[В оглавление]

Н.А. Монастырев

«ЗАПИСКИ МОРСКОГО ОФИЦЕРА»

Глава IV

Возвращение в Черное море. Бомбардировка. Война. Первые походы. На «Жарком». Батум. Война в горах. Назначение на «Краб». Плавание на нем и постановка мин. Характер военных действий на Черном море. Ее странный конец и нравственные испытания офицеров. Перед революцией.

Менее чем через сорок часов, я снова очутился в Севастополе. По дороге я мог наблюдать, как всколыхнулась вся Россия. Поезда были набиты битком и вагоны брались с боя. Нечего было и думать о каком либо порядке на железных дорогах - это было невозможно. К счастью несколько дней тому назад, перед объявлением мобилизации по всей России была запрещена продажа спиртных напитков и поэтому мобилизация проходила спокойно и без всяких инцидентов. Мобилизованные стекались отовсюду и воинские эшелоны двигались беспрерывно на запад. Вся страна в этот момент походила на встревоженный муравейник - все пришло в необычайное движение и жизнь забила ключом. Так было в Средней России и в Малороссии, но Крымский полуостров и Севастополь в сравнении с тем, что я видел по дороге представлял из себя контраст - там было много спокойнее и эта южная окраина страны была, как бы в ожидании чего то. Явившись в штаб командующего флотом, мы все прибывшие черноморцы были сразу назначены на суда. Только четверо из нас, старших по чинам, окончивших подводный класс были назначены на дивизион подводных лодок, а все остальные и я в том числе были расписаны по кораблям и я попал на мобилизованный пароход Русского Общества «Великий князь Алексей», который состоял в дивизионе таких же, превращенных в заградители. Для меня это было большим разочарованием, так я мало верил, что в случае объявления войны, эти суда будут принимать активное участие в военных действиях. Но делать было нечего и я без особого восторга перебрался на пароход, только, что пришедший из Одессы. Весь состав парохода остался, будучи мобилизован, но к нему была добавлена военная команда, почти все запасные и поэтому командиру, лейтенанту С. и мне пришлось все налаживать на военный лад. Это было очень трудно, тем более, что в судовом начальстве была двойственность: мы офицеры военного флота и судовая администрация, люди очень почтенные по возрасту и совершенно незнакомые с военными принципами. В начале приходилось улаживать недоразумения, так как военная команда совершенно не хотела подчиняться гражданским лицам и это тяжело отзывалось на создании правильной военной организации. Прошло известное время пока все наладилось и корабль стал походить на военный. Вскоре нам было приказано принять четыреста мин заграждения на палубу, предварительно

подготовив корабль к их приему и постановке. С ужасом наши коммерческие моряки смотрели, как палуба их судна покрылась правильными рядами мин начиненных без малого 2000 пудов тола. Но понемногу они все смирились с мыслью, что им придется плавать с этим неприятным грузом и постепенно привыкли к нему.

Между тем было получено известие, что два германских крейсера «Гебен» и «Бреслау», под флагом адмирала Сушона, прорвались и вошли в Дарданеллы. Этим фактом, нерешительная и дотоле колеблющаяся Турция, получила поощрительный толчок и следовательно нужно было ожидать той или иной развязки. Факт прорыва этих крейсеров показывал ясно, как немцы энергично действовали и в дипломатии и в военном деле, тогда, как мы и наши союзники были нерешительны. Чем, как не этим можно объяснить то, что «Гебен» и «Бреслау» больше недели бродили по Средиземному морю, когда война была уже объявлена Франции и Англии Германией и ее два крейсера вошли в проливы 10 августа по новому стилю. Французская эскадра вышла из Тулона, только после того, как германские крейсера бомбардировали берега Алжира и пошли на запад, тогда, как неприятель шел на восток. Английская и германская эскадры, за несколько часов до объявления войны Англии Германией, встретились и отсалютовав друг другу мирно разошлись. Английский адмирал пошел на Мальту и только спустя несколько дней погнался за немцами и пришел со своей эскадрой на несколько часов позднее, как германские крейсера вошли в проливы, подняв турецкий флаг. Словом, попросту говоря их прозевали. Между тем появление «Гебена» и «Бреслау» в Константинополе имело огромное значение и германофильствующая турецкая партия, находившаяся под влиянием немецкого посла, человека очень энергичного перестала колебаться, и имея с этого момента такой козырь решала действовать без ведома султана и правительства. «Больной человек» Европы, ведомый на поводу немцами, решился на войну, которая несколько времени спустя и началась довольно внезапно для нас, но позднее я скажу, как именно. Теперь нужно сказать, как видоизменилась обстановка на Черном море с появлением германских крейсеров в Константинополе и какое это имело значение для России. В этот момент Черноморский флот состоял из 5 устаревших линейных кораблей, с ходом максимум 14 узлов, 2 старых крейсеров, четырех новейших, больших миноносцев с ходом в 33 узла и многочисленных вспомогательных судов. Подводных лодок фактически не было, так как имеющиеся в это время были стары и малы и могли с трудом нести позиционную службу у берегов. С турецким флотом, наш мог состязаться с успехом, так как был сильнее его материально и гораздо выше с точки зрения личного состава. Но с приходом «Гебена» такое выгодное для нас положение изменилось к худшему, так как «Гебен» имел скорость 28 узлов и сильную артиллерию, в следствии чего весь наш флот с этого времени должен был ходить соединено, так как всякое разделение сил было выгодно для противника и совершенно невыгодно и даже опасно для нас. Таким образом, наше командующее дотоле положение на Черном море перестало существовать. Это с точки зрения тактической, но гораздо хуже обстояло дело с точки зрения стратегической. С появлением Турции, как нашего врага Россия была отрезана от своих союзников, от кратчайшего морского пути и должна была сама, своей мало развитой промышленностью, обслуживать огромную мобилизационную армию. Оставалась связь через Мурманск на Ледовитом океане и через Владивосток на Тихом. Достаточно взглянуть на карту и смерить расстояние, что бы получить представление, что подобная связь крайне трудна и ненадежна. В самом деле, сколько нужно времени, что бы нужный груз из Европы дошел во Владивосток и оттуда через всю Россию, это без малого 20000 морских миль. С Мурманском дело было не лучше, так как железная дорога, связывающая его с Петербургом была еще не закончена. Архангельск на Белом море был недоступен в зимние, долгие месяцы. Следовательно военно-техническая помощь, в которой так нуждалась страна от своих союзников и о необходимости которой всегда упоминалось в прежних договорах, была едва осуществимой. То есть, иначе говоря, Россия лишалась того в чем она больше всего нуждалась и в то же время сама не могла дать свой людской излишек, по ой же причине, в котором нуждались наши союзники. Вот результат пропуска этих германских крейсеров в Дарданенллы, который был чреват для России следствиями, так как вновь создавшаяся обстановка в корне меняла стратегическое положение России, оказавшейся изолированной с ее огромными территориальными пространством и ее сырым материалом, требующим обработки. К несчастью, по свойству нашего характера, мы забыли, в этот критический момент для нашей страны, слова Петра Великого: «Промедление смерти подобно» и вместо того, что бы прежде всего самим соорганизоваться и готовиться к продолжительной войне, здравому рассудку вопреки, бросились на спасение Парижа, жертвуя своими лучшими войсками и ограниченными запасами, которых у нас было так мало, а ждать их пока было не откуда. Наступление в восточную Пруссию помогло французской армии, которая в бою на Марне разбила немцев и заставила их отступить. Наше же молниеносное наступление, с помощью корпусов, снятых немцами в этот момент с французского фронта, было остановлено и закончилось августовским поражением. Слово чести было сдержано, но слишком дорогой ценой.

Пока на сухопутном фронте происходили большие сражения, на Балтийском море были только незначительные встречи наших судов с германскими. По их характеру можно было сказать, что враги нащупывали друг друга и ничего серьезного не предпринимали. При входе в Финский залив немцы поставили минное заграждение, которое сейчас же было открыто нашей службой связи и о его существовании было немедленно донесено в штаб и на другой день оно было вытралено, при чем на минах взорвались два маленьких тральщика. В день объявления войны, как и нужно было ожидать, была обстреляна неприятельскими крейсерами Либава и у входа в нее поставлено заграждение, о котором тоже стало тот час же известно, почему оно и оказалось бесполезным. Первое активное выступление со стороны нашего врага, оказалось неудачным - его хороший, новый крейсер «Магдебург» при попытке ночью пробраться к нам, опасаясь мин придержался близко к берегу и выскочил в тумане на камни острова Оденсхольм. Крейсер был взорван своей командой, но не окончательно и по его подъему нами были сейчас предприняты работы, но они не увенчались успехом, так как постоянно, почти свежая погода разбила его о камни совершенно и Балтийский флот лишился трофея. «Магдебург» погиб 13 августа, но через некоторое время, а именно 27 сентября наш крейсер «Паллада» находившийся в дозоре был атакован в Финском заливе неприятельской подводной лодкой и взорван. Весь его состав в количестве 800 человек погиб и не один человек спасен не был, несмотря на то, что сейчас же подошли миноносцы - настолько его гибель была мгновенной. Перед этим только, за несколько дней германская лодка U-9 потопила сразу три английских крейсера: «Абукир», «Хог» и «Кресси» в Северном море. Такое действие немецких лодок произвел огромное и впечатляющее впечатление на всех и открыл глаза на опасность этого рода судов, и против них стали вырабатываться способы защиты. Имея основания предполагать, что сильный германский флот находится в Балтийском море, адмирал Эссен не решался на большие операции своими слабыми силами, так как новые дредноуты еще не вошли в строй и ограничился постановкой мин у берегов Германии с помощью миноносцев. На одной из таких минных банок 4 ноября взорвался и погиб германский броненосный крейсер «Фридрих Карл» и несколько вспомогательных судов и миноносцев. Это было известным вознаграждением за потерю «Паллады» и предостережением для врага. Последующие события показали, что наши мины производили на него должное впечатление и он не мог быть одним хозяином в Балтийском море. С большим интересом и вниманием следил я по газетам за встречами английских и немецких эскадр и не мог не восторгаться действиями германского крейсера «Эмден», командир которого мне казался настоящим моряком, достойным уважение, за его лихие действия в океане. С объявлением войны, два наших крейсера: «Аскольд» и «Жемчуг», находившиеся во Владивостоке, получили приказание присоединиться к союзным эскадрам для действия против эскадры германского адмирала графа Шпее. Один из них, «Жемчуг», так счастливо прорвавшийся во Владивосток в Цусимском бою, вскоре нашел бесславный конец в бухте Пуло-Пенанг, в Малаккском проливе. «Эмден», поставил себе фальшивую четвертую трубу и подделавшись под английский крейсер, ночью прошел через французскую охрану и потопил миной «Жемчуг», который идя ко дну открыл огонь. Но увы, было поздно. Бедный крейсер, такая бесславная и некрасивая смерть. Его гибель кольнула меня в сердце, да и не меня одного. Какая нерадивость и оплошность со стороны командира. Но пока я увлекался происходящими далеко сражениями и старательно вычерчивал на карте курсы противников, обучал минам и учился сам события на Черном море шли своим чередом. Пока, что наша эскадра несколько раз выходила в море и демонстрировала себя перед глазами турок, проходя по Анатолийским берегам. Сведения доходящие из Константинополя гласили, что германские крейсера совместно с турецким флотом делают выходы и маневрируют у своих берегов. Но ни одного раза встречи не происходило. Обе стороны готовились к войне, но никто не мог сказать наверное, что она будет. Такое напряженное и неопределенное состояние длилось более чем два месяца. Наконец развязка наступила...

Утро 16 октября было на редкость ясным и море совершенно спокойным. Вся эскадра стояла на Северном рейде, только что вернувшись с моря и готовясь снова выйти в случае нужды. Отряд заградителей с минами на палубах стоял там же, но в глубине бухты, за исключением нашего «В.К. Алексея», который накануне вошел в док, так же полный минами. Ранним утром я проснулся в своей комфортабельной каюте от гула выстрелов, потрясавших воздух. Не понимая в чем дело, я быстро оделся и вышел на верхнюю палубу и тут моим глазам представилась странная, необычная картина: группы портовых рабочих, шедшие на работу испуганно и недоумевающе метались по набережной, женщины истерически взвизгивали и с ужасом в глазах бежали в разные стороны. Со стороны Северного рейда доносились взрывы снарядов и потом залпы орудий. Сначала я подумал, что стреляет эскадра, но потом по дальности и характеру стрельбы догадался, что это стреляют крепостные батареи. Не успел я отойти несколько от дока, как в нескольких шагах от меня и совсем близко от дока хлопнулся снаряд, который разбросал камни и землю далеко вокруг. Над моей головой со свистом пронесся осколок и ударился о ботопорт дока. Я подождал несколько мгновений и потом подбежал к упавшему снаряду - это оказался огромный осколок, при виде которого я сразу понял, что это стреляет «Гебен». Я поднял его, еще горячий и с трудом понес на корабль и торжественно положил его на стол в кают-компании: - «Вот вам «Гебенский» подарок, господа, принимайте и распишитесь...» Наш капитан и его помощники, дотоле не видавшие осколков большого снаряда, а к тому же полученного столь неожиданно, больше чем с недоверием и издали его рассматривали, а лакей Иван, парень видимо не из храброго десятка, бледный с трясущимися челюстями от страха, испуганно, временами высовывал голову далеко из-за двери, не решаясь войти в кают-компанию. - «Иван, черт возьми, давайте же кофе. Давно пора», сказал я ему. - «Ваше высокородие, ради Бога, уберите его», произнес он умоляюще, «а вдруг взорвется...» И не смотря на этот, довольно трагический момент, я не мог не расхохотаться при виде его физиономии с трясущимися челюстями и испугано мигающими глазами. Но видя, что осколок спокойно лежит на столе и не думает взрываться, он успокоился и стал сервировать стол для утреннего кофе. В этот момент стрельба прекратилась. В кают-компанию поспешно вбежал телеграфист с пачкой телеграмм, которые начал быстро расшифровывать. Одну из них давал минный транспорт «Прут», который вскоре замолк и не сообщал ничего. Между тем в море произошло следующее. Находившийся в дозоре 4-й дивизион малых миноносцев, под командой капитана 1 ранга князя Трубецкого, к рассвету подошел к Севастополю и встретил «Гебен». Последний заметив приближающиеся миноносцы, прекратил стрельбу по крепости и пошел на них. В свою очередь начальник дивизиона видя, что ему в порт не прорваться, решился его атаковать и пошел на сближение с крейсером, который открыл огонь из противоминной артиллерии по дивизиону миноносцев. Развив самый большой ход и меняя курсы, миноносцы сближались с врагом. Но вот один снаряд попал в головной «Лейтенант Пущин». Он сразу сбавил ход и начал садиться носом, так как снаряд попал в носовое помещение и вода хлынула внутрь Миноносец сразу сбавил ход, но продолжал вести дивизион, стреляя из своих пушек. Положение миноносцев было трагическим и надежды на спасение было мало, но вдруг в этот момент на горизонте со стороны Балаклавы, появился силуэт корабля. Это был «Прут», который ранним утром вышел из Ялты и шел в Севастополь. «Гебен» сразу прекратил стрельбу по миноносцам и полным ходом пошел на него, очевидно считая, что это боевой корабль. Огонь «Гебена» обрушился всей силой на беззащитный транспорт, благодаря которому миноносцы, имея убитых и раненых на «Пущине» получили возможность прорваться, но тихоходный транспорт был осужден на гибель. Видя, что положение отчаянное, командир решил потопить «Прут», но не сдаться и приказал открыть кингстоны, а команде спасаться на шлюпках. И здесь произошел эпизод достойный быть занесенным в анналы. «Прут» медленно тонул, тогда оставшийся на нем старший офицер, лейтенант Рагузский взорвал дно и погиб вместе с кораблем. Глубокий старик священник, иеромонах Антоний, плававший на транспорте много лет не пожелал его покинуть и в полном облачении, благословлял крестом отходящие шлюпки, стоя на палубе погружающегося корабля, охваченного пламенем пожара. Часть команды и офицеров с командиром попали в плен, будучи захваченными «Гебеном», но большей части все же удалось спастись.

Появление неприятельского крейсера и обстрел порта, конечно вызвали много всяких толков и сплетен в роде того, что мины не были включены нарочно и пр. На самом же деле, крепостные мины не были включены, потому, что командующий флотом ожидал прихода миноносцев и «Прута», что бы не подвергать их опасности. Хотя это неожиданное нападение и имело положительный результат для немцев в том смысле, что они потопили транспорт, но и «Гебен» получил несколько снарядов и ушел имея несколько убитых и раненых. Конечно нужно приписать счастью, что его стрельба оказалась совершенно безрезультатной, так как ни один снаряд не попал в стоящие корабли и особенно в заградители, наполненные минами, что могло иметь страшные последствия. Несколько часов спустя, когда были разведены пары в котлах, эскадра в полном составе снялась с якоря и вышла в море, направляясь к турецким берегам, где обстреляла угольный центр Турции - Зунгулдак и побережье Анатолии, не встретив ни одного неприятельского корабля. В то время, как «Гебен» обстреливал Севастополь, «Бреслау» в сопровождении минного заградителя поставил мины в Керченском проливе, соединявшим Черное и Азовское море, на котором в то утро взорвался пароход. Турецкий крейсер «Гамидие», обстрелял город Феодосию и «Берки-Шефкет» - Новороссийск, где зажег несколько нефтяных баков. Два турецких миноносца под командой немецких офицеров, как впрочем и все остальные суда, подошли ночью на 16 октября к Одессе. Как раз в это момент в порт входил буксир, который вел две баржи. Для миноносцев это оказалось счастливым случаем и они за ним вошли в гавань, не вызывая ничьего подозрения. По чем нужно отметить, что на миноносцах ясно была слышна русская речь. Войдя в порт первый миноносец выпустил мину по канонерской лодке «Донец», которая стояла у волнореза и потопил ее. Другой атаковал вторую канонерскую лодку «Кубанец», но неудачно и мина взорвалась о мол. На канонерках открыли огонь и миноносцы выпустив несколько снарядов по порту, быстро удалились. Через два месяца, «Донец» снова вступил в строй и до конца войны благополучно плавал, причинив много потерь в последствии германским войскам, действуя своей артиллерией на Дунае. Как бы там ни было, но план внезапной атаки со стороны немцев, был приведен в исполнение прекрасно и им только, что называется не повезло, потому, что результаты его оказались более чем скромными. Позднее нам стало известно, как Турция объявила войну России и я считаю не лишним об этом рассказать. Раньше я указал, что послом Германии в Константинополе был В., человек энергичный и решительный, который работал на совесть для Германии, стараясь склонить Турцию к войне на ее стороне. Он и немецкие комиссары обрабатывали задолго еще турецкое мнение, которое находилось под англо-французским влиянием. Кстати нужно напомнить о том, что английская морская миссия под начальством адмирала Лимпуса, в течении довольно долгого промежутка времени руководила турецким флотом и обучала его. Накануне войны, она покинула Константинополь, уступив таким образом место немцам, которые оказались много деятельнее и быстро переделали турецкий флот на свой лад. Но разумеется почва для этого была заранее подготовлена В., выигравшим блестяще дипломатическую победу, которая увенчалась приходом германский крейсеров в Босфор. Немецкий адмирал Сушон, тотчас же был произведен в турецкие адмиралы и поднял свой флаг с тремя звездами на «Гебене», получив чрезвычайные полномочия, как главнокомандующий. Для вящего впечатления на турок, офицеры и матросы германских крейсеров надели фески. Конечно турки в своей массе и не знали, что происходит и кроме того германофильствующая турецкая партия во главе с Энвер пашой терроризировало всех. В то время, как Сушон вышел в море и собрал совет на «Гебене», после которого судам было приказано идти обстреливать русские берега, турецкое правительство ничего и не подозревало, в том числе и морской министр. Говорят он мирно играл себе в карты, когда было получено известие о нападении на Россию. Но, дело было сделано и отступать назад было поздно. Турция была в руках Германии и война началась.

