свой не похожий на других уклад жизни. Но постепенно, соприкоснувшись с западной Европой, либеральные идеи последней стали проникать через толщу неведения и откладываться в сознании известных классах народа. Петр Великий везко порвал со всем старым и с этого момента развитие страны приняло совсем иной характер и она стала ближе к западу. Но вместе с тем в своей внутренней организации, она упорно сохраняла наследие прошлого, которое ярче всего выразилось в том, что народ был разделен надвое: господ и рабов и, что в истории России называется крепостным правом. Характерной чертой крепостного права был произвол барина над мужиеом, что конечно не могло продолжаться до бесконечности, особенно после того, как Россия завела тесные отношения со странами Европы. Война с Наполеоном и оккупация русскими войсками Парижа в 1814 году, была первой революционной искрой, правда тотчас же потушенной. Пылкая офицерская молодежь, принадлежащая к лучшим русским фамилиям, по возвращении из Франции на родину, принесла с собой идеи французской революции. По всей армии были образованы тайные общества, цель которых был государственные переворот и образование республики. Эти неслыханные идеи были совершенно чужды солдатам и они имели успех только среди ограниченных групп офицеров армии, флота и высшего аристократического общества. Спустя одиннадцать лет, в декабре 1825 года, воспользовавшись некоторым замешательством при вступлении на престол императора Николая 1, заговорщики офицеры вывели подчиненные им войска на площадь Петербурга с целью совершить переворот, но бунт был подавлен с большой твердостью. Среди восставших войск находилось между прочим и несколько морских частей.

Это декабрьское восстание имело свое следствие и было началом революционного движения вообще. Особенно социалистически-революционная пропаганда имела большой успех среди интеллигентного класса и учащейся молодежи. Появились многие из экзальтированной молодежи, которые шли в народ проповедовать и распространять новые идеи. Результаты упорной и все время растущей пропаганды время от времени выражались в виде местных восстаний, бунтов, забастовок и пр. Вместе с тем, несмотря на некоторые недостатки своей внутренней организации, заметно начинающей стареть, Россия ширилась и крепла. Медленно, но верно, она начала подчинять своему влиянию народы, населяющие огромный азиатский материк и подошла вплотную на востоке к Тихому океану, на юге к проливам и широким фронтом двигалась к берегам Индийского океана. Такое угрожающее движение русского медведя не понравилось британскому льву, держащему в своих лапах морские пути и мировую торговлю. Слишком оно угрожало богатым английским колониям и ее мировому влиянию. Поэтому нужно было найти во что бы то ни стало средства повалить медведя. Бороться с ним открытой силой было опасно и сомнительно, поэтому к России, как в свое время к Франции был применен испытанный способ: сеять вражду на материке, поддерживать ее и обогащаться за ее счет. Так и было сделано в начале 20-го века. Слишком далеко проникнувшая на восток Россия была отброшена оттуда японскими руками при посредстве английских денег. Но этого все же было недостаточно, надо было, как можно сильнее ослабить Россию и вывести ее из ряда великих держав. Ставший по силе третьим, русский флот должен быть уничтоженным. Английский ларчик, из которого сыпались щедро деньги Японии, был моментально закрыт, как только появилась опасность, что война может продолжиться и возможно с успехом для России. Для этой цели, кроме внешнего для России врага, выполнившего свою миссию, был пущен в ход и враг внутренний, что бы совершить так сказать взрыв изнутри. Экзальтированная русская молодежь, неспособная разобраться в сущности событий и руководимая еврейским Бундом, видящем в России оплот против еврейства, на те же деньги, начала революцию заранее подготовленную. Проигранная война, недовольство в народе и армии было использовано в полной мере и революционная волна прокатилась по всей огромной России. Больше всего революционные вожди обратили свое внимание на флот, остатки которого после Цусимского разгрома, еще находились во всех морях. И вот целый ряд бунтов в Кронштадте, Гельсингфорсе, Севастополе, Владивостоке и Баку потрясли всю страну. И русский медведь зашатался, но не упал...