С началом военных действий, я не мог усидеть на заградителях и всеми силами старался попасть на миноносец, что мне наконец и удалось и я был назначен на «Жаркий». Этот миноносец был в составе тех, которые атаковали «Гебен» утром 16 октября. Командир его был сменен и был назначен новый, лейтенант С., также как и я за несколько часов до ухода в море эскадры. Это было 1 ноября. Помню отчетливо, тот ненастный, осенний вечер. Миноносцы идут в хвосте колонны. Погода свежеет. Шквалистый нордовый ветер завывает в снастях и срывает верхушки волн, которые ливнем обрушиваются на мостик и палубу. Линейные корабли далеко впереди и в вечерней мгле их корпуса едва различимы. Порой, за моросящим дождем, кораблей не видно и только вспышки ратьеров, сигнальных фонарей указывают их место. Миноносцы прибавляют ход и вытягиваются в одну линию. Ночь темна так, что в одном кабельтове ничего не разобрать, да к тому же ветер и соленые брызги мешают смотреть вперед и заливают глаза. Только светящийся бурун впереди идущего, помогает ориентироваться с трудом. Порой кажется, что то слишком близко подходишь к нему, то слишком удаляешься. Судорожно сжимаешь кнопку электрического звонка в машину, то сбавляя, то прибавляя обороты, что бы равняться по впереди идущему миноносцу. Но вот замигали огоньки Ратьера, сигнал их докладывает: адмирал передает курс 110, ход 10 узлов. Эскадра обогнула Херсонеский маяк и вышла в открытое море. Даешь последние звонки в машину и скоро вся колонна миноносцев сразу выравнивается. Теперь можно спокойнее стоять на вахте, но зато качка становится больше. Маленький миноносец так швыряет, что нужно цепко держаться за поручни, что бы не полететь на палубу или не быть смытым волной. На теле нет ни одной сухой нитки, а еще три часа впереди беспрестанного, холодного душа. Невольно завидуешь большим кораблям, где можно стоять вахту сухим и не дрожать от холода. Одна надежда встретить за мысом Сарыч, более тихую погоду и обсохнуть. Тьма кромешная... Над головой несутся черные, низкие тучи, белые гребни с грохотом разбиваются о корпус и каскадом разливаются по палубе. Из темноты, то вынырнет, то снова скроется во мгле бесформенный силуэт «Жуткого» или яркий, огненный факел вырвется из его труб и пронижет ночную тьму. Скоро полночь и смогу прокарабкаться по палубе до своей каюты, выпить стакан горячего чая, переодеться в сухое и заснуть. Заснуть, о какое счастье заснуть в сухой койке. Еще пять минут, Боже мой, как долго тянуться эти пять минут... Наконец по рапу поднимается темная фигура лейтенанта В., я наскоро сдаю ему вахту и кубарем слетаю вниз. Волшебный, незабываемый миг, я в койке под теплым одеялом. Ночной бой, минная атака, может быть, но сейчас протянуться и заснуть... Мысли путаются, усталость охватывает тело и бархатные лапки сна обнимают тебя...

Как и нужно было ожидать, за ночь погода стихла и мы вошли в тихую зону моря. Как будто какая то волшебная рука успокоила бушующее море и подарила нас чудным, солнечным днем. Эскадра перестроилась в дневной порядок и продолжала идти на юго-восток в надежде встретиться с врагом. Но прошел день и ночь и море было пустынно. Нигде ни дымка... На следующий день после полудня, все суда застопорили машины, миноносцы подошли к большим кораблям для приемки угля. Но не успели закончить ее, как все дали полный ход, свернув к югу. Оказывается, что адмирал получил сведения о присутствии неприятеля в Трапезунде. Ранним утром открылись берега Анатолии и постройки Трапезунда.

- «Приготовиться к бою»..., взвился сигнал и все отрепетовали сигнал и дали самый полный ход. Но скоро обнаружилось, что ни одного неприятельского судна на рейде нет. Тогда адмирал приказывает «Ростиславу» и нам, миноносцам идти на рейд, обстреливать казармы и батареи. Влетаем на рейд и своим огнем разрушаем все портовые сооружения. Турки молчат. Уничтожив все, что было можно, присоединяемся к эскадре, которая идет вдоль берега. Кроме маленьких парусников, которые пропускаются без внимания, никого не встречаем. Очевидно турки, испуганные потоплением накануне целого отряда больших военных транспортов с артиллерией и амуницией для турецкой армии, прекратили всякое движение. Это было под самым Босфором и произвело большое впечатление и по видимому было большим ударом для германского командования, так как больших транспортов у них было мало. Обойдя большую часть Анатолийского берега и не встретив неприятеля, адмирал Эбергард решил повернуть на Севастополь, что бы приять уголь и запасы. 5 ноября, утром эскадры в довольно густом тумане приближалась к Крымским берегам. Впереди, приблизительно в тридцати кабельтовых от главных сил шли крейсера разведчики. Море было спокойно и временами легкий ветер разгонял туман, который к тому же становился меньше. Шедший впереди вспомогательный крейсер «Алмаз» заметил в тумане стоявшими с застопоренными машинами крейсера «Гебен» и «Бреслау», круто повернул и полным ходом пошел к эскадре, сообщая о присутствии неприятеля. Был полдень и мы мирно сели за стол в кают-компании обедать, когда до нашего слуха донеслась артиллерийская стрельба и звуки тревоги. Мы все бросились наверх по своим местам. Первое, что я увидел был «Евтафий», который шел полным ходом, изменив курс на 90 градусов влево, за ним виднелись «Иоанн Златоуст» и «Пантелеймон», остальные корабли еще поворачивали и едва виднелись в тумане, отстав от головного. Наш дивизион миноносцев, дав самый полный ход шел параллельно «Евстафию». Его башни были повернуты на правый борт и из дула орудий вырывалось пламя с буро-желтым дымом. Он залпами стрелял по неприятелю. По вспышкам, в тумане я мог заметить «Гебен», который отвечал ему. Его снаряды ложились совсем близко от нас, перетая через «Евстафий» и рвались в воде, обдавая нас брызгами. Одна из вспышек на «Гебене», приблизительно по середине его, мне показалась слишком большой и я подумал, что «Евстафий» попал в него, тем более, что через несколько минут стрельба прекратилась и неприятеля не стало видно совсем. К этому времени туман стал совсем расходиться и вскоре открылся чистый горизонт. На нем никого не было видно и эскадра пройдя немного повернула на Севастополь. Наш дивизион перешел на левую сторону линии и тут я только увидал, что в носовой части «Евстафия», в борту зияли дыры, но он продолжал идти, как ни в чем не бывало. По возвращении в порт, мы все узнали в подробности. После того, как «Алмаз» дал знать, адмирал сразу повернул на параллельный курс с неприятелем и хотя старший артиллерист медлил с открытием огня, ожидая его, как полагалось по правилам со «Златоуста», но адмирал приказал открыть огонь немедля. «Гебен», еще не стрелял, расстояние было, около 40 кабельтовых при плохой видимости и своем дыме из труб, который застилал цель. Первый залп пушек «Евстафия» сразу же попал в «Гебен» и угодил ему в самую середину. Он ответил, но его первый залп лег на недолет, второй перелетел и это был тот, который лег около нас. И лишь третьим, он попал в «Евстафий». Его снаряд разорвался в шестидюймовых казематах и лазарете, убив 4 офицеров, 39 матросов и ранив тяжело 1 офицера и 24 матроса. Раненый был мой хороший товарищ мичман Гнилосыров, с которым я плавал на том же корабле. Осколок попал ему в живот и он промучившись недолго, умер в госпитале. Через день эскадра и город хоронили убитых. Под сводами Николаевского Морского собора, стены которого усеяны черными, траурными досками с именами убитых во время осады Севастополя в Крымскую войну, стояли гробы покрытые Андреевскими флагами. Торжественно и тихо шла заупокойная литургия в храме, нарушаемая изредка заглушенными рыданиями матерей. Служба кончена... Один за другим, длинной вереницей, на плечах боевых товарищей выносят гробы. Оркестр играет «Коль славен». Проникновенные и торжественные звуки которого, провожают ушедших в лучший мир... Севастополь замер, как когда то, скрывая в недрах своих окровавленных холмов, первые жертвы войны на Черном море. Секретные сведения вскоре достигшие Севастополь, сообщали о том, что после боя 5 ноября, «Гебен» вернулся поврежденным и хоронил несколько десятков убитых. Но очевидно его повреждения были не очень серьезны, так как менее чем через месяц, он появился перед Батумом и обстрелял его. В это время в Батуме, представлявшем из себя небольшую крепость с устаревшими пушками, находился незначительный отряд судов, не военного типа, вооруженных орудиями. Вся защита Батума с моря заключалась в минном заграждении, поставленным в первый момент войны. «Гебен» не дойдя до расположения мин, с большой дистанции открыл огонь. Его снаряды обили угол у одного дома, что и было единственным его результатом, не причинив никакого вреда ни порту, ни крепости. Между тем, как он имел полную возможность нанести много ущерба, так как в порту находилось много нефтяных баков, где хранилось топливо для флота. Следует напомнить, что из Баку на Каспийском море, через весь Кавказ шел нефтяной трубопровод и таким образом Батум являлся нефтяным центом и представлял из себя очень уязвимое место. Чем объяснить такую оплошность с его стороны, я не знаю, но во всяком случае не ответным огнем наших батарей, снаряды которых не могли долететь до него. Словом со стороны «Гебена» это была неудачная демонстрация, которая нам послужила хорошим уроком.

В конце ноября, эскадра снова вышла в море, закончив необходимый ремонт в надежде встретить неприятеля. При подходе к Кавказским берегам, недалеко от Батума, эскадра застопорила машины с тем, что бы дать уголь для миноносцев, а большим нефтяникам зайти в порт для приемки нефти. В это время у нас на «Жарком», что то случилось в холодильнике и командир попросил два часа времени на исправление, ответ адмирала был идти в Батум и там исправить повреждение. Тут с нами произошел курьез, от которого нам было всем стыдно долгое время. Пока мы шли эскадрой, то по халатности не особенно внимательно вели прокладку курса, так как все время шли в кильватер. Перед тем как отделиться от эскадры и идти по назначению, на всякий случай командир приказал спросить точно место на карте у корабля с которого мы принимали уголь. Так как в этот момент мы уже отваливали и за шумом вырывающегося из свистка пара, я не расслышал хорошо ответ и проложил курс, не сверившись со старым. «Жаркий» дал хороший ход и понесся к берегу. Прошло часа два. Эскадра уже скрылась за горизонтом и только лишь в другом направлении я заметил дивизион больших миноносцев, который по видимому шел в Батум на присоединение к эскадре. Мне показалось странным, что наши курсы слишком расходятся и что мы кажется ошиблись, но до берега оставалось не так много и командир решил к нему приблизиться и кстати осмотреть. Между тем приближался вечер. В это время к югу от нас показался силуэт крейсера, по видимому нашего. Он заметил миноносец и не зная, что мы отделились пошел на нас. Мы обменялись позывными. Крейсер спросил куда мы идем и на наш ответ, что в Батум, передал сигналом, что мы на юго-западе от Батумского маяка в 18 милях. Было очень неудобно и командир остался очень недоволен, особенно потому, что ночью придется проходить минными заграждениями. Кроме того, мы сообщили по радио командующему отрядом в Батуме, что бы нас вышел встретить катер перед минными заграждениями. Очевидно, что он нас ждал понапрасну. Но делать нечего, мы дали полный ход и в темноте стали подходить к порту, благополучно пройдя заграждение, место нахождения которого нам конечно было известно. Но вполне понятно, что проходить ночью в полной темноте было не особенно приятно и что бы ориентироваться попросили открыть на «Березани» прожектор, так как никаких маяков конечно не горело. Нечего и говорить про то, что командиру здорово попало от адмирала за этот случай. В результате вышло так, что вместо 2 часов ремонта мы застряли в Батуме на несколько месяцев, не по причине неисправности, которая была пустяшной и уже исправленной в море, а по причине общего положения в этом районе. К моменту нашего прихода, т.е. в последних числах ноября, Батум оказался обложенным со всех сторон турками и оставалась сравнительно не большая прибрежная полоса, с железнодорожным путем, которая находилась в наших руках. В начале войны, на Кавказе было очень немного войск, по преимуществу из запасных, и армия нуждалась в подкреплениях, долженствующих прийти севера. Армия только еще разворачивалась и турки воспользовавшись удобным моментом начали наступление. Они подходили вплотную к Батуму и находились по ту сторону реки Чорох. При первом натиске небольшие части отступили к крепости, потом с помощью морского отряда продвинулись вперед и задержались также по ту сторону реки, удерживая турок. Последние же стали сосредотачиваться в направлении на Тифлис и приближались к Саракамышу и располагались также по линии гор, заходя в тыл Батуму. Словом неприятель был совсем близко и я мог убедиться в этом на следующий же день по приходе, слыша орудийную и ружейную стрельбу в горах. Мы, так сказать, оказались в осажденной крепости, для меня это было ново и первое, что я хотел, это посмотреть город и ознакомиться с положением вообще, но это пришло само собой и очень быстро. Несколько дней мы ожидали, что нас вызовут к эскадре, но скоро получили приказание о том, что миноносец присоединяется к Батумскому отряду судов для действий у берегов Кавказа. Сначала для нас это было аленьким разочарованием, но «а ля гер, ком а ля гер», как говорят выразился один генерал и мы смирились с этой мыслью. Отряд, в котром мы теперь состояли был не лишен интереса. Им командовал капитан 2 ранга Ш., человек независимый и с некоторыми особенностями в характере. Его флагманским кораблем было посыльное судно «Березань», вооруженное 75 мм пушками и два, три парохода, с полевыми пушками старого образца, которые при стрельбе перекатывались с одного борта на другой. Надо сказать, что подобная стрельба на нас производила веселое впечатление и эти корабли получили прозвище китайских броненосцев. Особенно один, который назывался «Дых-Тау», так и просился, что бы его окрестили китайским броненосцем «Дых-Тау». Так он и плавал под этим прозвищем до конца войны, всегда возбуждая в нас веселое расположение духа, когда нам приходилось действовать вместе с ним. Начальник отряда в свою очередь находился в подчинении у коменданта Батумской крепости и командующего войсками Батумского округа генерал-майора Л. и как всегда бывает сухопутный и морской начальники не были в особенных ладах между собою. Особенно кавалерийский, вернее казачий генерал Л., имел своеобразный взгляд на флот и не очень ясно представлял себе задачи флота и тактику действий военных кораблей, почему между ним и нашим непосредственным начальником не все было гладко. Особливо ярко это выразилось в одном случае, о котором расскажу позднее. Итак в Батумском отряде судов, единственным военным и быстроходным был наш «Жаркий» и отсюда следовало, что ему придется нести почти одному боевую службу, что и началось 3-4 дня спустя после нашего появления. За эти три дня я смог основательно познакомиться с положением в городе. Я бывал в нем несколько раз раньше, еще до войны и он производил на меня впечатление довольно веселого и во всяком случае своеобразного приморского города, населенного грузинами, армянами, аджарцами и прочими кавказскими народностями. Теперь он был пустынен. Большинство всех казенных учреждений, школы, частные предприятия эвакуировалось внутрь страны. На улицах никакого оживления ни днем, ни конечно вечером, когда во всем городе не горело ни одного огня. Иногда, когда мы засиживались в ресторане и поздно брели к себе на миноносец, весело болтая, наши шаги и голоса звонким эхом разносились по пустынным улицам, погруженным в тишину и мрак. К нашему удовольствию, погода стояла хорошая и мы могли полностью наслаждаться природой Кавказа и красотой его гор. Вечером на третий день, миноносцу приказано было идти в обход по турецкому берегу с целью разведать, подвозят ли по ночам фелюги, большие турецкие шлюпки, снабжение к своим войскам. Кроме того в штабе крепости имелись сведения, что по временам к расположению неприятеля подходят военные суда и пароходы. Насколько это было верно я не знаю, но во всяком случае наши передовые посты, 2-го морского батальона, который был в первой линии и располагался на берегу моря по горам, доносили, что они видели ночью силуэт какого то судна, военного типа Вполне понятно, что с большим нетерпением и чувством охотника, идущего на охоту вышел «Жаркий» в море. Темнота была кромешная. Подходя к расположению неприятеля, на миноносце была пробита боевая тревога: орудия заряжены, люди по своим местам и минные аппараты повернуты на борт. Миноносец идет настолько близко к берегу, насколько позволяет темнота. У всех настроение приподнятое, каждый стремиться разглядеть в темноте, что ни будь и первому открыть врага. «Жаркий» идет на юг, слева едва различимая линия черных от темноты гор, а справа море и усеянное звездами море. Я стою у кормового орудия, недалеко от группы прислуги, которая тихо болтает. Иногда сдержанный смех донесется откуда то и сейчас же замрет. Кто ни будь сбегает закурить в машину и от него закуривают все, старательно скрывая огонь папиросы под бушлатом или ладони руки. Разговор команды, большей частью полны юмора и не относиться к войне. никто не думает о том, что может быть таинственный силуэт замеченный накануне, был неприятельский заградитель, ставивший мины. Может быть еще одно мгновение и ни от кого из нас не останется и следа. Иногда мне приходит эта мысль, но я сейчас же думал, но ведь это одно мгновение, не успеешь и заметить, как очутишься в другом мире, стоит ли терзаться, стоит ли думать об этом. Одно мгновение, никаких страданий... Прекрасно, думал я, служишь во флоте, воюешь и то с комфортом. Вдруг все насторожились... У самого берега мелькнуло несколько огоньков. «Жаркий» круто повернул и пошел прямо в берег, но напрасная тревога, это оказалось несколько огоньков из хижин, расположенных у берега. Идем дальше, на горах то там, то сям, загораются костры - это неприятельские войска. Мы не стреляем, хотя страшно хочется всем, но командир не разрешает, что бы не распугать тех, кто может быть находится в море и кого мы можем встретить. Со мной рядом у пушки стоит машинный кондуктор, он был в Порт-артурской эскадре во время японской войны и рассказывает мне об первой ночной атаке японских миноносцев в Порт-Артуре. С нее он перешел на историю войны и рассказал мне много фактов, которые обычно не пишутся. Историю японской войны я знал хорошо, но тем не менее с удовольствием слушал безыскусные рассказы простого человека, проведшего всю осаду и перед глазами которого прошла вся эта грустная эпопея. Он рассказал мне ряд боевых эпизодов, которые в лишний раз показывают насколько воинственный и предприимчивый дух в русском солдате, но нужно его уметь разбудить, уметь использовать эти качества и тогда русская армия была бы непобедимой. Но тех вождей, кто умел это делать, кто знал как зажечь огонь было слишком мало в русской армии. То были редкие, яркие звезды на безотрадном поле безталантности и посредственности. На самом же деле в офицерской массе было много талантливых и способных офицеров, но слишком им трудно было пробиться через толщу невежества и непонимания, которая как туманом окутала Россию. И ужас ее был в том, что тупое невежество царило среди тех кто правил. Так в частности и в Порт-Артурской эскадре не было ни одного, даже посредственного адмирала, который умел командовать и вести в бой... Приезд из России адмирала Макарова, энергичного, талантливого и любимого вождя, поднял упавший дух во всех. Эскадра ожила. Но к несчастью России и неизъяснимой радости японцев, флагманский корабль «Петропавловск» взорвался на мине и с ним погиб адмирал. Да японцам было чему радоваться, с Макаровым им не удалось заблокировать Порт-Артур и Япония не была бы, как теперь могучей морской державой. Но впрочем, кто им помог в то время, еще пожать плоды посеянного и поймут, что враг то был совсем не тот, кого они считали, а тот кому они помогали. Что говорить, со стороны России, японская война была бессмысленной и совершенно ненужной авантюрой, результат невежественного, неумелого управления страной.. Инстинкт подсказывал это простому солдату и поэтому порыва не было. И правда, зачем было идти куда то, к желтым, когда сзади была огромная, богатая хлебом, золотом и неисчислимыми естественными ценностями русская земля. Да есть ли в мире еще такая страна, как Россия, которая может жить имея все в своих недрах, только работай и богатей. Все страны нуждаются в колониях, без который они жить не могут. Великой же Руси не нужно ничего, кроме умения. Так думал я, перебирая свои мысли, под аккомпонимент монотонного рассказа моего собеседника.

Несколько десятков миль прошли мы по вражьему побережью. Уже давно скрылись костры турецких костров, а «Жаркий» шел еще на юг в надежде встретить кого либо. Но берег был безмолвлен и море пустынно. Время было далеко за полночь, нужно повернуть обратно и к рассвету, пока еще темно, войти в Батум. Зачем показывать туркам, что мы совершаем ночные экскурсии с целью топить и разрушать Пусть увидят это на деле. Возвращаясь, уже недалеко от порта, миноносец вплотную подошел к турецким окопам, с целью, что либо увидать, хотя было темно и едва ли, что можно было разглядеть. Но нас заметили и по палубе, надстройкам и мостику «Жаркого» защелкали пули. Следы их были всюду, но к счастью никто не был ранен. - «Открыть огонь!» - донеслось с мостика и оба наших орудия своим раскатистым гулом, заполнили побережье ущелья. Так совершенно неожиданно для нас, мы получили боевое первое крещенье. Не знаю насколько действителен был наш ответный огонь, но во всяком случае после первых наших выстрелов турки прекратили стрельбу и «Жаркий» вернулся в Батум.

Утром следующего дня, командир получил приказание ознакомиться с береговым фронтом для поддержки артиллерийским огнем наших войск, предполагающих начать наступление через несколько дней. Для этой цели отправился командир, артиллерийский офицер дивизиона плававший на «Жарком» и я. Нам подали казачьих лошадей и в сопровождении дали одного кубанского казака. И вот наша кавалькада ранним утром отправилась на фронт. Воображаю, как смешно было со стороны наблюдать наездников судорожно цепляющихся то за луку, то за гриву лошади, что бы не свалиться с седла. Следовавший впереди нас казак искренне хохотал видя, что лошади нас совершенно не слушают, чувствуя на себе неумелых наездников. Все было бы ничего, если бы не нужно было переезжать в брод быстро несущийся Чорох. Это было для нас целой трагедией. Лошади, очевидно чувствуя брод, шли сами, но нам казалось, что их нужно направлять и поэтому я без толку дергал поводьями. Лошадь горячилась и не слушалась. Наконец дело кончилось тем, что она споткнулась и я очутился в воде по пояс, впившись в ее гриву. К моей искренней радости было неглубоко и я с большими усилиями мог взобраться в седло и отпустить поводья и следовать дальше, предоставив моему коню идти, как он хочет Это было много лучше и через несколько минут я вылез на берег. Прекрасный, первый урок верховой езды. Хорошо, что нам дали спокойных, горных лошадей, которые сами знают куда нужно идти, а то вероятно бы мы и не добрались до фронта. За Чорохом, несколько верст пройдя начиналась турецкая территория, на которой конечно не было и никаких следов дороги, особенно в горах, где были только едва протоптанные пешеходные тропинки. Это было место по которому только, что продвинулись вперед наши войска с боем и поэтому нам попадались трупы убитых, наших и турок. Зрелище для нас, никогда не видевших подобных картин было не особенно приятным, тем более, что нас предупредили в штабе в штабе перед отправлением, что зачастую турки и в тылу стреляют из-за деревьев и что нужно быть осмотрительнее. То там, то сям раздавались одиночные выстрелы и перспектива обратиться в подобную мумию не была особенно приятна и хлестанув лошадей мы понеслись в горы. Тут я получил первое впечатление горной войны. Каждый момент можно было ожидать получить пулю и подвергнуться нападению из-за куста, камня, дерева или густых лиан, которые в изобилии росли кругом. Наконец мы добрались до расположения 2-го морского батальона. По дороге мы обогнали целый караван мулов и вьючных лошадей, доставляющих провиант, снаряды и патроны. Вот показались палатки, затем линии окопов. Здесь располагался командир батальона и его штаб. С вершины горы хорошо была видна долина, на другой стороне которой, в горах располагались неприятельские окопы. Всякая стрельба утихла и обстановка казалась совершенно мирной. Я пошел бродить по окопам и обозревать окрестность, что бы получить представление о местности и заметить приметные пункты для стрельбы. Впереди меня, в нескольких шагах из окопа вылезла коренастая фигура, во флотской фуражке, надетой на затылок. При виде меня ее физиономия расплылась в широкую улыбку и рука потянулась отдавая честь. - «Здравия желаю, Ваше благородие. Вы меня не узнали, я кочегар с «Евстафия». Я напряг свою память и сейчас же вспомнил его. - «А, здорово. Как ты здесь?». Матрос был действительно на «Евстафии» и незадолго до войны был уволен в запас флота. Тут он поведал мне, как его мобилизовали и потом отправили на сухопутный фронт сражаться с турком. Как он упрашивал меня устроить его снова на корабль и жаловался на трудности службы на сухопутном фронте и слезно умолял взять его на миноносец. Конечно я сказал ему, что постараюсь это сделать, но что бы он не рассчитывал, так как флот не нуждается в людях. Бедняга совсем повесил нос и мрачно смотрел в землю, чувствуя, что ему на корабль попасть не удастся. Я сказал ему еще несколько взбадривающих и утешительных слов и продолжал свои обследования. Когда я возвращался несколько времени спустя через то же место, я видел, мой недавний собеседник, очевидно забыв свои горести, лихо отплясывал трепака, не заметив как я наблюдал за ним и в душе искренне радовался за него. Целый день мы провели на фронте, получив яркое впечатление о горной войне. Не раз за это время, я вспоминал свой миноносец и сравнивал условия жизни на нем с фронтовыми и искренне сочувствовал своим товарищам, флотским офицерам, которым пришлось сражаться здесь в горах. Зв время нашего пребывания, редкие ружейные залпы раздавались то там, то здесь, да совсем изредка бухали по очереди две наши горные пушки, представляющие из себя всю артиллерию прибрежного фронта. К вечеру, попрощавшись со всеми и пожелав им успеха в предстоящем наступлении, мы покинули непривычную для нас обстановку и к темноте вернулись на миноносец. Милый, уютный «Жаркий», как много лучше на тебе, даже тогда, когда в свежую погоду, нельзя ни сесть, ни спать, ни есть по человечески.

Следующий день по возвращении мы употребили на приемку снарядов с «Березани», для предстоящей нам назавтра стрельбе. Ранним утром, когда еще солнце не успело показаться из-за гор, «Жаркий» вышел к расположению наших войск, прибыв на место к назначенному часу. Мы стали совсем близко к нашим окопам и получив последние приказания направились ближе к неприятелю, выбрав удобную для стрельбы позицию. По условному сигналу миноносец открыл огонь, сначала шрапнелью, а потом и фугасами, ради экономии шрапнели. В это время взошедшее солнце осветило долину и неприятельские склоны гор., тогда как наши были в тени. По ним, скрытые кустарником и лианами, спускались наши наступающие цепи. Одна, растянувшись длинной лентой, с офицером впереди, двигалась по берегу. Наша шрапнель рвалась над окопами неприятеля. Прошло с полчаса, когда до нашего слуха донеслись ружейные залпы и крики «ура». Горный орудия, по условию, своими разрывами показывали нам место куда нужно особенно усиленно посыпать шрапнелью. Наша стрельба была прекрасной и войска бодро продвигались вперед. Турки, видимо испуганные такой стрельбой, отвечали редко и по видимому покидали свои окопы. В бинокль и дальномер следили мы за своими, которые поднимались по горе. Ружейные залпы то усиливались, то стихали. Временами в долине и на горах наступала какая то зловещая тишина, после которой, как во время грозы раскатисто и гулко гремели наши пушки. Через три часа наши войска уже были на вершинах неприятельских гор и отдыхали. Турки отступали. Мы продвинулись вперед, продолжая посыпать шрапнелью отступающих турок, пока наступление не закончилось и наши войска не закрепились на ночь. Мои барабанные перепонки, как впрочем и всех, страдали сильно и мы спасались тем, что запихивали в уши неимоверное количество ваты, так тяжело было стоять целый день у стреляющей пушки. Так несколько дней подряд продолжалось продвижение русских войск и в промежуток времени, довольно короткий, насколько мне помнится с 9 по 19 декабря были заняты все прибрежные селения турок от Гонии до Лимана. За это время «Жаркий» забегал в Батум принять провизию, снаряды и немного отдохнуть. Помню, что как то раз, идя по берегу с целью разведки, с мостика миноносца заметили мы маленькую турецкую деревушку, по видимому покинутую. Командир приказал спустить шлюпку и несколько человек отправились на берег. Признаться откровенно, нас больше интересовали, замеченные еще издали мандариновые деревья, чем сама деревушка в которой конечно никого не могло быть. Тем не менее, с необходимыми предосторожностями мы стали продвигаться к ней, имея наготове ружья и револьверы. Покинутые хижины произвели на меня гнетущее впечатление. Видно было, что это насиженное гнездо простых, живущих своим трудом людей, вынужденных покинуть его. Все свидетельствовало о поспешном уходе: несколько растерянных, кудахтающих кур, жалобно воющая по отсутствующим хозяевам собака, разбросанный повсюду примитивный хозяйственный инструмент и разорванные рыболовные сети. Роскошные, усеянные золотистыми мандаринами, деревья окружали эти бедные хижины. Наскоро осмотрев все, мы бросились в сад и стали с остервенением рвать мандарины и заполнять ими все, что было можно. Скоро шлюпка почти была доверху нагружена ими. Когда мы все занимались срыванием мандаринов, с миноносца послышались тревожные гудки. Очевидно с него, что ни будь заметили и нужно было торопиться, но несколько матросов слишком увлеклись и их нельзя было оторвать. Мне пришлось самому пойти и приказать им бросить и бегом бежать в шлюпку. «Жаркий» беспрерывно давал гудки На горизонте ясно был виден дым, который приближался. Я знал, что наших судов в этом районе быть не могло., следовательно это неприятель. - «Навались», отдал я приказание гребцам и вельбот понесся. И попало же мне от командира за то, что я не отвалил от берега сразу же и заставил его беспокоиться. - «Должны же Вы понимать, что я не могу ждать, ведь это может быть «Бреслау». Поднимайте скорее вельбот». - «Есть, виноват, Владимир Иванович, так вышло, уж очень был хорош мандариновый сад...» Уже на ходу был поднят вельбот и миноносец понесся вперед, разведать, что это за дым. Но по мере того, как он шел, дым становился меньше и наконец скрылся за горизонтом. Не могло быть сомнения, что это был кто либо из германских крейсеров, потому, что мы дали свои 27 узлов и не могли сблизиться, значит ходок был лучше нас.

Вернувшись в Батум, мы получили маленький отдых, но в эту же ночь произошло малопонятное и неожиданное событие. Около полуночи, когда мы все мирно спали, со стороны моря послышались орудийные выстрелы. Темень была страшная и в море, недалеко от берега, немного южнее крепости, вспыхивало яркое пламя огня от выстрелов. В крепости и городе ни одного огня и полная тишина. Напрасно в течении 15 минут неприятельский корабль обстреливал город - он ошибся и его снаряды ложились много в стороне, в пустынной долине реки Чорох. Наутро мы нашли их там не разорвавшимися, разбросанными на огромном пространстве. Хорошо, что крепость не отвечала и не обнаружила этим свое место, а то могло быть хуже. Пока «Жаркий» снимался с якоря и выходил из гавани, стрельба прекратилась. Бесполезно было в такой кромешной темноте, кого либо разыскать в море и миноносец вернулся на место. Неудача врага долго была шуткой среди всех. - «Не потрафил», говорили матросы, - «малость ошибся, стрелял в божий свет, как в копеечку...»

Но видимо германо-турецкое командование было недовольно действиями миноносца на турецком побережье, которые его раздражали. И действительно, один маленький миноносец целыми днями, как назойливая муха вертелся у их окопов, стреляя по ним с утра до вечера, топил парусные суда, разрушал мосты и военные постройки и против него никаких мер. Возмутительно, и вот в одно прекрасное утро, так в середине декабря, когда «Жаркий» готовился снова выйти на поддержку своих войск и тихо покачивался у пристани, из крепости карьером несся казак и с места осадил свою лошадь у миноносца и передал бумагу. В ней сообщалось, что на горизонте показалось судно и что миноносцу приказано сняться с якоря. Не спел казак отъехать далеко, как солдат мотоциклист, как сумасшедший подлетел к миноносцу и передал вторую бумагу, в которой говорилось, что это двухтрубный миноносец. «Жаркий» уже отдал концы, когда второй мотоциклист привез сообщение, что это четырех трубный крейсер и что он находится совсем близко от берега совсем близко от берега против наших окопов.

Загудели ветрогонки в котлах и мы полным, что могли ходом вышли в море. Утро было прелестно, солнце взошло и море спокойно. Быстро пронесся «Жаркий» мимо устья реки Чорох, где берег круто поворачивал и образовывал залив. Легкий утренний туман закрывал берег и те места, где находились наши окопы и поэтому мы не могли увидеть сразу корабль о котором получили извещение. Но вот медленно, медленно туман пополз наверх по горам и начал заметно редеть. Перед нашими глазами, внезапно вынырнул силуэт четырех трубного крейсера, который разворачивался бортом к нам. В то время, как мы неслись вперед, «Бреслау», это был он, видел нас отлично на ясном горизонте моря. Расстояние до него было, около 70 кабельтовых. «Жаркий», как испуганная лошадь сразу осадил, застопорив машины. Что было делать. Идти в атаку безумие и нелепость. Яркий, тихий, солнечный день, он утопил бы нас прежде, чем мы дойдем не только на наш минный, но и пушечный выстрел. Его ход лучше нашего, артиллерия превосходна. Что мог сделать маленький и слабый «Жаркий». На мостике командир и все офицеры. Мы обмениваемся мнениями и получается, как бы экспромтный военный совет. Первый раз я так отчетливо и близко вижу неприятельский крейсер. Вот он дал медленный ход вперед и направляется не спеша к нам. В бинокль ясно видно, как его пушки поворачиваются в нашу сторону. Командир колеблется и не хочет идти ему навстречу. Дивизионный артиллерист и механик молчат. Я волнуюсь и умоляю командира идти вперед и обменяться хотя бы выстрелами. - «Владимир Иванович, пойдемте на него. Ведь это такой редкий случай. На нечего бояться, мы у своей крепости. Хоть обменяемся только выстрелами. Такой редкий и интересный случай», не перестаю поскуливать я. - «Он сейчас откроет огонь» мрачно произносит механик. - «Э, батенька, еще дистанция велика для него», нерешительно и не отрывая глаз от бинокля, отвечает артиллерист. - «Дистанцию!», бросил он дальномерщику. - «Семьдесят кабельтовых Ваше благородие...» «Странно, что он не стреляет», говорит недоумевающе командир. Минуты проходят одна за другой. Я с нетерпением ожидаю вспышки огня из орудий «Бреслау». «В чем дело», думаю я, «почему он действительно не стреляет». Ведь расстояние так хорошо для его пушек. Не то, что нам, с нашими пушченками, которые бьют на сорок кабельтовых. Но видимо командир крейсера хочет стрелять наверняка и на близкой дистанции. Вот «Бреслау» прибавил ход, потом вдруг сразу круто повернул и пошел к берегу. «Что за странность», - проносится у всех в головах. «Чего он ждет». Наш командир решает остаться на месте и ждать, наблюдая за противником. Мои уговоры приблизиться немного и открыть по нему огонь, не приводят ни к чему. - «Вл. Ив., подумайте, бой миноносца с крейсером. Ведь это исключительно. Разве можно упустить такой счастливый случай».