После неудачной японской войны, наиболее здоровый и рассудительный элемент во всех слоях общества, так же и во флоте принялся за исправление совершенных ошибок. Но к несчастью России в этот промежуток времени, она не имела в составе правительства людей государственного ума, которые понимали бы действительное положение государства и умели бы найти средства к его естественному и постепенному совершенствованию государственности. Поэто то, что делалось людьми здравомыслящими было не понято людьми правящими. Результаты такого ненормального явления должны были сказаться и они сказались скорее, чем можно было ожидать.

Все вышесказанное относится к пояснению общей картины исторического бытия России и пояснению того, как и почему началась революция на Руси. Но были частности, особенно в армии и флоте, которые способствовали постоянному неудовольствию среди нижних чинов и даже среди офицеров. Дисциплина была строга в русских армиях и флоте, но никогда она не была жестокой. Ей подчинялись без ропота, но к сожалению военные руководители дополняли ее ненужными мелочами, порой оскорбляющими человеческое достоинство, почему она и была благодатной почвой для революционной пропаганды. Вот почему нам приходилось наблюдать иногда картины подобные вышеописанной.

Как результат вышеизложенного, вспыхнуло восстание во флоте, как я уже говорил раньше, но всегда сильнее оно было в Черном море. Во главе его встал лейтенант Шмидт, человек неуравновешенного характера и нервно расстроенный. Несомненно он руководствовался хорошими побуждениями и мечтал о лучшем будущем для всех, но находясь под влиянием революционеров, неспособных разбираться вообще в обстановке и желающих только одно разрушение, не сумел на свою сторону привлечь большинства. Большая часть судов осталась верной правительству и крейсер «Очаков», на котором Шмидт поднял свой красный флаг, после короткой перестрелки на Северном рейде Севастополя сдался. Лейтенант Шмидт по приговору суда был расстрелян на острове Березань вместе с несколькими соучастниками. Конечно главные подстрекатели - революционеры, по преимуществу евреи, заблаговременно скрылись за границу, а люди порядочные заплатили за свои заблуждения кровью. Между прочим для всех революционных событий имевших место последнее время с 1905 года в России, когда дело кончалось неудачей для революционеров, их главные руководители, как ни странно на 90% - всегда евреи, поразительно умели скрыться во время и это явление было чрезвычайно характерно для русской революции. Спустя год с небольшим, в 1907 году, революционная вспышка в Черноморском флоте повторилась. В это время эскадра стояла в Тендровском заливе для практических артиллерийских стрельб. На линейном корабле «Князь Потемкин-Таврический», якобы по причине несвежей пищи, на самом деле, как результат революционной пропаганды, обнаружилось недовольство части команды, которое быстро перешло в открытый бунт. Командир и часть офицеров была перебита и выброшена за борт, остальная часть офицеров была высажена на берег. Во время перестрелки было убито 2 или 3 матроса. Командиом взбунтовавшегося корабля сделался один из офицеров запаса, который по требованию команды повел его в Одессу. Тут на молу, трупы убитых, были положены с надписью на груди «один за всех и все за одного». Конечно все это проделывалось с целью подогреть и вызвать восстание в этом огромном приморском городе, для чего 12 дюймовые орудия «Князя Потемкина-Таврического» могли пригодиться. И оно действительно началось, но прибытие всей остальной эскадры заставило взбунтовавшийся корабль уйти из города. Между прочим надо сказать, что при встрече корабля и эскадры момент был критический. Адмирал командовавший эскадрой не решился на крайние меры, не будучи уверен во всех кораблях эскадры и противники разошлись. Восставший корабль почувствовал некоторую уверенность и рассчитывая на успех пошел бродить по портам силой своего оружия доставая себе пищу и уголь. Так это тянулось несколько дней, в течении которых на нем начались недоразумения среди команды, в результате чего он пришел в Румынию, в Констанцу и там был покинут всей командой, скрывшейся за границу. Опять таки не лишним будет упомянуть, что агитаторы евреи, севшие на него в Одессе, видя неудачу и начавшийся разлад среди всех, решили спасаться, очевидно считая для себя море слишком опасным полем для продолжения пропаганды и нашли для себя безопасное убежище в Констанце. Ясно, что Румыния пришла в ужас от появления такого страшилища и от страха ничему не препятствовала. Немедленно прибывшая эскадра увела брошенный корабль в Севастополь, где он сейчас же был переименован в «Пантелеймон».