- «Ну, бросьте, что мы будем бросать зря снаряды».

- «Ну, хоть несколько выстрелов», - не отстаю я, - «хоть немножко вперед...» Командир не хочет рисковать миноносцем и остается на месте. «Бреслау» и «Жаркий» еще долго рассматривали друг друга, как бы обдумывая, что же предпринять. Наконец командир решает вернуться в Батум и донести. Но он все таки сначала решился пройти немного вперед к крейсеру. Тот снова повернулся всем бортом, но продолжал молчать. Прошли еще несколько молчаливых минут. «Право на борт», - скомандовал командир. Миноносец, вздрагивая от быстрого хода помчался назад. Подходя к крепости, до нашего слуха донеслись орудийные залпы, которые раскатистым и громким эхом неслись по горам и долинам, докатываясь до Батума, каким то неясным и отдаленным громом. «Бреслау» стрелял по наши окопам. Но пока мы неопределенно и продолжительно осматривали друг друга, наши войска покинули на время свои окопы и отошли. Турки конечно заняли их и вот снаряды германского крейсера посыпались на союзные им войска. Продолжалось это добрых 2 часа.

Как только мы ошвартовались (закрепились) у пристани, командир немедленно отправился с начальником отряда к коменданту крепости и командующему войсками доложить о виденом.

- «Почему Вы не атаковали крейсера», - спросил лихой генерал, с негодованием в голосе, командира.

- «Но, Ваше Превосходительство, это совершенно невозможно в солнечный, ясный день. Он утопил бы нас прежде чем мы могли бы приблизится».

- «Как? Почему мои казаки могут атаковать всегда, а Вы нет...»

Как ни пытался начальник отряда и командир доказать невозможность и безрассудность минной атаки при таких обстоятельствах, храбрый генерал не понимал и рассерженный удалился, совершенно недовольный действиями командира.

С этого момента наш морской отряд вообще и в частности «Жаркий» попали в опалу у командующего войсками. Но это продолжалось недолго и скоро ему пришлось сменить гнев на милость, так как без участия миноносца, войска едва бы продвигались вперед так быстро и сравнительно легко. «Жаркий» беспрерывно топил, разрушал и обстреливал. Его последняя стрельба при взятии одного укрепленного пункта, была так удачна, что случай с «Бреслау» был совершенно предан забвению. Мы же в кают-компании долго не могли забыть этого разговора командира с генералом и искренне смеялись каждый раз, вспоминая, как генерал сравнивал атаку миноносца с атакой казаков. Уж очень это были не похожие вещи. Между тем нужно сказать, что подобные случаи с сухопутным начальством были не редки. Конечно, нельзя было требовать, что бы офицеры армии разбирались в морских вопросах, но иногда можно было потерять пределы терпения, стараясь объяснить некоторые вопросы морского характера.

Между тем, мы продвигались по прибрежному фронту в глубине Кавказа произошло следующее. Турки, ободренные первыми удачами и встречая слабое сопротивление, незначительных наших отрядов, двигались на Тифлис, столицу Кавказа. Они находились, в середине декабря у Саракамыша, расположенного недалеко от Тифлиса, очевидно рассчитывая его скоро занять. В это время кавказская армия развернулась и нанесла у Саракамыша и Киракалисса такой удар туркам, что они были разбиты наголову и бросая оружие, артиллерию и обозы, бросились бежать назад. С этого момента, кавказская армия неуклонно и почти безостановочно двигалась вперед, совершая поистине чудеса, в этих диких, покрытых снегом горах с жестокими морозами и метелями, без всяких признаков дорог, разливаясь широким фронтом, от Черного моря до берегов Евфрата. Только лишь грянувшая революция, остановила кавказских богатырей, которые непобежденные, а всегда победоносные, сами пошли назад.

С отступлением главной турецкой армии, наше наступление по всему фронту пошло быстрее, да к тому же из Севастополя в подкрепление был прислан «Живой», такой же миноносец, как и мы и наша служба была значительно облегчена, так как мы получили возможность чередоваться. Деятельность морского отряда оживилась и изредка вся эта армада с «Березанью», «китайскими» броненосцами и нами выходила делать большой выход сатаны. Вспоминаю один, когда мы все, с самыми разнокалиберными пушками в строе фронта обстреливали Хопу, маленький городок на берегу моря, который по сведениям шпионов служил базой для турецких войск. Уж и досталось бедной Хопе, половина домов была снесена, все турецкие фелюги находившиеся на берегу были разбиты, пощажена была кажется только лишь одна мечеть, несмотря на то, что шпионы доносили, что именно там хранились запасы. Но, щадя религиозное чувство, мы не стреляли по ней. Испуганные жители бросились конечно, бежать, осле того, как мы выстрелили первый раз и по видимому город был пуст заранее. В то время, как «Жаркий» обстреливал мост, который был перекинут через реку, одна женщина бросилась бежать по нему, держа за руку ребенка. Мы прекратили стрельбу, пока она не отошла на далекое расстояние и только лишь после этого разрушили мост. Во время бомбардировки, у берега, между нами и остальным отрядом всплыла мина. Нужно было ее распознать, чья она и потом утопить. По приказанию командира, я с двумя матросами отправился на тузике выполнить это поручение. Мина плавала совсем близко от берега. Как только я стал приближаться к ней, буквально град пуль посыпался на нас с берега и тузик был продырявлен пулями в нескольких местах. Эта мина была нашей и я не теряя времени утопил ее выстрелами из винтовки и стал отходить. «Жаркий» видя, что по нам стреляют, дал ход вперед и пошел к нам на помощь, открыв огонь по кустарникам и деревьям, откуда виднелись дымки выстрелов. Обозленные турки стали обсыпать пулями миноносец, пока его жестокий огонь не заставил их покинуть свои убежища и прекратить стрельбу. Но далеко не всегда дело обходилось счастливо. Иногда из Севастополя посылались отряды миноносцев, для обстрела турецкого побережья, несколько южнее того места, где обычно действовали мы. Так, один раз миноносцы высадили десант, для осмотра находившихся на берегу фелюг. Как только десант, состоявший из нескольких человек стал приближаться к фелюгам, со всех сторон полетели пули и бедный мичман А., пал сраженный свинцовой пулей в висок. С трудом, оставшиеся в живых матросы вытащили его труп из под огня и отвезли на миноносец. Турки, видя постоянно наш беспрерывный и бесцеремонный обстрел их берегов, пользовались всяким случаем нам отомстить и позволяя подойти на близкую дистанцию, открывали убийственный огонь из ружей и пулеметов. Пример с миноносцами сделал и нас осторожными, так как не было никакого смысла терять людей и поэтому, если приходилось идти осматривать турецкие парусники, то предварительно убеждались в том, что кругом никого нет, а если при приближении шлюпки турки начинали стрелять, то огнем миноносца разбивались все парусники беспощадно. Раз как-то, в местечке Архане, в котором мы остановились для обычного осмотра и спустили вельбот, нас встретили на редкость сильным огнем и посланный вельбот не прошел и половины пути, как был прострелен в нескольких местах. Но турки видимо неважные стрелки и никто даже не был задет, хотя и цель для турок была такой, что лучше не придумаешь. Пришедший к нам в отряд «Живой» много облегчил нам, как я говорил тяготы боевой службы, но в тоже время и характер наших выходов в море несколько изменился. Начальство не ограничивалось тем, что посылало нас для совместных действий с армией, но посылало нас и в дальние выходы с целью нападения и разведок. Для нас это уже было много веселее, особенно ходить вдвоем. Первый наш выход вдвоем был ночью к мысу Иерос, западнее Трапезунда, с целью захватить пароходы или парусники Мы провели у мыса несколько часов, но несмотря на самый тщательный осмотр никого не обнаружили. Потом для вящего устрашения турок, нам было приказано обстрелять их большие города. Для этого «Живой» пошел в Трапезунд, а «Жаркий» в Ризе, и там, и здесь все было разгромлено, что имело военное значение. Эффект был огромный и всего через несколько дней Батумский отряд обогатился, еще двумя миноносцами, присланными из Севастополя, что ясно обозначало, что вскоре на этом фронте начнутся усиленные операции. Командир одного из вновь пришедших миноносцев, уверял, что по дороге, около маяка Пицунда их атаковала германская подводная лодка и что он в свою очередь бросился на нее и всем своим корпусом прошелся по перископу и рубке. Действительно, когда миноносец приподняли, то его днище и винты были повреждены. Никто из нас не мог ни отрицать, ни утверждать, но в эту пору, еще ни одна немецкая лодка не появилась в Черном море, это был декабрь 1914 года, и все остальные командиры здорово «обкладывали» своего товарища, утверждая, что он просто перескочил через каменную гряду, а ссылался на подводную лодку. Поди-ка там проверь, что это было. Но весьма возможно, что это была подводная лодка и особенно на эту тему не спорили, предоставив будущему разъяснить это темное место в боевой деятельности миноносца «С-й».

С приходом миноносцев, нам дали немножко отдохнуть, почистить свои котлы и перебрать машины. Это время, я использовал на то, что бы познакомиться с окрестностями Батума и побывать на его укреплениях. Природа этого угла Кавказа очень красива и оригинальна и напоминает больше Африку, чем юг России. Пальмы, олеандры, апельсиновые и лимонные деревья, чайные плантации, быстронесущиеся горные реки и реющие над вершинами гор орлы и кондоры, делали этот край экзотическим для русского человека, привыкшего видеть необъятные поля и леса России. Как природа, так и население Батумской области, как впрочем и всего Кавказа отличалось большим разнообразием и разнохарактерностью. Особенно ярко эти свойства вылились во время войны и заставляли быть начеку русское командование. В Батумской области было много мусульман, среди которых турки, вернее немцы вели агитацию против России и нужно было быть очень осторожным и внимательным, что бы в таких трудных обстоятельствах, среди грузин, армян, аджарцев, постоянно враждующих между собою, правильно вести русскую линию. Но, надо сказать, что многообразное население Кавказа было совершенно верно и предано России, за исключением некоторой части аджарцев, которых поэтому крепко держали в руках и было только несколько незначительных случаев измены, не имевших серьезного значения. Что касается коренного и наиболее многочисленного населения Кавказа, которое состояло из грузин, армян и татар и даже диких горных племен, каковыми были черкесы, ингуши и др., то они были истинные сыны необъятной России, служившие ей честно и безропотно. Однажды я видел проходящими через Батум на фронт кавалерийские и пехотные части армян, грузин, татар и черкесов. Это была эффектная картина, которая навсегда останется у меня в памяти. Впереди рысью проходил грузинский полк. Маленькие, с высоко задранными мордами, горные лошадки несли на себе статных, в папахах с белыми башлыками всадников. На них были черные черкески, перетянутые узким с серебром поясом, уложенные серебром сабли и винтовки за плечами. За ними шли армяне, одетые также, но с красными башлыками и потом черкесы и татары в своих национальных формах. Все это как-то особенно красиво гармонировало с окружающей обстановкой: снежными вершинами, окружавшими нас узенькими улочками и звуками восточной музыки, топотом лошадей и лязгом оружия. Это напомнило мне читаемые в далеком детстве, сказки «Тысяча и одной ночи», где загадочный Восток, влек к себе своей своеобразной красотой и какой то тайной. И для меня, русского, видевшего перед собой этот иноплеменный поток людей, шедших сажаться под русскими знаменами, казалось в одно и то же время чем-то странным и чем-то таким, что вселяло гордость и уверенность.

Мое посещение крепостных укреплений вокруг Батума убедило меня в том, что с такими пушками крепость могла только лишь сопротивляться туркам, настолько все было старым и отжившим. Впрочем и хорошо, что на перевооружение не тратили денег, так как это не стоило. Но было очень хорошо, что одна батарея состоявшая из двух 10-дюймовых пушек современного типа, была поставлена для обстрела моря. В полезности ее, мы все очень скоро убедились. Как-то раз, уже в конце января в Батум зашли за углем 4-й и 5-й дивизионы миноносцев или как мы их называли между собой 45-й. Закончив погрузку, миноносцы вышли в море для обстрела побережья. Мы получили приказание присоединиться к ним и вот вся флотилия, в составе 10 миноносцев начала громить небольшой городок, где предполагались войсковые части и запасы. Разгромив все то, на чем было подозрение, мы все победоносно пошли обратно, но... вот на горизонте показался дымок, который быстро приближался. С ясно выраженным видом «Иду на Вы», все повернули на него и большим ходом пошли на встречу приближающемуся дыму. Но вот задорный и ретивый вид головного миноносца вдруг как-то сразу изменился. Он испуганно и круто повернул вправо от дыма и на его мачте взвился хорошо знакомый треугольный белый флажок с красным шаром в середине: «Б», - полный ход. Мы не успели оглянуться, как перед нами посыпались снаряды «Бреслау». Нечего и говорить, что для него мы все были легкая добыча. Он мог бы нас перетопить, как бы отел, если бы только мы били подальше в море и не успели добежать до своей береговой батареи. Пройди мы всего только, на полчаса больше в море, как от нас полетели бы пух и перья. Но германскому крейсеру, что называется не повезло и хотя он нас нагонял, но стрелял неудачно и его снаряды только брызгами заметно отстающего «Сметливого». К счастью наша батарея своевременно открыла огонь из своих 10 дюймовых пушек и, как только первые снаряды хлопнулись в воду недалеко от крейсера, он сразу повернул в море, явно испугавшись и бросил уже настигнутого «Сметливого». Итак, мы счастливо и без всяких повреждений, к несомненному разочарованию неприятеля, вернулись восвояси. Воображаю, как командир «Бреслау» рвал на себе, от досады волосы. Ха, ха, ха... Действительно не подперло и который раз...

1-го февраля в Батум прибыл экзарх Грузии Питирим. «Жаркому» приказано было его отвезти на позиции. Его сопровождали командующий войсками и военный губернатор. Подойдя к местечку Макриалы, мы спустили вельбот и я получил приказание высадить высоких гостей на берег. В Макриалах, отделенных от вражеских позиций, только снежной вершиной величавого Селима, экзарх отслужил молебен и затем обратился с речью к войскам. На следующий день, к экзарху явилась депутация от аджарского мусульманского населения., тяжко провинившегося перед русской государственной властью. Депутация просила владыку о заступничестве и о разрешении аджарцам самим выдать виновных властям. Впервые в истории Кавказа, мусульмане прибегали с ходатайством к христианскому архипастырю. Приняв их, экзарх отправился на передовые позиции и благословлял сражающиеся войска.

По возвращении миноносца в Батум, я получил известие о назначении меня на подводную бригаду и срочном отъезде в Севастополь. Правда, я стремился на подводные лодки и был доволен своим назначением... Но мне было до боли грустно покидать «Жаркий», командира, офицеров, команду, с которыми я, как бы сроднился, пережив не одну только опасную минуту. Завтра, ранним утром я уезжаю. Последний ужин в маленькой, тесной, но уютной кают-компании. Мне преподносят серебряную чарочку с надписью «Гония-Лиман», места, где мы сражались и фамилиями моих боевых сотоварищей. Растроганный, я пью из нее за боевой успех миноносца, под звуки стариной русской чарочки... Славный и хороший русский обычай! Пережил ли ты проклятую человеческую ненависть революции... Впрочем, вскоре и «Жаркий» покинул Батумский отряд и вернулся в Севастополь для ремонта, после своей трудной и беспокойной службы в Батумском отряде, в котором на него пала вся тяжесть первых дней войны, в этом районе Черного моря. Пришедший позднее «Живой» уходил вместе с ним. Главнокомандующий войсками искренне сожалел об уходе миноносцев и отдал следующий приказ:

Вторая часть этого приказа была о награждении Георгиевскими крестами и медалями отличившихся матросов обоих миноносцев.

Итак, я покинул «Жаркий». Из вагона медленно ползущего поезда, в полумраке я в последний раз различил его четыре трубы. Они дымили, видимо он выходил в море. Мое сердце невольно забилось скорее и махнув ему платком, я мысленно пожелал удачи. Красивая, тропическая растительность Зеленого мыса, сразу скрыла от меня порт, город и море. Поезд шел пересекая Кавказский хребет. Первый раз в жизни перед моими глазами проходила кавказская панорама: ущелья, леса, богатейшие сады и виноградники, усеянные скотом склоны гор и пастбища. Красиво расположенный Тифлис, столица Кавказа, бесчисленные нефтяные вышки Баку, нефтяной столицы мира... Все проносилось быстро... Как велика и богата Россия, думал я про себя, стоя у открытого окна. Есть все, но в то же время и чего-то не хватает. но чего, я сознавал смутно и неясно.

Со скудным мичманским багажом, но с обилием ружей, всех образцов и всякого рода доспехами неприятеля, вылез я из вагона поезда на севастопольском вокзале. Через день, я явился своему новому начальству, начальнику подводной бригады, капитану 2 ранга К. - «Вы назначаетесь на подводный минный заградитель «Краб», минным офицером Явитесь командиру сегодня же». - «Есть», ответил я и откланявшись вышел от бригадира, сгорая от нетерпения увидеть новый корабль. Оказалось, что командир и офицеры на работах, на лодке и я по непролазной грязи севастопольского порта торопился добраться до «Краба», стоявшего на мортоновом эллинге. Скоро я увидел перед собой странного вида подводную лодку, покрытую лесами, грязную, с ржавыми пятнами, полу развороченной надстройкой и с какими-то полуцилиндрами на борту, явно пристроенными потом. - «Ммм», пронеслось у меня в голове, - «это, что-то полупочтенное». Но когда я добрался по шатающейся деревянной лестнице на палубу и затем в темноте спустился вниз, мое первое впечатление еще более усилилось. Внутри все было разворочено. Ни аккумуляторов, ни обстановки, ни некоторых частей машин еще не было на месте. Словом капитальный ремонт, который будет тянуться Бог знает сколько времени. Уныло поплелся я разыскивать командира, который был где-то в надстройке. - «Ваше благородие, лучше подождите здесь, я доложу командиру», сказал мне матрос, «а как Вы будете лазать в новом кителе. Ведь тут тесно, грязно. Вот тут кают-компания». Я оглянулся. Никаких признаков не только кают-компании, но даже вообще жилого помещения не было. Голые железные борта и внизу пустая аккумуляторная яма. Я уселся на засаленную разножку и стал ждать и размышлять: - «да поменял кукушку на ястреба. На «Жарком» то было много лучше. И плавали и воевали и по крайней мере приличный корабль, а тут совсем неприветливо, а главное грязь то, ведь тут чистить, чистить нужно сколько времени. Вот уж влопался». Передо мной то и дело шмыгали матросы, грязные перемазанные... У них был совершенно невоенный вид и скорее напоминал простых мастеровых, чем команду военного корабля.

Прошло много времени, пока вниз спустился командир в сопровождении офицеров и инженера. Я представился командиру, который очень приветливо меня встретил. - «Очень рад Вас видеть. Вы приехали ко времени, так как скоро мы заканчиваем ремонт. Вы назначаетесь минным офицером. Познакомьтесь с заведываемой Вами частью и изучите особенности корабля». Офицеры были мне хорошо знакомы, так как мы вместе окончили подводный класс и от них я узнал все подробности о «Крабе». Оказалось, что он начал строиться еще в 1908 г., но как первый опыт корабля такого типа, не только в россии, но и во всем мире, страдал многими недостатками и поэтому все время перестраивался. По тому времени это был «монстр». «Краб» был 550 тонн водоизмещения, нес на себе 66 мин заграждения и 4 мины Уайтхеда и его скорость достигала 14 узлов. Но завод «Наваль», в Николаеве, который его строил в течении долгих лет, отчаявшись его закончить из-за постоянных не удачь в его конструкции и большого расхода денег, отказался от мысли его докончить. Тогда инженер, который его строил решил сам на собственный риск и средства окончить постройку «Краба». Результатом этого было то, что постройка заградителя велась медленно, крайне экономично и материал употреблялся не первосортный. Специалистов мастеровых было 3-4 человека, остальными рабочими была команда лодки, которой инженер платил от себя деньги. Мы же офицеры оказались, как бы наблюдающими за работами. Такая организация оставляла желать много лучшего. Но обстоятельства военного времени требовали появления на сцену подводного минного заградителя, поэтому мы все старались изо всех сил, что бы «Краб» заплавал и работали сами не за страх, а за совесть, налегая на инженера Л. Бедняга вертелся, как белка в колесе и проявлял колоссальную энергию. Каждая не удача по какой либо части, как бы подхлестывала его еще больше и он с удвоенной энергией преодолевал препятствия, работая и днем и ночью. Мы офицеры желая самим видеть «Краб» готовым, помогали ему во всем, хотя часто спорили и не соглашались с ним выставляя свои требования по переделке частей в своей специальности. Боже мой, сколько было крику и споров на заседаниях по поводу постройки. Л. прямо таки изворачивался, как мог, так тратил свои последние деньги. Мы настаивали только лишь на самом необходимом, приводя, как аргумент, что нам именно придется быть на «Крабе» в боевой обстановке, а не ему. Со соей стороны Л. видел, что без нас ему работы не окончить и сдавался. Мы искренне сочувствовали ему в его действительно тяжелом во всех отношениях положении, и старались его облегчить, работая самим не покладая рук.

Перестройка заградителя велась еще с 1913 года, после того, как опыты с ним оказались совершенно неудовлетворительными и «Краб» был признан небезопасным для погружения. Тогда то и решено было видоизменить его корпус и для остойчивости на корпус наклепать добавочные цистерны и переделать многое. Не лишним будет упомянуть, что «Крабом» интересовались и за границей, так как он был единственным в своем роде и в то время ни одно государство не имело в составе своего флота подводного минного заградителя. Они появились уже позднее во время войны и первые из них были гораздо меньше, чем был «Краб». Исключительная особенность нашего корабля и страстное желание поскорее выйти в море были стимулом в нашей работе. Наконец в апреле «Краб» был спущен на воду и через несколько дней мы делали первое погружение. Его можно было признать удовлетворительным, но многие механизмы работали плохо. Каждое наше погружение и подводные хода обнаруживали те или иные недочеты, без устранения которых нельзя было выполнять боевые поручения. Погруженный в свою работу и не думая ни о чем другом, как бы скорее выйти в море, я однажды был приятно поражен, получив приказ командующего Черноморским флотом о награждении меня за плавание на «Жарком» боевым орденом. Некоторое время спустя, я получил об этом императорскую грамоту. С каким-то особым, непередаваемым чувством развернул я лист пергаментной бумаги и прочел его:

Нечего и говорить про то, что мой орден был торжественно отпразднован и в этот день я не в состоянии был продолжать работы.

Между тем, пока мы возились с нашим «Крабом», с заводов Николаева прибывали новые большие подводные лодки. Еще в декабре прошлого года пришла «Нерпа», которая своей величиной произвела впечатление. За ней в феврале пришел «Тюлень» и в марте «Морж». Когда мы сравнивали их с нашим «Крабом», то сравнение было не в пользу его. Эти лодки были почти в 700 тонн, с 12 минами, роскошными жилыми помещениями и главное с надежными механизмами. Они выходили по очереди в море, по преимуществу к Босфору и оставались в крейсерстве по 14-17 дней, топя неприятельские суда и выслеживая «Гебена» и «Бреслау». Желание некоторых командиров проникнуть в самый пролив и атаковать врага там, категорически запрещалось командующим флотом. Отчасти это было понятно, так как фактически подводных лодок способных плавать было всего на всего три, а остальные восемь, все маленькие по 125 тонн, четыре только, что прибыли из Владивостока по железной дороге, не могли приниматься в счет. «Краб» же считался не надежным и уже получил название на бригаде «коробки с сюрпризами». Как мы злились на это, сказать трудно, но это давало лишь повод к разыгрыванию нас нашими товарищами с других подводных лодок. Особенно приходил в ярость наш механик, мичман М., на которого розыгрыш действовал, как кумач на быка. Он вспыливал моментально и нужно было много времени, что бы его успокоить. - «Скажи, дорогой Миша, зачем ты закоптил дымом из своих машин всю бригаду. Я прямо таки весь черный от копоти», пристает бывало шутливо, маленький, шарообразный Л. Ш. Как ракета вспыхивает И., и меча искры, с раздражением отвечает: - «Послушай, поди ты к черту с твоим приставанием. Ты лучше расскажи, как тебя разыграли на «Нерпе». Здесь наступила очередь вскипать и Л.Ш. Оказывается во время похода с Л.Ш. сыграли шутку. Несколько дней в море была плохая погода с дождем. В этих случаях вахтенный начальник, вступающий на вахту одевался во все дождевое, так как в свежую погоду волна покрывала и палубу и мостик рубки. Нужно было одеваться особенно хорошо, что бы не промокнуть до нитки. Всегда жизнерадостный и веселый К., приказал сигнальщику разбудить лейтенанта Л.Ш. и доложить ему, что погода наверху очень плохая и что нужно одеться во все дождевое. На самом деле, за ночь погода утихла и несколько дней не показывающееся солнце, наконец выглянуло и море было совершенно спокойно. На мостике уже собралась целая компания лейтенантов и мичманов для розыгрыша Л.Ш. Через десять минут шарообразная фигура Л.Ш. сделавшаяся совсем круглой от бесчисленного количества всякой дождевой одежды, с трудом поднималась по трапу боевой рубки. Что бы совсем сбить с толку Л.Ш. и убедить, что погода отвратительная, с мостика его поливали из ведра водой, как будто бы это была зыбь, которая захлестывала мостик. Не понимая в чем дело, спросонья, ругая скверную погоду и предстоящую вахту, Л.Ш. отплевываясь и фыркая от соленой воды, грузно выползал наверх. Гром хохота и всяких шуток на его счет, разразился на мостике, когда его голова показалась из люка и он увидел совершенно спокойное море и чудный, солнечный день. - «Ну, погодите же, я вам тоже устрою розыгрыш», произносил смущенный Л. и потом сам хохотал со всеми по поводу такой удачной и безобидной шутки.

Так во все время крейсерства лодки, иногда достигавшим 21-23 дней, дни проходили незаметно, наполненные шутками, бесконечными рассказами и играми. Маленькая кают-компания этих лодок была всегда уютной, приветливой и светлой. Неприятельские военные корабли и пароходы показывались так редко, что поймать их было очень трудно и в большинстве случаев приходилось по преимуществу топить и уничтожать турецкие парусники, служившие для перевозки провианта своей армии.

В это время, т.е. в самом начале войны, приблизительно до половины 1915 года, плавание у неприятельских берегов было почти безопасно и скорее напоминало прогулки, чем боевые походы. Так например запросто в виду Босфора, в предобеденный час вся команда купалась в море, мало думая о неприятеле. Летом 1915 г. появились гидропланы и подводные лодки и нашим военно-морским прогулкам наступил конец. Надо сказать, что организация и жизнь подводной черноморской бригады отличалась от таковой надводного флота. Нашей базой был старый блокшив «Днестр», на котором жили офицеры и команда, имея свои отдельные помещения по лодкам. Таким образом на одном корабле оказывались собранными небольшие по числу, команды маленьких кораблей со своими старшими офицерами и командирами. В свою очередь на блокшиве был свой командир и свой старший офицер. Такая организация оставляла желать много лучшего. Отдельные интересы каждого корабля сталкивались и поэтому зачастую выходили недоразумения между старшими офицерами. Но, никогда ничего не происходило серьезного и поэтому жизнь текла мирно, дружно и весело. Любители музыки организовали на бригаде два оркестра, один духовой, а другой струнный. Первый служил для отрицательных целей, второй же состоявший из 6-7 человек играл обычно за обедом в кают-компании. Самым веселым был конечно «бак» (конец стола). Но разница была в том, что на больших кораблях, за «баком» сидели младшие по чинам офицеры, у нас же на подводной бригаде, за ним сидели старшие офицеры подводных лодок, обычно лейтенанты и остальные офицеры лодок. В эту эпоху за «баком» собиралась веселая компания офицеров, близко стоявших по выпуску из корпуса, очень жизнерадостных, веселых, но и хороших работников и прекрасных офицеров.

Наш начальник бригады, всеми уважаемый В.Е.К., обычно очень сдержанный, искренне хохотал слыша наши шутки и рассказы. Каждый удачный поход подводной лодки, атака неприятельского корабля, потопление парохода или парусников, не удачная атака врага, все было поводом к тому, что бы за обедом это было отмечено тем или иным способом. Для оркестра подбирались вещи самого безудержного, веселого характера, да и сами музыканты зная вкусы и характер «бака», подбирали соответствующий репертуар. - «А, ну-ка «одесскую», - скажет бывало лейтенант Ш., водолазный офицер, «геркулес», очень остроумный, веселый и талантливый человек. И звуки «одесской», исполняемой оркестром с каким-то особенным оживлением, приводили в раж всех. Ш. был большой любитель борьбы и цирка и он организовал из любителей матросов, на бригаде настоящий цирк, в котором все номера были с юмористическим оттенком. Особенно вызывал много хохота и веселья парад «алле», которым начиналось представление. Кроме того он был талантливым художником маринистом, но писал только тогда, когда на него находило вдохновение. Помню, уже в начале революции, я попросил его нарисовать мне на память небольшую картину. - «Дорогой мой, ты знаешь, что искусство цветет во время империи...», - сказал он мне полушутя полусерьезно, - «и оно умирает с революцией...» - «Да, ты пожалуй прав, Ваня. Империя - это красота, которой республика не знает». Так я остался без картины. Наконец, после почти четырех месяцев упорной работы, мы закончили свои работы с «Крабом». Оставалось сделать практическую постановку мин заграждения и испытать лодку на большой глубине. Первое было бенефисом для меня и я готовился и я готовился к нему приводя в порядок и проверяя мины. На них были особые практические буйки, которые должны были показать, как становятся мины на глубине. Опыт установки удался и я торжествовал. Элеватор работал хорошо и мины стали совершенно правильно и на заданной глубине. Через день спустя, последний опыт: подводный ход на большой глубине. На этот опыт, ни инженер строитель заградителя, ни рабочие не пошли, за исключением одного или двух. Это было известной характеристикой для лодки и ее качеств. Мы благополучно, но конечно не без маленьких сюрпризов, походили часа 2 на глубине 220 футов. «Краб» слушал рули вполне удовлетворительно, хотя горизонтальному рулевому стоило это больших усилий, так как управление рулями было расположено между минными аппаратами, и для человека очень неудобно. Но это был еще сравнительно небольшой недочет в конструкции, было много и других похуже, с которыми приходилось нам считаться и устранить, которые было невозможно.

В апреле 1915 года, государь император, посетив Севастополь, пожелал увидеть «Краб», этот своеобразный корабль и познакомиться с его устройством. Нам приказано было уйти в глубину Южной бухты и стать у Царской пристани, против императорского поезда. Когда мы подошли к назначенному месту, государя не было. Он уехал на южный берег, для осмотра лазаретов и частей войск, собранных для предполагаемых десантных операций. К заходу солнца, государь император прибыл в автомобиле. Команда и офицеры выстроились на палубе. Я и мичман И., стояли фалрепными у сходни для встречи Его величества. Государь был одет в форму кубанских пластунов. Меня поразил его больной вид. Он видимо был утомлен. Лицо было бледно, под грустными глазами, в которых отражалась печаль, выделялись большие мешки, придающие выражению его лица оттенок страдания и заботы. Он быстро прошел мимо нас по сходне, вошел на палубу, поздоровался с командой и офицерами, задал несколько вопросов командиру и вышел на пристань. Вниз государь не спустился и лишь с берега наблюдал, как выходят из надстройки и падают в воду мины. Затем, простившись со всеми, ушел в свой вагон. Смотр был окончен и мы вернулись на свое место.

Теперь, когда прошло уже столько лет и целый вихрь событий перевернул совершенно жизнь тех из нас, кто остался в живых и после ужасов революции и гражданской войны, заставил забыть те красивые моменты, которые когда-то вдохновляли каждого из нас, пробуждали энергию и желание идти на геройство, теперь я вспоминаю этот день... Я переживаю снова то чувство чего-то приближающегося страшного, неотвратимого, которое охватило меня, когда я увидел государя в последний раз. Его глубокий, добрый, печальный взгляд скользнул по мне и мягкая улыбка осветила лицо. Мне показалось, что его взгляд говорил, что ему слишком тяжело бремя правления, что он несет бармы Мономаха с трудом, ища опоры и не видя ее...

Потом я вспоминаю характерный разговор между офицерами, после смотра: - «Я очень рад», говорил лейтенант К., «что государь не спустился вниз и не остался на корабле». - «Почему?» - «Друзья мои, посещение государя ни разу не принесло счастья ни одному кораблю, который он посетил». Как ни странно, но К. был прав - это было так. С каждым из этих кораблей, что ни будь да происходило и он был искренне доволен, что на переборке «Краба» не было написано собственной рукой царя «Николай», как он обычно делал во время своих посещений.

Между тем, начальство торопило нас с окончанием опытов. Военная обстановка требовала появления на сцену «Краба», поэтому командир решил, произведя только главные испытания, донести о готовности подводного заградителя. Правда за это время, т.е. начало и весну 15-го года не произошло никаких особенных военных событий. Германские крейсера показывались сравнительно редко. О том, что бы поймать их с нашими тихоходами говорить не приходилось. При всякой встрече, они пользуясь своим ходом ускользали, явно избегая боя. Попытка противника совершить нападение на Одессу в Пасхальную ночь, оказалась для него неудачной. Для этой цели 2 турецких крейсера и миноносцы, под командой германских офицеров приблизились ночью к Одессе. «Меджидие» в сопровождении двух миноносцев проник за заграждения, тогда как «Гамидие» оставался в прикрытии. Уже немного оставалось «Меджидие» дойти, что бы открыть огонь по Одессе, как в этот момент он наскочил на мину. Что бы привести крейсер в негодность, миноносцы выпустили по нему мины, предварительно сняв оставшийся в живых экипаж. Он затонул в нескольких милях от города, на неглубоком месте так, что его пушки торчали над водой. Немедленно начались работы по его подъему, которые закончились через два месяца и «Меджидие» был введен в одесский док для ремонта. Через несколько месяцев он уже вступил в строй Черноморского флота под именем «Прут».

Турецкие берега периодически обстреливались нашей эскадрой и особенно страдал Зунгулдак, как угольный центр. Босфорские форты, в апреле этого года подверглись жестокому обстрелу, как с моря, так и с воздуха. Наши гидропланы летали над Константинополем, сбрасывая бомбы над фортами. Эти действия предпринимались в согласовании с атакой наших союзников Дарданелл, на взятие которых у нас очень и очень рассчитывали. Это сильно бы изменило характер войны и несомненно ускорило бы ее окончание. Во время бомбардировки Босфора 27 апреля (10 мая), с востока показался крейсер «Гебен». Момент для него был очень благоприятным, так как эскадра разделилась. Два корабля обстреливали укрепления пролива, а три остальных находились в море в виде прикрытия. Пользуясь своей скоростью, «Гебен» мог бы удачно атаковать по частям, но момент им был упущен. Линейный корабль «Евстафий» открыл огонь и четыре его снаряда попали в неприятельский крейсер. Пока происходил этот короткий бой, два корабля обстреливающие пролив успели присоединиться и «Гебен» выпустив более двухсот снарядов безрезультатно по эскадре, главным образом по флагманскому кораблю «Евстафий», полным ходом скрылся в проливе.

Но наши расчеты на то, что Дарданеллы скоро будут взяты, оказались ошибочными. Союзники не выдержали и сняли осаду пролива, понеся огромные потери. Между тем, все сведения, которые доходили до нас из Константинополя говорили за то, что турки готовы были отступить и уже Константинополь эвакуировался. В турецкой столице была большая тревога и почти не оставалось надежды на то, что союзники не форсируют пролив. Позднее выяснилось, что эти сведения были совершенно правильны и продержись союзники еще три дня, Константинополь был бы взят. Неудача союзников произвела на всех тяжелое впечатление - надежда ускорить конец войны не оправдалась. Война принимала затяжной характер и делалась ожесточенной.