То же самое произошло, несколько раньше в Балтийском море с крейсером «Память «Азова». В искуплении своей вины, бунтовавшие экипажи были посланы для усмирения, объятого пожаром революции Прибалтийского края, населенного эстонцами, латышами и немцами. Эта экспедиция увенчалась полным успехом и край был жестоко усмире, но нельзя признать, что бы эта мера со стороны правительства была дальновидной, разрешала бы проблему, наоборот эти жестокие меры вызвали только усиленную пропаганду и особенно среди морских частей.

Так, постепенно, то падая, то поднимаясь шла революционная волна в Русском флоте, временами готовая затопить его.

Но скоро, по свойственной молодости безалаберности и впечатлительности, мы забыли о происшедшем.

1 августа, в годовщину боя в Корейском проливе, на «Рюрике» была отслужена заупокойная литургия по геройски погибшим на старом «Рюрике». История славного корабля и его доблестная гибель была известна всем. Офицеры и матросы искренне молились за души усопших, покоящихся в глубине океана. Героем дня был кочегар М., который на старом «Рюрике» был тем же. Но несмотря на долгосрочную службу, он не получил никакого отличия до сих пор, потому, что беспробудно пьянствовал и буйствовал. В каждый съезд его на берег, который надо сказать правду был очень редок, с берега возвращалась вместо кочегара М., какая то бесформенная полуживая масса. Так он был пьян и избит. На этот раз начальство решило его отличить и в день 1 августа он был произведен в унтер-офицеры. Нечего и говорить, что все его искренне приветствовали, но для него самого это был лишний повод напиться. После обеда он съехал на берег и только три дня спустя, его нашли где то за городом. Его привезли на корабль в неописуемом состоянии, скорее какие то ошметки, чем человеческое тело.