В июне Черноморский флот обогатился первым дредноутом «Императрица Мария», который закончив свою постройку в Николаеве, должен был прийти в Севастополь. Перед его выходом в море, «Крабу» было приказано, принять полный запас мин заграждения и поставить их в Босфоре, чтобы обеспечить ему свободный переход в море. Это было необходимо, что «Императрица Мария», еще не успела закончить свои артиллерийские испытания. Так долгожданный день для нас наступил. Ранним утром 26 июня «Краб» плавно отошел от пристани, имея на борту кроме своего кадрового состава, начальника бригады и еще двух офицеров. Заградитель был прямо таки переполнен народом. Его внутренние помещения были так малы, что всем нам пришлось, как сельдям в бочке. Одновременно с нами для выслеживания противника вышли подводные лодки «Морж» и «Тюлень». Пройдя сетевые заграждения Северного рейда, мы пустили свои «Кертинги» (керосиновые моторы), которые всегда в начале пуска выпускали из трубы клубы черного дыма со страшным шумом, похожим на выстрелы. К счастью это продолжалось минуту, две, после чего моторы начали работать, как часы. Это явление всегда было поводом к ироническим замечаниям и насмешкам офицеров с остальных лодок. Так и на этот раз с «Тюленя» и «Моржа» на нас посматривали с улыбками. Но... «Краб» дал свои 14 узлов и мы быстро оставили позади себя насмешников, показывая им кончик... Во флоте всегда существовала манера, если кто либо обгонял другого на шлюпке под парусами, то обгоняя показывал своему сопернику веревку, что означало: «хочешь я тебя возьму на буксир», делалось это конечно шутя, но часто приводило в бешенство отстающего. Итак, мы понеслись вперед... За кормой у нас колыхался трехцветный национальный флаг (заградитель еще не был сдан в казну и кроме того, выходя из Севастополя, это было сделано нарочно с целью показать, что «Краб» идет на обычные испытания). В полдень командир приказал вызвать всю команду и офицеров наверх по случаю поднятия военного флага. - «Смирррно... На флаг! Флаг поднять!», - следовали одна за другой команды старшего офицера и на кормовом флагштоке медленно, согласно традиции поднялся Андреевский флаг. Море было, как зеркало. Кругом тишина и ясный, ясный горизонт. Солнце пекло так, что по палубе было горячо ходить. В этой безграничной тишине, казалось, что равномерный стук наших моторов слышен далеко, далеко...

Мы испробовали и свою маленькую 37 мм пушку и пулемет - на всякий случай. Первые германские гидропланы уже появились и нужно было рассчитывать на встречу с ними. По расчетам, заградитель должен был подойти часам к 16, к Босфору на расстояние 15 миль. Утром, на следующий день мы подошли к назначенному рандеву с другими лодками, для окончательного уговора относительно действий.

Вот с мостика, я увидел на горизонте сначала какой-то маленький предмет, скорее точку, которая через несколько минут обратилась во что-то бесформенное, изуродованное рефракцией. Еще несколько минут и знакомая рубка «Моржа» ясно выделилась на поверхности моря.

Оглянулся направо. Другая такая же точка догоняла нас - это был «Тюлень». С застопоренными машинами «Краб» ожидал своих боевых сотоварищей. Как вчера, море совершенно спокойно. Босфор далеко... На просьбы офицеров покупаться, начальник бригады, после некоторых колебаний разрешает. - «Команде купаться...» Громко раздается команда на всех трех лодках и в мгновение ока десятки людей бухаются в воду, с мостика, палубы, перископов. В это время сигнальщики не сводят глаз с горизонта и неба, чтобы не быть застигнутым врасплох атакой лодки или гидро. Но вот проходит полчаса. Отдаются последние приказания и лодки снова расходятся в разные стороны. - «Ни пуха, ни пера!», - кричат нам и махают шапками. - «Желаем удачи! До свидания...» Опять несколько выстрелов и клубы дыма из нашей трубы и «Краб» помчался вперед.

Через несколько часов полного хода открылись Анатолийские берега. Вот они все яснее и отчетливее. К общему удовольствию задул ветер и через несколько минут море совершенно изменило свой вид. Белые гребешки волн покрыли его поверхность. Это очень на руку нам. Погружаться еще рано и нужно, чтобы нас не видели. Скоро можно уже различить характерные очертания пролива и Босфорские маяки. Командир определяет точно свое место, еще немного, одна миля и нужно погружаться. Солнце сзади нас и слепит глаза, это лишний шанс к тому, что нас не увидят с берега. - «Стоп машины...» «Краб» сразу останавливается. Несколько минут перед погружением можно подышать свежим воздухом и покурить. Почти весь состав выходит наверх использовать этот момент перед нами красивая панорама турецкого берега. Мы к северу от пролива, между предполагаемыми полями неприятельских минных заграждений. Они есть и в проливе. Нам нужно войти в пролив и поставить мины там, где обычно проходят корабли нашего врага. Обстановка такова, что шансов на благополучное возвращение меньше, чем за неудачу, особенно с «Крабом», этой коробкой сюрпризов. Все это прекрасно понимают, но уже давно привыкли к этой мысли, так что она никого не пугает. Все бодрятся и скрывают свои чувства. На лицах улыбки, то там, то сям слышны шутки команды. Она держит себя прекрасно. Начальник бригады, командир, штурман беседуют между собой на мостике. Старший офицер лейтенант К., инженер-механик мичман И. и я стоим невдалеке, на надстройке, около рубки. - «Ну, Миша, смотри не подгадь, у себя там, в корме», - говорит шутливо К., обращаясь к мичману И. - «Ну вот, будь покоен, все сделаю, как следует», - отвечает И. - «Думаю, все таки, что тяжело нам будет от проклятых керосиновых паров. Ну, вынесем, ничего». - «Передавай мне приказания погромче», - говорю я К. - «Ты знаешь, как громко шумит элеватор мин, когда работает. В остальном будь покоен».

- «Приготовиться к погружению», - раздается команда с мостика. - «Люки задраить!» Все стремглав бросаются вниз. Смолкают вентиляторы, которые нагнетали свежий воздух внутрь лодки и наступает тишина. Слышно, как снаружи волны ударяют в корпус и в минной надстройке перекатывается вода. Все молчат, изредка шепотом перебрасываются отдельными словами. - «Заполнить среднюю и главную цистерны...» Вода с шумом врывается по трубам в цистерны, выбрасывая со свистом воздух. Я стою у переговорной трубы и жду приказаний. - «Заполняй носовую балластную и диффернтную...» Отдаю приказания. Маневр выполняется быстро и отчетливо. Несколько времени за шумом воды, вливающейся в цистерны и вырывающегося воздуха не слышно ничего. По характерному вздрагиванию корпуса я вижу, что мы дали ход. - «Погружайся», - передает командир носовому горизонтальному рулевому. Боцман Токарев, старый, опытный рулевой перекладывает рули. Я смотрю на глубомер. «Краб» погружается... - «На 70 фут», - слышен голос командира в переговорную трубу. Несколько секунд и глубомер показывает 70. - «Быстро 150 фут», - доносится приказание. Лодка резко нырнула вниз. - «Держать 70 фут». - «Есть 70 фут». Еще несколько раз, для уверенности меняли глубину. Периодически, через 15 минут показываем перископ, чтобы осмотреться и определить свое место. Нужна особенная точность. В проливе большое течение, причем на поверхности одно, а под водой другое. Мы идем со скоростью 4-5 узлов. Временами приходится откачивать воду из трюма, т.к. корма заметно садится. Проходит, около двух часов подводного хода. Все благополучно и пока никаких сюрпризов. Но становиться жарко и люди начинают снимать с себя постепенно одежду. Давление внутри лодки сильно повышается и стрелка барометра быстро идет к верху. Вот она уже на 780 мм. Особенно жарко и плохо от керосиновых паров в корме. Я отчетливо слышу разговоры оттуда, сидя у переговорной трубы. Там становится трудно дышать и керосиновые пары едят глаза. Их едкость, я уже начинаю чувствовать и у себя в носу. Временами из кормы прибегают на несколько минут отдышаться к нам в нос, где воздух чище. В корме уже все разделись догола от жары. Они приходят к нам окунуть голову в ведро с водой и обтереться. Из глаз от керосиновых паров беспрестанно текут слезы, которые мешают видеть. Я хочу пойти подсменить мичмана И. Придя в корму, я через 2 минуты почувствовал всю тяжесть положения там. Воздух буквально насыщен керосином и дышать нечем. Голые, покрытые потом с льющимися из глаз слезами, люди стоят на своих местах. Кругом тихо и слышен только характерный звук работающих электромоторов. Еще нужно идти по крайней мере час до того места, где должно поставить мины. У меня закрадываются сомнения в том, что смогут ли люди в корме вынести столько времени. Всплыть и провентилировать лодку нельзя - мы слишком близко от берега и по нам могут открыть огонь береговые батареи. Я прошу разрешение командира подняться в рубку и взглянуть в перископ. - «Всплывай, 18 фут», - приказывает командир. С жадностью прилипаю к окуляру перископа и обвожу кругом горизонт. Ясно и совсем близко видны берега пролива. Заходящее солнце ярко освещает его. Так отчетливо видны маяки, дома... Совсем мирная чарующая картина. Вихрем проносятся в голове воспоминания недавнего прошлого и весело проведенного времени на берегах Босфора и Золотого Рога... - «Погружайся! Сто фут». - «Что-то вроде гидро», - говорит командир начальнику бригады. Мы быстро погружаемся. Я смотрю на карту и вижу, что мы уже вошли в зону опасную из-за мин. - «Вот», думаю, удовольствие из средних, - «внизу мины и над головой бомбы». Становится немного жутко. Впрочем, о чем беспокоится. Ведь один момент и не моргнешь глазом, как очутишься в лучшем мире. И в душе наступает какое-то поразительное спокойствие, даже веселость. В этот момент по борту «Краба», на глубине 70 фут, что-то проползло, царапая... Что это? Все переглянулись между собой, поняли друг друга, но ни слова не сказали. «Не иначе, как минреп ( стальная веревка за которую держится мина)», подумал я. Жуткие, незабываемые мгновения. Вот странный и страшный звук приближается к корме. Заденет за кормовые рули и винты, или нет. Вот мысль у всех. Если да, то конец... Но царапанье прекратилось. Глубокий вздох облегчения вырвался у многих. Но не успели еще отделаться от только что пережитого впечатления, как...

- «Минные аппараты заполнить», - получаю приказание из рубки. - «Есть минные аппараты заполнить», - отвечаю я и приказываю открыть крышки минных аппаратов.

- «Право руля. Держать 20 фут», - следуют одно за другим приказания. Из разговоров в боевой рубке, между командиром и начальником бригады, я понял, что в проливе стоит сторожевое турецкое судно. Сначала хотели его утопить миной, но потом командир решил сначала поставить мины и возвращаясь его утопить. Первое было гораздо важнее и кроме того нужно было поставить мины так, чтобы не быть замеченными. С чувством разочарования, я закрыл снова крышки минных аппаратов и бросился в рубку посмотреть в перископ. Перед моими глазами совсем близко корпус неприятельского корабля. Как жаль ведь это совсем верный выстрел. Солнце зашло, но еще достаточно светло и можно хорошо рассмотреть берега. Враг не видит нас и на его палубе полное спокойствие. «Краб» проходил под его днищем на глубине 70 фут. Пусть... Сейчас не удалось, но мрак ночи не спасет его от верного выстрела.

Еще полчаса хода и мы дойдем до того места, где должно поставить мины. Минуты проходят медленно и томительно. Наконец... - «Приготовиться к постановке минного заграждения»... - «Открыть кормовые амбразуры»... (двери, через которые проходят мины из надстройки). Из кормы доносится шум работающего электромотора и привода амбразур. Стрелка указателя показывает, что амбразуры открыты и все готово к тому, чтобы ставить мины. «Краб» ложится на нужный курс и через несколько секунд, я получаю приказание ставить мины. Долгожданный момент. Измученные и наполовину потерявшие сознание люди, от ужасной атмосферы в лодке в продолжении долгого подводного хода, сразу как-то ожили. Но я видел и чувствовал, что это последние усилия. Еще час подводного хода и никто бы не выдержал. - «Начать постановку мин». Я пускаю сам минный элеватор и с беспокойством смотрю на стрелку минного указателя, который показывает момент выхода мины. Лишь бы где ни будь, что ни будь не заело. Эта единственная мысль, которая сверлила мне мозг. Но все идет благополучно. Вот уже поставлены 62 мины, остается лишь две. Глубомер показывает 70 фут. Вдруг сильный удар в нос. Несколько ламп тухнут и в полумраке, особенно ярко вспыхивает пламя перегоревшего предохранителя, где-то в центральном посту. Второй, третий, четвертый удары по корпусу «Краба». Он кренится на правый борт, потом с большим дифферентом на нос идет на глубину. Глубомер показывает 120 фут. Лодка не слушается горизонтальных рулей и медленно погружается. Я не слышу нигде шума вливающейся внутрь лодки воды. Значит все благополучно и повреждения не страшны. Ясно, что мы наскочили под водой, на глубине 70 фут на подводную скалу, которая на карте не обозначена. Мы так близко от берега. Но, что делать? Всплывать? Нас могут увидеть. Но всплыть нужно, уже 150 фут глубины. Несомненно, у нас повреждены горизонтальные носовые рули и вероятно минные аппараты. Свист сжатого воздуха и из средней цистерны выбрасывается вода. «Краб» остановился и медленно начал всплывать. Вот перископ уже вышел из воды, но в него ничего не видно. Наверху темно и лишь багровое зарево зашедшего солнца помогло различить в иллюминаторы боевой рубки берег и маяк совсем близко. - «Погружайся!» и мы снова уходим на глубину. Нас никто не мог увидеть, это наверняка. Я получаю приказание поставить свои две последние мины и приготовить минные аппараты. Нужно найти и атаковать сторожевое судно. Но... видимо судьбе это не было угодно. «Краб» ударился носовой частью о подводную скалу и крышки минных аппаратов видимо были повреждены, да к тому же в такую темную, непроглядную ночь трудно было найти врага. Да, ему повезло и он может радоваться.

Но вот нервное напряжение от постановки, от удара о скалу прошли и снова едкая душная атмосфера в лодке туманит голову и затрудняет дыхание. Из кормы, где всего ужаснее, уже принесли двух человек потерявших сознание. Еще немного и начнут сдавать самые крепкие. Воздуху, капельку свежего воздуху!...

Еще нужно пройти по крайней мере полчаса под водой, чтобы выйти из пролива и опасного места. Боже, как медленно тянутся минуты, как трудно дышать. Глаза распухли от слез и сквозь какой-то туман внутри лодки, я с трудом различаю предметы. Вокруг меня в изнеможении лежат тела. Из последних сил кондуктор К. поливает водой голову горизонтального рулевого. Он держится бодро и ведет лодку. Я бросаю несколько ободряющих слов, но чувствую сам, что через силу. - «Всплывай», наконец-то. Еще мгновение и через открытый люк внутрь вливается широкая струя свежего, морского воздуха. Бегу наверх и с радостью глотаю морской воздух. Какое блаженство!

Снизу вынесли мичмана И. Он без перерыва пробыл в корме и упал в обморок, только в последний момент. Мы обливаем его водой и он скоро приходит в себя. Через несколько минут «Краб» понесся полным ходом на север. Впереди нас море, покрытое белыми зайчиками и небо усеянное мирриадами звезд, с ярко блистающей Полярис. Это она, всегда для нас приветливая и теплая, вела нас туда, на север, домой...

На утро мы были далеко от пролива. «Императрица Мария» ждет нашего радио о постановке заграждения. Оно послано. Я, кажется никогда в жизни не забуду этого дня в море, который мы провели возвращаясь из Босфора. В этот день была пережита и радость боевого успеха, чувство удовлетворения за долгие труды и надежды, надежды без конца...

Ранним утром следующего дня, перед нашими глазами во всей своей оригинальности и красоте, открылись берега Крыма с характерной вершиной Ай-Петри. На горизонте, в стороне Севастополя показались дымки. Мы быстро сближались и вскоре увидели всю Черноморскую эскадру, вышедшую на встречу «Императрицы Марии», первого дредноута. На флагманском корабле «Евстафий» взвивается сигнал с нашими позывными: «Благодарю за исполненное поручение». Это производит на всех приятное впечатление. Все довольны и радостны. Остается только пожелать, чтобы наш труд и переживания не остались бесплодными. Особенно страстно желал этого я и кондуктор К., т.к. приготовление и постановка было делом наших рук.

Но вот мы приходим к нашей базе в Южной бухте. Все офицеры и матросы вышли нас встречать, нетерпеливые от расспросов и новостей. Ни «Морж», ни «Тюлень» еще не вернулись и, конечно не знали о том, что мы благополучно пришли и «коробка с сюрпризами» выполнила сое дело. Теперь наступила наша очередь разыгрывать мичманов и лейтенантов с других лодок. В этот момент, мы даже не завидовали комфорту и надежности больших лодок, будучи заполненными своими переживаниями.

Через два дня, после нашего возвращения, развернув номер «Крымского вестника», я с бьющимся сердцем прочел следующее: «Нам сообщают, что турецкий крейсер «Бреслау» получил минную пробоину. Дальнейшая судьба его неизвестна». Не теряя ни секунды, я помчался к командиру, первым сообщить приятную новость. К вечеру вернулись с моря «Морж» и «Тюлень», они еще ничего не знали и поэтому мы их ошарашили своей новостью. Бесконечно веселый и шутник Л.Ш. не нашелся ничего сказать, на подвиги «коробки с сюрпризами» и слушал, как и все остальные, рассказы о наших похождениях.

Нечего и говорить о том, что этот вечер в кают-компании был весел и обилен.

Через некоторое время, секретные сведения от наших агентов сообщали, что действительно «Бреслау» подорвался на мине, выходя из Босфора. Я окончательно и бесповоротно чувствовал себя героем дня. Да, впрочем не только я, но и все остальные «крабовцы», особенно после того, как командующий флотом передал командиру телеграмму главнокомандующего всеми вооруженными силами России, великого князя Николая Николаевича. Она гласила следующее:

Прошло, около месяца и я неожиданно для себя, в одно прекрасное утро получил приказ о производстве меня в лейтенанты, за боевые отличия. Инженер-механик мичман И. также был произведен в лейтенанты. Командир и старший офицер получили награды позднее.