Спустя некоторое время, когда над Ревельским рейдом, медленно ползли темно серые облака и мелкий дождь иногда совершенно закрывал горизонт, из-за Наргена показались силуэты незнакомых нам кораблей. То была эскадра английских крейсеров: «Инвинсибл», «Уорриор» и др., которая делала осенний визит в Россию. Она простояла в Ревеле три дня, которые прошли довольно весело. Никаких особых торжеств или приемов не было, но время прошло незаметно. Против нас стоял «Уорриор», тот самый, который впоследствии погиб в Ютландском бою. У нас была какая то дружба с гардемаринами этого крейсера и мы часто ездили друг к другу. Утром на четвертый день английские крейсера снялись с якоря. Флагманский «Инвинсибл» при проходе послал людей по вантам, чему последовали и остальные крейсера. Красные мундиры морской пехоты, звуки гимна, крики «ура» делали картину прощания довольно эффектной. Каждый испытывал в этот момент настоящее чувство дружбы, которое в тот момент было искренним и неподдельным. Прошло несколько дней и мы с радостью узнали о скором походе заграницу. Курс наших практических занятий закончился и оставались только экзамены после возвращения из плавания. Оказалось, что в поход пойдет весь Балтийский флот и , что в следствии этого наше плавание будет недалеким. Это известие немного охладило наш пыл, так мы собирались увидеть все страны Европы. Новость оказалась совершенно справедливой и флот должен был идти только в Копенгаген в Дании. Этот поход всем флотом был первым после японской войны и так как он обходился слишком дорого для правительства, то решено было ограничиться только Балтийским морем. Нам было искренне жаль и мы завидовали нашим предшественникам, которые плавали гораздо больше и видели многое. Но ничего не поделаешь - мы смирились с этой мыслью, надеясь в будущем вознаградить себя сторицей. И вот наша великая армада в походе. Адмирал решил соединить приятное с полезным и поэтому в дороге производились эволюции, минные атаки и пр. К общему удовольствию погода на редкость в эту осеннюю пору, была хорошей, чем особенно воспользовался обучающий нас штурман и днем и ночью заставлял нас брать высоты солнца, ловить звезды по ночам, для определения места. Проходя мимо германских берегов, всем, как то особенно бросилось в глаза внезапное появление германских крейсеров, которые по видимому решили нас сопровождать в течении ночи. Что это были именно они не могло быть никакого сомнения, так как их станции беспроволочного телеграфа нам были хорошо известны. Всю ночь огонь из иллюминаторов появляющихся то там, то здесь и мгновенное исчезновение с наступлением рассвета, окончательно убедил всех в справедливости нашего предположения. Хотя никто в ту пору не думал о войне, но на немцев смотрели, как на будущих врагов. К ночи, на следующий день эскадра линейных кораблей и крейсера подошли к проливу Большой Бельд. Погода испортилась, шел дождь и ночь была совершенно темной. При таких условиях проходить проливом было не особенно легко. Наш несомненно опытный и очень много плавающий командир слегка волновался. Но адмирал, который привык ходить ночью по шхерам, ни мало не задумывался об известном риске и смотрел на этот поход, всем флотом через пролив в таких условиях прекрасным практическим уроком. Он оставался все время на мостике крейсера и наблюдал за всеми кораблями. Но все обошлось благополучно и ни один корабль не совершил промаха. Надо сказать правду, что кораблевождение у нас было поставлено прекрасно и особенно последние годы суда плавали ночью по таким местам, куда другие бы не пошли. В прошлом году, не помню именно где, в густой туман бригада наших линейных кораблей прошла узким проливом, тогда как англичане не пошли. Это нужно было приписать точности определения девиации на наших кораблях и вообще хорошей постановке штурманского дела. Утром вся Российская Армада входила на Копенгагенский рейд. Орудийные салюты с крепости и кораблей встревожили мирный Копенгаген, который встретил нас очень радушно и приветливо. Большие корабли все остались на рейде, но миноносцы вошли в гавань и стали недалеко от Императорской яхты «Полярная звезда». На ней в Копенгаген пришла вдовствующая Императрица Мария Федоровна, имевшая в это время пребывания в Дании у своей сестры, так же как и третья сестра, английская королева Мэри.

На другой день нашего прихода, на «Рюрик» приехала вдовствующая Императрица с Датским Королем. Я первый раз видел жену Императора Александра 3. Она медленно обходила фронт офицеров, каждому подавая руку. При ее приближении офицер снимал треугольную шляпу, быстро совал ее под мышку левой руки и целовал руку Императрицы. Адмирал находился все время около Государыни и представлял офицеров. Дойдя до нас Государыня немного приостановилась, адмирал сейчас же пояснил ей, что это корабельные гардемарины, которые на днях будут произведены в офицеры. Она ласково протягивала руку каждому из нас, произнося с акцентом: «здравствуйте». Следуя примеру офицеров мы почтительно целовали ее руку. Потом она прошла по рядам матросов, здороваясь с ними и приветливо кивая головой. Затем Датский Король в свою очередь, здоровается со всеми, он произносит приветствие: - «Здорово молодцы!», - с ударением на последнем слоге и видимо с большим затруднением для себя, но никто, конечно не подал вида и не улыбнулся при таком искажении русского языка. Визит царственных особ продолжался недолго и они отбыли при громе салюта со всех судов эскадры. После обеда все суда эскадры, особенно «Рюрик» были наводнены посетителями, для сопровождения которых по кораблю, отряжались главным образом мы, корабельные гардемарины. Эти визиты продолжались до вечера и весь следующий день, достаточно нам поднадоев. Конечно не надо упоминать про то, что мы старались во всю перед датчанками, пытаясь им все объяснить и показать. Вечером на третий и последний день нашей стоянки, адмирал устроил на «Рюрике» грандиозный бал, на который была приглашена вся знать и дипломатический корпус. За три часа перед балом крейсер совершенно преобразился, - его нельзя было узнать. Огромный ют корабля походил на курзал, усеянный электрическими лампочками и убранный со вкусом и большим комфортом. К шести часам начался съезд приглашенных, которых было около пятисот. Каждой даме, как только она вступала на палубу корабля, преподносился букет цветов и левая рука, немного выше локтя, перевязывалась черной лентой с названием крейсера. Таков был обычай на русских кораблях, имевший раннее происхождение. Конечно, как гости так и хозяева немного стеснялись первый момент по приезде и дело как бы не клеилось. Что бы расшевелить холодных датчанок и шведок, сейчас же было предложено шампанское и можно сказать в несколько минут публика преобразилась. Молодые офицеры и гардемарины наперебой приглашали дам и бесчисленные пары вертелись в вихре вальса, танцы шли за танцами, ни одна дама не была не приглашена. Бал был веселый и очень удачный. Многие из дам, уезжая с крейсера после бала, говорили, что никогда в жизни им не приходилось провести время так весело и мило. Иностранцы, уезжая утверждали, что им до сих пор не приходилось видеть шведок и датчанок такими веселыми. Их холодная северная натура не поддавалась беспечной веселости, но русские умеют веселиться и своим весельем заражать других. Словом все были довольны и приглашения со всех сторон сыпались на нас, но увы, завтра с рассветом мы уходили и никому из нас не удалось побывать на балу Балтийской столицы.