Но я был растерян совершенно, когда вскоре после этого, получил приказ о том, что государь император награждает меня подарком, золотым портсигаром с императорским гербом.

Оказалось, что командующий флотом, после того, как постройка и главные испытания «Краба» были закончены, еще задолго до нашего выхода в море на постановку мин, счел необходимым ходатайствовать о награждении офицеров и команды заградителя за их усилия по достройке «Краба». Я имел уже боевой орден и выше, чем у остальных офицеров, почему мне и был пожалован подарок.

Все это свалилось на нас, как-то разом и неожиданно и поэтому мы все, «крабовцы» были в течении нескольких дней, как бы первыми в подводной бригаде.

Несмотря на награды и развлечения, мы продолжали свою упорную работу по усовершенствованию заградителю, который должен был быть всегда готовым к новым операциям. Но только скоро наш состав офицеров переменился, т.к. командир, старший офицер и механик получили другие места. На «Краб» был назначен старший лейтенант П., безусловно самый лучший из офицеров, командиров бригады и чудный человек. Он предназначался на «Краб» заранее и ходил с нами в первый поход. Я остался у него старшим офицером. Первый удачный выход «Краба» обнадежил начальство в том смысле, что он может быть использован, как простая подводная лодка и нести службу в море наравне с остальными подводными лодками. Но командир указал на невозможность этого ввиду ненадежности «Краба», благодаря его конструктивным недостаткам. Начальство согласилось и мы посылались, только в исключительных случаях, очень редких, для постановки минного заграждения. В то время пока заградитель бездействовал, меня за недостатком офицеров, назначали в походы на другие лодки и я имел возможность основательно познакомиться с продолжительной крейсерской службой в море. Как хорошо было плавать на больших, комфортабельных лодках, где было достаточно места и воздуха. Летом это плавание было скорее удовольствие, чем нудная и однообразная жизнь в течении 2-3 недель в стальной коробке. Но зато зимой, это было, как мы называли удовольствие из средних.

Сегодня неделя, как мы бродим на «Морже», около Босфора и мыса Баба. Четыре дня тому назад, нордовый шторм, с которым «Морж» вышел из Севастополя перестал дуть. Трое суток нельзя было высунуть носа наверх и вдоволь подышать свежим воздухом. Низко несущиеся черно-дымчатые облака поливали беспрестанно дождем и градом и короткая, черноморская волна грузно обрушивалась на палубу лодки. Она с такой силой била по носовым горизонтальным рулям, что бедный «Морж» трясся, как в лихорадке. Каждый раз, как находил «девятый вал» и грузно обрушивался на палубу и мостик лодки, мы вопросительно взглядывали друг га друга и спрашивали, целы ли наши рули? Но, надо сказать правду, русские подводные лодки, может не очень ладно скроены, но зато крепко сшиты и поэтому можно было без особой тревоги слушать эти глухие удары волн. Внезапно нордовый шторм стих, но задул ост, почти такой же силы. Барометр поднялся кверху - это значит жди свежей, устойчивой погоды, почти шторма. Так оно и есть. Вот уже восьмые сутки, как мы шлепаем одним дизелем, по очереди, на ост и вест, ожидая приличной погоды. Вся свежая провизия окончена. Мы утром, днем и вечером едим «тело бригадира» (консервы), которые начинают сильно надоедать. На десятые сутки все анекдоты рассказаны и воспоминания исчерпаны. Начинает становиться тоскливо. Ни поспать, ни поесть, ни поиграть в трик-трак спокойно. «Морж» качается 10 дней. Когда же конец. Слава Богу, что хоть выглянуло солнце и можно высунуть нос наверх. Все скучнеют. Вахта, сон, консервы и так далее... без конца. Мы должны остаться в море еще неделю, неужели этот проклятый ост не перестанет дуть. Ну, вот, Слава Богу, на четырнадцатые сутки, в ночь он стих. Исчезли белые гребешки и волна стала пологой и спокойной. С восходом солнца можно открыть люки, хорошо проветрить лодку и просушить койки, одежду и пр. В синей, прозрачной дымке виднеются Зунгулдакские горы. Может быть нам посчастливиться и мы сможем вознаградить себя за долгое бесполезное мыкание по морю. До берега еще далеко и можно под дизелями подойти к нему. Через три часа мы довольно близко. Нужно погружаться и идти к порту, выслеживать добычу. Около полудня, в перископ ясно видны за молом два парохода, которые грузят уголь. Они спешат закончить погрузку и с темнотой выйти в море. Может быть там за ними есть и конвоир, какой ни будь миноносец или канонерка. Командир потирает руки от удовольствия. Все, как-то ожили. «Морж» изредка показывает перископ, бродит под водой, выжидая добычу. Легонькая морская зыбь скрывает предательский след от окуляра нашего перископа, от турок. Полуденное солнце светит ярко. В перископ хорошо видно все постройки и даже людей. Нас не видят, иначе германские гидропланы, которые тут есть атаковали бы лодку. От нетерпеливого ожидания часы текут долго и страшно медленно. Но трик-трак и чаепитие с разговорами, «тело бригадира» под разными приправами, помогают скоротать время. Вечер приближается... За молом видимо торопятся закончить погрузку угольных транспортов. Но вот солнце зашло и темные сумерки быстро спускаются. «Морж» подкрался поближе. В перископ еще можно различить, как первый транспорт начал выбирать якорь. Вот его нос показался из-за мола. Из трубы повалил черный дым... - «Лево руля... Держать 18 фут...» Защелкали электрические приводы рулей. «Морж» на позиции. - «Товсь! Правая носовая... Пли!...» С шумом, из правого носового аппарата вырывается мина. Корпус лодки вздрагивает. Через несколько секунд далеко, далеко слышен отдаленный гул. Это взорвалась мина. Она попала в самую середину транспорта. Командир в перископ видит пламя огня и белый, огромный столб воды.

Еще несколько минут подводного хода и мы всплываем в надежде встретить второй транспорт. Но он еще не успел сняться и выйти, как увидел своего товарища погружающимся в воду. Подходим ближе. Темная ночь мешает различить, что либо. Вероятно он подождет немного и потом в темноте, проскочит под берегом. Его поймать невозможно.

Ночью передаем по радио «Нерпе», которая придет нам на смену и будет у мыса Керемпа, о возможной встрече. «Нерпа» отвечает и мы спокойно поворачиваем на север. На следующий день утром, на горизонте несколько дымков. Они быстро двигаются, меняют направление, сближаются и удаляются. Вот показались мачты и трубы, видны вспышки дымков. Один корабль идет по направлению к нам. Погружаемся, идем полным ходом на него. Свой или враг. Наконец ясно различаем «Бреслау», даем самый полный ход и собираемся атаковать. Но еще далеко. Слева видны мачты, по видимому это наши миноносцы. Еще нужно по крайней мере 10 минут пройти, чтобы атаковать. Вдруг «Бреслау» круто поворачивает и в мгновение ока скрывается из виду. Из его орудий видно пламя и дым. Командир досадует. Ведь осталось пройти всего несколько минут. Какая неудача! Всплываем и идем своим парадным ходом - 10 узлов в надежде как ни будь снова встретиться. Но дымы скрылись за горизонтом. Какая редкая встреча и так не повезти! Досадно, досадно, досадно... Все разочарованы и огорчены. Даже приветливый вид Севастополя, после 18-ти дневного плавания, нам не веселит душу. Так обидно!

Мы жаловались на неудачу, но зато вернувшаяся после нас «Нерпа» могла искренне порадоваться за свою удачу. Действительно это был случай исключительный и невероятный. Ей досталась, как и нам неважная погода. В пасмурный и дождливый день, она крейсировала, около Босфора над водой. Волна была большая и трудно было что либо заметить. Вдруг вахтенный начальник заметил след идущей мины. Не теряя ни секунды, он положил руля влево, в расчете увернуться от удара и стал погружаться. В момент, когда «Нерпа» успела уже повернуть, мина ударила в корму, но под очень острым углом и ее носовая часть отвалилась. Но мостик в последний момент перед погружением видели кормовую часть мины, выскочившею из воды.

Не трудно себе представить чувство командира германской подводной лодки, когда он увидел свой верный удар, отклоненный рукой Провидения. Когда я увидел в доке огромную вмятину в корпусе «Нерпы», то у меня остались сомнения в достоверности этого счастливого случая. Не иначе, как Никола Угодник был на нашей стороне, шутили мы все по этому поводу. Немного времени спустя, он уже помог нам дважды выскочить из неприятного положения на той же «Нерпе». Ночью, ближе к рассвету, «Нерпа» подошла к неприятельскому берегу, в долине реки Сакария. Вахтенный начальник по оплошности пропустил момент поворота. Море было тихо и лишь мертвая зыбь покачивала лодку. Вдруг мы все проснулись от сильных ударов, от которых сотрясался корпус. Выскочили наверх. При первом ударе машины были конечно застопорены, но накатывающаяся мертвая зыбь, с каждой волной подбрасывала лодку к берегу. Заполнили все цистерны с надеждой придавить песок и развернуться носом в море. Проходят тревожные минуты. Удастся или нет. До рассвета недалеко. Мы под самым носом врага. Машины работают полной мощностью. Никакого эффекта. Что делать?

Надо обдумать план защиты и в случае неудачи, взрыва лодки. Несколько раз всплываем и погружаемся, чтобы как н будь расшевелить лодку и выбраться из опасного положения. Несмотря на наши усилия, зыбь с моря все ближе и ближе подбрасывает нас к берегу. К счастью «Нерпа» попала в яму и послушалась руля. Ее нос медленно пошел вправо. Ура! Мы спасены! Загудели дизеля, электромоторы и лодка, как взбесившаяся лошадь перескакивает через песчаную банку. Рассвело совсем и перед нашими глазами развернулась панорама берега. Пусть стреляют, теперь уже не страшно и мы быстро скрываемся в предутренней мгле. Дни идут за днями в погоне и уничтожении парусников. Уничтожаем их десятками, ни военных судов, ни транспортов не видно. Мы давно уже питаемся «телом бригадира», оно надоело до бесконечности. Нужно достать провизию. Вот кстати и целый караван турецких фелюг, они идут под самым берегом. Чтобы их не испугать погружаемся и идем в погоню. Ветра почти нет и их паруса беспомощно болтаются. Выбираем самую большую и богатую фелюгу и под водой подходим к ней. Нужно было посмотреть на физиономии турок, когда у самого их борта, как нимфа из воды выскакивает подводное чудовище. На палубе парусника переполох. Бросаются к матам, спускают паруса и шлюпку для бегства на берег. Но в момент из люка лодки выскакивает несколько человек с карабинами. Наша цель забрать кур, яйца и утопить парусник. Люди нам не нужны, если их забрать, то с собой нужно водить целый корабль. Но, Боже, какой сумбур твориться кругом. Все остальные фелюги заметались, как сумасшедшие. Все стремятся к берегу, до которого рукой подать. Эта картина неописуемого страха, растерянности, стремительного бегства так комична, что никто не может удержаться от смеха. Вдруг выстрел с берега. Сзади нас падает снаряд в воду. Второй, третий четвертый, пятый, но все сзади и очень близко. «Нерпа» совсем у берега, еще нужно развернуться носом в море, чтобы погрузиться. Вот, думаем влопались. Но снаряды все падают сзади. Оказалось орудия были высоко на горе, а мы так близко к берегу и внизу, что снаряды нас не могли достать... Быстро разворачиваемся и погружаемся с хорошим ходом. Снаряды щелкают вокруг и мы слышим их разрывы на глубине. Так, еще раз за этот поход Никола Угодник нас выручил, но в назидание оставил без кур. Да, хорошо все, что хорошо кончается.

Как я говорил выше, посылка «Краба» бывала только в исключительных случаях, и так как командующий флотом, адмирал Э. не злоупотреблял постановкой мин в неприятельских водах, чтобы не стеснять плавания своих судов, то мы и пребывали больше в покое, изредка выполняя поручения военного характера. Нас берегли на случай. С переменой командования, т.е. с назначением командующим Черноморским флотом вице-адмирала Колчака, характер военных действий изменился. Адмирал Колчак обнаружил свой талант военачальника при обороне Рижского залива и отражении атак германского флота. Это был талантливый, энергичный и деятельный адмирал. Видя возможность поймать быстроходные германские крейсера, которые в крайне редких встречах с нашими судами, старались избежать боя, пользуясь своим ходом, адмирал решил заблокировать их в проливе и стеречь там. Особенно после того, как «Гебен» встретился с «Императрицей Марией» и потом с «Императрицей Екатериной 2-й», нечего было рассчитывать на то, что германские крейсера будут появляться часто в море. Кроме того, ряд предполагаемых десантных операций, особенно после объявления войны Болгарией, требовали очистить море., почему и были предприняты адмиралом постановки минных заграждений в водах неприятеля, в самом широком масштабе. «Краб» снова был послан в пролив и благополучно поставил мины. За ним миноносцы ставили мины вокруг входа в Босфор, который оказался буквально завален минами. «Гебен» подорвался раза два, но не утонул, но несколько транспортов, канонерских лодок, миноносцев и подводных лодок погибли на наших минах. Германские крейсера совсем перестали появляться и море сделалось пустынным. Лишь германские подводные лодки изредка проявляли себя, потопив два госпитальных судна и несколько транспортов. Но на суше немцы развивали большой успех. Немцы, австрийцы и болгары наступали на Румынию. Румынская армия отступала и помощь наших войск оказалась безуспешной. Чтобы затруднить всякое сношение морем, между Турцией и Болгарией наши корабли беспрерывно находились в море, ловя пароходы и парусники, которые преимущественно ночью старались пройти под самым берегом. Нужно было заминировать Варну. Адмирал Колчак приказал «Крабу» выполнить это и поставить мины у самого входа в порт. Это было во второй половине августа 1916 года. Мы вышли в море после полудня. Оно было спокойно и погода обещала быть хорошей. «Краб» несся полным ходом на запад, неся на себе свой страшный груз. Багровый шар медленно уходил за горизонт и легкий ветер задул с юго-запада. Два, три буревестника кружились над нами. Они то взлетали высоко в воздух, то камнем падали вниз, своими крыльями касаясь гребня волн. Барометр стал быстро падать. Ветер начал крепчать и через несколько минут море сделалось седым. К полуночи наши старые, изношенные машины стали выходить из строя. Море ревело и «Краб» с трудом выгребал под одной машиной, которая ежеминутно могла застопориться. Короткая и высокая волна бросала заградитель, как щепку. От резкой качки некоторые аккумуляторы стали покачиваться в своих гнездах. То там, то здесь вспыхивало маленькое пламя и резкий запах горящей резины наполнял лодку. Нужно было в эту ужасную качку вскрывать палубу и исправлять повреждения. Сколько проклятий срывалось в этот момент на бедный «Краб». Вдруг машина застопорилась, руль заклинился, испортилось управление и заградитель стал лагом (боротом) к волне. Не скрою, момент был страшный. «Девятый вал» положил «Краб» на бок. Я с ужасом слежу за кренометром. Вот стрелка его дошла до 55 градусов. Но ведь это же предел, молнией пронеслось в мозгу, мы сейчас перевернемся. Наверху тяжелый груз мин, «Краб» может не выпрямиться. Одну секунду и мне показалось, что сейчас начнут вываливаться аккумуляторы и нас всех ждет ужасная смерть. Несколько мгновений он пролежал на боку, потом медленно стал выправляться. У меня отлегло от сердца и в этот момент я убедился в хороших морских качествах «Краба», несмотря на все его остальные недостатки. Теоретически расчет был правильным и заградитель, как Ванька-встанька, мог быть повален совсем и все таки он выпрямится. Можно было после этого быть спокойным за то, что он не перевернется. Нечего было и думать о том, что машины можно было исправить в море, тем более, что многие из команды укачались и не могли работать. Под одной из четырех машин мы не могли прийти вовремя к месту постановки, поэтому командир решил повернуть в ближайший порт с целью исправить повреждения. Таким была Констанца, в союзной нам Румынии. Едва выгребая против волны, мы с трудом поплелись туда и после полудня добрались до порта. После этого короткого, но неприятного перехода все нуждались в отдыхе. Повреждения в наших машинах требовали 2-3 дня ремонта и довольно серьезного. Кроме того обнаружились повреждения и по другим частям. Словом «Краб» был похож на инвалида и не внушал никакого доверия к своим механизмам. Тем не менее командир получил приказание быть готовым в самый короткий срок. Первое впечатление от Констанцы было у меня, как впрочем и у всех остальных, очень хорошее. Небольшой, чистенький и красиво расположенный городок с очень благоустроенным портом. Нужно было найти помещение для команды и нас, около заградителя, так как на лодке жить невозможно. Для команды оказался совсем рядом хороший барак, а нам пришлось спать в отеле, совсем недалеко. На «Крабе» всегда оставалась часть команды и офицер, на случай необходимости и охраны. Утомленные от всех пережитых ощущений, мы заснули богатырским сном. По приходе в Констанцу нас предупредили о том, что ее часто посещают германские гидропланы. Ранним утром, на следующий день мы воочию убедились сами. Я еще спал, когда совсем недалеко от нашего отеля взорвалась бомба. Сорвавшись с койки я, как угорелый понесся на лодку. К счастью командир был там и уже погружался, чтобы скрыть присутствие подводной лодки в порту. Два гидро реяли высоко в воздухе и бросали бомбы в порт и нефтяные баки, которых было много у порта. Наделав много переполоха, но не причинив никаких повреждений, гидропланы улетели, сопровождаемые стрельбой из ружей нашей команды и румынских солдат. По обычаю принятым немцами, нужно было ждать их посещения еще и после полудня, поэтому мы решили использовать несколько часов и побродить по городу. Несмотря на хороший день, он был пустынен и имел вид покинутого. Впрочем это так и было. Все учреждения и жители его покинули, за исключением конечно известного количества населения или не желавшего или не могущего оставить город. Ночью Констанца погружалась во тьму и тишину, нарушаемую изредка выстрелами военных патрулей, которые запросто и без предупреждения стреляли в освещенные окна. Никто не имел права иметь свет в окнах, чтобы не привлечь внимания неприятеля. Кроме того, как нам сказали, город был полон шпионов и поэтому принимались всякие предосторожности.