Быстро промелькнули мимо нас датские берега, место, где по преданию был замок Гамлета и неприветливый, холодный остров Борнгольм. Еще несколько дней в Балтийском море и мы снова на Ревельском рейде. Наше практическое плавание окончено. Оно было бедно впечатлениями и мечты увидеть экзотические страны или покрытые мхом берега Ледовитого океана, освещенные северным сиянием, оказались красивым воображением...

Дни последних экзаменов прошли быстро и нам осталось пробыть на «Рюрике» несколько дней перед отъездом в Петербург. Как я говорил выше, атака подводных лодок произвела на меня большое впечатление и когда мы вернулись в Ревель, я отправился на стоявший там дивизион подводных лодок, все разузнать подробно относительно поступления в подводный класс, намереваясь поступить туда, но мне это не удалось, так как правила службы на флоте не позволяли офицеру по первому году поступать в класс. Так моя первая попытка потерпела неудачу.

За два дня до нашего отъезда, адмирал пригласил нас, корабельных гардемарин к себе на обед. Мы были смущены и в то же время тронуты этим приглашением. За столом мы были посажены вперемешку с офицерами и обед прошел очень мило, но я бы не сказал, что бы оживленно, потому, что чувствовали себя неловко среди начальства. Адмирал, его начальник штаба и командир вспоминали о корпусе и о своем далеком прошлом, мы же с благоговением слушали их воспоминания. В них было все, и плавания на парусных кораблях, с жизнью так мало похожей на современную, приключения в далеких странах, плавания среди льдов и военные подвиги... Для них все это было в прошлом, а для нас может быть в будущем и так хотелось видеть весь мир, обойти его кругом, проникнуть в неведомые воды и совершить легендарное...

На следующий день мы тянули жребий, кому в какое море выходить, потому, что только несколько человек оканчивающих первыми имели право выбора. Было пять мест, куда отправлялись вновь произведенные офицеры: это Балтийское, Черное и Каспийское моря, Тихий океан и река Амур в далекой Сибири. Вполне естественно, что большинство стремилось попасть в Балтийское море, которое было так близко от столицы и где были такие веселые порты, как Гельсингфорс, Ревель, Либава и Кронштадт, находящийся всего на всего в двух часах от Петербурга. С другой стороны немного было любителей, желающих попасть на Астрабадскую станцию у пышущих зноем Персидских берегов или бродить, может быть по одной из самых красивейших рек мира, какой является Амур, протекающий по границе Небесной Империи. Но я стремился туда, на Восток с его беспредельной морской границей, дикими берегами Камчатки, пустынными Командорскими островами и Великим океаном.

На клочке белой бумаги, который я судорожно сжимал несколько часов спустя, было написано: Черное море...

Через три дня, приказом Государя Императора мы были произведены в мичманы 5 октября 1912 года и разъехались по местам назначения.

 
 

Рукописи публикуются с любезного дозволения координатора проекта «Русский Карфаген» Галли Монастыревой.