После работы, поздно вечером, мы собирались в отеле, где с нами оказалось еще несколько офицеров, назначенных для несения специальной службы. В тот момент, когда мы пришли в Констанцу, русских почти никого не было, если не считать, как я сказал нескольких офицеров. Между ними был капитан 1 ранга Б., известный в нашем флоте лингвист. Он только, что вернулся с передовых линий в стороне Болгарии и порассказал нам много интересного относительно военных событий, но не слишком много утешительного. Румыния и в частности Констанца были под большой угрозой и нуждались в помощи. Немцы двигались безостановочно.

Все эти рассказы на нас производили, только минутное впечатление и не могли разрушить нашего оптимизма. Да и сам рассказчик передавал все совсем не трагически, а скорее с юмором. С военной темы скоро перешли на разговоры вообще и тут Б. рассказал много интересного из своей службы. Благодаря прекрасному знанию языков и несомненно способностей, ему пришлось быть тайным морским агентом, еще до войны в Турции, а потом в Германии. Его рассказы были прямо таки захватывающими. Особенно много ему пришлось пережить в Германии. Перед самой войной, он был послан туда с целью получить сведения необходимые морскому министерству. Конечно, как водится в подобных случаях, всякое правительство откажется от своего шпиона, если он попадется и не признает его за того, кто он есть. Это вполне естественно и понятно. С момента получения инструкции от своего правительства, он является иксом для всех и действовал на свой риск. Так было и с Б.

В одно прекрасное утро, он вышел из морского министерства в штатском платье и отправился на Варшавский вокзал с целью ехать в Берлин. Все шло хорошо и он благополучно вышел из поезда на Берлинском вокзале. Но не успел Б. сделать несколько шагов, как к нему подошел кто-то и предложил предъявить документы. Посмотрев их внимательно, он сказал: - «Нет, Вы не то лицо, которое обозначено здесь. Вы, морской офицер», и назвал точно его фамилию и чин. Затем вынул из кармана фотографическую карточку и показал ее ему. Она изображала Б. выходящим из морского министерства в Петрограде в день его отъезда. Конечно Б. был немедленно арестован и посажен в тюрьму. Несколько дней он сидел, зная, что его ждет. Ни на какую защиту, он рассчитывать не мог и готовился к своему концу. Прошло еще два, три дня в томительном ожидании. Наконец его вывели из камеры, посадили в закрытый экипаж и отвезли на вокзал, где под охраной жандармов и строгом надзоре посажен в поезд, в изолированное купе. Через несколько часов пути Б. был высажен на русской границе и оказался на свободе. Такое странное происшествие и чудесное избавление быстро разъяснилось. Оказалось, что одновременно в России был арестован немецкий шпион, которого ждала та же участь, как и Б. Их поменяли и все было кончено. Действительно, для этого нужно было родиться в сорочке, чтобы остаться целым в подобных обстоятельствах. Весь вечер до глубокой ночи, вернее рассвета, он рассказывал нам о своих приключениях заграницей. Этот род военной службы, чрезвычайно интересен, но требует от человека особых способностей и выдержки. В нем, много таинственного и зачастую непонятного. У нас у всех был на памяти один таинственный случай, происшедший перед самой войной. Один наш морской офицер, занимавший очень высокое положение и в больших чинах, был командирован во Францию с секретным поручением, крайней важности, касающегося обоих стран. Этот офицер возвращался из Парижа, имея важные бумаги. С ним была его жена. Во время пути, ночью, его жена вышла из купе, и вернувшись, через некоторое время, она нашла своего мужа мертвым и все чемоданы вывороченными и страшный беспорядок в купе. Немедленно произведенные поиски не дали никаких результатов. Преступники скрылись без следа. Никаких вещей и денег взято не было, очевидно они искали, что-то другое и надо полагать, что их целью были документы. Но в этот момент, они находились при жене и остались целы. Все это произошло на ходу поезда и с невероятной быстротой. Так это таинственное происшествие и осталось не разъясненным.

Ранним утром, мы снова были разбужены взрывами бомб и стрельбой. Это опять незваные гости, с черными крестами на крыльях, посыпали нас сверху. Как они надоели нам. Их визиты становились слишком часты. К нашему общему удовольствию, к полудню в порт вошел наш гидрокрейсер с четырьмя гидро. Теперь все таки будет спокойнее и у нас есть защита. Почти одновременно, откуда-то прибыли два сухопутных аэроплана, так, что у нас появились значительные воздушные силы. Мы с большим удовольствием наблюдали за полетами наших летчиков. Особенно нравился нам маленький «бэбэ», который с места взвивался в воздух и проделывал всяческие эволюции. Немцы, очевидно получили от шпионов сведения о присутствии в Констанце аэропланов и перестали появляться. Одн раз, как-то в лунную ночь, появился один «шалый», сбросил несколько бомб за городом и исчез.

Между тем, мы более, менее, скорее менее, были готовы выйти в море, но командир получил приказание подождать миноносец, который должен был на буксире нас вести, чтобы не насиловать своих машин. В это же день пришел один з миноносцев типа «З». Но, его попытка взять нас на буксир не увенчалась успехом. Море было довольно бурным, миноносец был слаб и буксиры лопались. Нужно было подождать прихода больших миноносцев. Надо сказать, что подходы к Констанце были заминированы, после объявления войны румынами. Но сделали они это неудачно, поставив мины у самого порта, так, что они были опаснее для своих, чем для врага. Кроме того, румынский офицер, который ставил мины сам же взорвался на них и точный план их расположения был неизвестен. Результат этой неточности не замедлил скоро сказаться. Утром на следующий день пришел ожидаемый нами «Беспокойный». Миноносец был всего в 3 кабельтовых от мола, на котором мы все стояли, как раздался взрыв и он начал тонуть. Ведь надо же было сообразить поставить мину под самым берегом! К счастью было так близко, что его успели ввести в порт, поставить на мелкое место и немедленно откачать воду. Вскоре он был исправлен и благополучно заплавал. Нам же прислали «Гневный», который и повел нас к берегам Болгарии. Мы вышли вечером, в темноте, с уелью скрыть наш выход от глаз шпионов.

«Гневный» тащил нас хорошим ходом. Я несколько раз выходил наверх проверить буксир. Все было хорошо, но только стальной буксир врезался в нашу надстройку, которая была из тонкого железа. Но это было так мало важно, что я не обращал внимания и не хотел, чтобы из-за этого стопорили ход. Море было спокойным и день обещал быть хорошим. Ранним утром, перед восходом солнца, я снова вышел наверх. Стальной конец сильно врезался нам в палубу у самого носа. Я доложил командиру об этом, с целью это исправить. Но, так как скоро «Гневный» должен был нас оставить, то было решено, что не стоит останавливаться. Солнце уже взошло и можно было различить отдаленный берег и маяк. Вдруг, совсем недалеко от нас, в воздухе был открыт гидроплан, который быстро приближался. Мы передали семафором, что отдаем буксир, но все наши попытки его отдать, были безуспешны. Он так сильно врезался, что никакими средствами, ни какими усилиями, мы не могли его отдать. Между тем миноносец дал полный ход и начал делать зигзаги, открыв огонь из орудий. Наконец, видя, что мы не можем отдать буксир, он отдал его у себя. Тяжеловесный, длинный, стальной буксир пошел на дно и мы остались на нем, как на якоре, не имея возможности ни погрузиться, ни дать хода. Гидроплан, заметив, что подводная лодка стоит без движения сделал вираж и пошел на нас. Я вижу отчетливо черные кресты на его крыльях и две головы наклонившиеся вниз. Он над нами, всего в 500-600 метрах. Его пулемет отчетливо щелкает и пули хлюпают в воду. Вот, совершенно ясно мы все видим, как бомба соскользнула и со свистом летит вниз. Все замерли. Страшный, никогда не могущий быть забытым момент. Она падает в воду в двух саженях от нас, разрывается и ее осколки летят в заградитель. Через несколько секунд, вторая бомба падает немного дальше и по другому борту. «Гневный», бешенным ходом кружится вокруг нас и беспрерывно стреляет. Видимо это нервирует летчиков. Аппарат немного поднялся выше и снова поворачивает на нас. Мы защищаемся из ружей. Вот он снова пролетает над нами и бросает бомбу. Она хлюпнулась в воду и разорвалась в трех футах от борта. На этот раз он бросил только одну. Ну, подумал я, если третий раз, то наверняка попадет. Так и есть. Вот гидроплан поворачивает снова с намерением атаковать в третий раз. Он немного снижается. В этот момент шрапнель миноносца разрывается близко от него. Гидро, резко набирает высоту, но продолжает идти на нас. Через несколько секунд две бомбы, одна за другой падают по правому и две по левому борту, так близко, что трудно поверить, как мы остались целы. Этот момент был сфотографирован с «Гневного». Рассерженный неудачей, немец круто повернул к берегу и сопровождаемый стрельбой миноносца в несколько минут скрылся из вида. Мы все с радостью и в то же время с недоумением, как выскочили из этой грязной истории, обмениваемся впечатлениями.

Теперь прошло много времени и я искренне скажу, что ни у кого, за исключением двух, трех матросов не было страха. Но, что переживал каждый в тот момент, когда нас отделяла одна секунда от смерти, я не знаю. Вероятно то же, что и я. Я испытал известное чувство страха, когда увидели, что гидроплан направился на нас и мы были беззащитны. Но это чувство продолжалось несколько секунд. Потом, какое-то ледяное спокойствие и безразличие овладело мной, особенно когда я увидел бесполезность наших усилий освободиться от проклятого буксира. Я скрестил руки на груди и без всякого волнения ждал, когда упадет бомба. Как объяснить и как назвать это чувство, я не знаю. Знаю только, что на палубе «Краба» в этот момент не было никакой паники, а наоборот редкое спокойствие. Может быть у кого ни будь и щелкали челюсти, но никто этого не видел и не слышал. Итак первая атака прошла для нас благополучно, но я нисколько не сомневался в том, что через некоторое время мы будем объектом второй. Без сомнения гидро даст знать, что в море неприятельский миноносец и подводная лодка и нас атакуют еще раз. Нужно было торопиться освободиться от стального буксира. С невероятными усилиями, через полчаса трудной работы, мы это сделали, передав конец на миноносец. Идти ставить мины было бессмысленно, так как мы были открыты, поэтому командир решил вернуться в Констанцу, с тем, чтобы ночью снова выйти и поставить мины.

Запустив свои машины, мы пошли в Констанцу. «Гневный» шел несколько впереди нас. Чтобы не пропустить и заблаговременно открыть в воздухе врага, на мостик были поставлены лучшие наблюдатели. Для того, чтобы погрузиться, нам нужно было времени без малого в десять раз больше, чем «Моржу» или «Кашалоту», которые менее чем в минуту могли быть на большой глубине. Нам же, после всей тренировки и приспособленности, нужно было минимум восемь минут.

Нам оставалось пройти до Констанцы, какие ни будь 2 мили, как все находившиеся наверху, заметили приближение гидропланов. Было, около полудня и солнце сильно слепило глаза. Нужно было погружаться, не теряя ни одной секунды. В последний момент, как я спускался вниз, одновременно приказывая заполнять цистерны, я видел три гидро, летевшие с разных сторон.

Мы не успели еще погрузиться совершенно, как нас атаковали. Первые бомбы упали довольно далеко, но их взрывы были слышны отчетливо внутри лодки. Следующие были совсем близки и впечатление от их взрывов было таково, что как будто бы по корпусу лодки бьют тяжелыми молотами. Отвратительные ощущения. Я насчитал тридцать бомб сброшенных на нас, но вероятно их было больше. По видимому и, как потом нам говорили с миноносца, было четыре гидро, которые атаковали бедный «Краб» с разных сторон. Я, да и вероятно никто, не испытывал ничего приятного в этот момент в стальной коробке, на глубине 40 фут. Было слишком много, в одно утро, получить несколько десятков бомб и ждать, что вот, вот и одна из них отправит нас всех на тот свет.

Через несколько минут мы всплыли. Кругом никого не было. Один гидроплан почему то сел на воду и шел по ней полным ходом. За ним гнался «Гневный». Но немцу посчастливилось взлететь. Он забрал высоту и скоро скрылся за горизонтом. Итак, счастливо отделавшись от свирепой атаки гидро, мы к полудню вошли в Констанцу.

После такой неудачи, нужно было немного переждать, перед тем, как идти снова в операцию. К тому же погода сильно засвежела и все равно надо было ждать. Дня через 3-4, на буксире того же «Гневного», «Краб» вышел в море. На этот раз обстановка была более благоприятной. Погода с утра сделалась пасмурной, что было нам на руку. «Гневный» нас оставил, сговорившись предварительно о месте рандеву. Мы сделали пробное погружение, затем оставив цистерны заполненными настолько, чтобы над водой торчала только лишь верхняя палуба и рубка пошли малым ходом в Варну, с расчетом подойти к сумеркам. Впереди был целый день, томительный и полный напряжения для всех. Не приходилось говорить о том, что глаза вахтенных были устремлены наверх. Но море свежо и небо покрыто облаками. Шансы были на нашей стороне. Внизу было жарко и мы все, несмотря на утомление и желание заснуть, собрались на мостике подышать свежим воздухом и поболтать. День проходил в воспоминаниях прошлого, о стоянке в Констанце, о проклятых гидро и вообще обо всем. Миша К., который шел с нами в качестве штурмана умел повеселить. Особенно привел всех в хорошее расположение духа его юмористические рассказы о нашем пребывании в Румынии. Но, что нас действительно поразило там, так это румынские офицеры. Тех кого мы встречали в Констанце удивляли нас своим видом: они были накрашены и чуть ли не в корсетах.

Но вот вражеский берег приближается. Видны постройки и смутные очертания города. Стал накрапывать дождь и ветер свежеть. Нужно торопиться во время прийти к месту постановки, чтобы в последний момент определиться по береговым предметам. Но ясно, что мы запаздываем. Командир решает, как и в прошлый раз у Босфора, чтобы поспеть, идти напрямик под болгарскими минными заграждениями. Об этом, кроме командира знает штурман и я. Остальные никто, да это и лучше. Зачем подвергать лишним испытаниям человеческие нервы. Мы погрузились и изредка показывая перископ пошли на глубине 50-60 фут. Опять, как и в прошлый раз, странное и страшное шуршание по борту, раза два... Снова те же жуткие ощущения. Наверху сумерки. Идет дождь. «Краб», как тать крадется между берегом и линией заграждений. И то и другое так близко... Но вот скоро из-за мыса откроется порт, около которого нужно поставить мины. Скорее бы... Наконец последнее определение сделано. «Краб» поворачивает вправо под водой и на циркуляции ставит мины, дугой у входа в порт. Все идет хорошо. Вдруг, что-то кракнуло в надстройке, мотор элеватора мин остановился, но потом снова пошел. Я чувствую, что что-то неладно, но в чем дело не понимаю. Указатель показывает, что мины выходят правильно.

Постановка закончена, мы продолжаем еще идти под водой, потом всплываем. Погода скверная, хлещет и ревет ветер. Достанется нам в море... Но, что это, при всплытии заградитель оказался с креном налево. Ясно, что часть мин с левого борта остались. Вероятно срезало вал, это и был странный звук в надстройке. Но делать нечего, все равно сейчас никакие исправления невозможны, выравниваем крен и идем. Совершенно темная ночь, что называется ни зги не видно. Справа, совсем рядом темная масса болгарского берега, слева минное заграждение. Нужно пройти еще десять миль, чтобы вырваться из этой западни. Все напряжены до крайности. Но опасность заставляет забыть об усталости и мы все внимательно всматриваемся во мглу... Наконец, слава Богу, мы вышли в чистое море. Неприветливое, оно встречает нас, но в нем куда лучше, чем в той западне, из которой мы только, что благополучно выбрались.

Утром, в условленном месте встречаем миноносец, который пытается взять нас на буксир. Но море бурно и ничего из наших попыток не выходит. Мы идем самостоятельно. Наш курс на север, вдоль румынского берега, в надежде севернее встретить лучшую погоду. На берегу видны пожары. К вечеру мы подходим на траверз (напротив) Констанцы, около которой также зарево пожаров и огромные клубы черного дыма. Погода заметно стихает. Мы встречаем один из наших миноносцев, который сообщает, что немцы наступают на Констанцу и что она эвакуируется и что нам приказано следовать прямо в Севастополь. Поворачиваем и полным ходом уходим. Утро следующего дня очаровательно. Море, как зеркало. Можно влезть в надстройку и посмотреть, какое у нас повреждение. Оказывается одна мина в середине, каким-то непонятным образом соскочила с рельс и заклинилась и целый ряд мин остался внутри. Но хуже всего то, что очевидно часовой механизм отработал, так как мина была наклонившись и значит она была в опасном положении. Вот так история. И может быть она соскочила в первый шторм, когда мы еще шли в Варну и следовательно путешествовали с ней две недели и вынесли все атаки гидропланов, будучи сами на вулкане.

Невероятно!... Поразительно!... Да, что же, может быть нас действительно хранил Никола Угодник!

Придя в Севастополь, со всеми предосторожностями вынимаем мину и наши предположения оправдываются - она была все время в опасном положении. Нет, нельзя больше испытывать судьбу. Это последний поход «Краба» и его решают полностью переделать. Так нельзя дальше плавать и заградитель ставят в долгий ремонт. Меня назначают на «Кашалот». Прощай «Краб»... Прощай «коробка с сюрпризами»... Ты мне дала много ощущений и много опыта, но искренне не хочу снова плавать на тебе, даже и переделанном.

Новость о назначении меня на «Кашалот» не слишком обрадовала меня и вот почему. Командиром «Кашалота», совершенно новой, только, что выстроенной лодки был назначен старший лейтенант С. Чрезвычайно симпатичный и милый человек. Но дело в том, что он, как и несколько других офицеров, уже в чинах, прошел краткий командирский класс и являлся совсем новичком в подводном деле. Таким образом, я назначался к нему старшим офицером для того, чтобы его, как бы подучить, что и было прямо сказано мне начальником бригады. Не знаю почему, мне это не понравилось и я решил, что не останусь на «Кашалоте» долго. Тем более, что купленные правительством в Америке лодки типа АГ, в 350 тонн, прибыли и уже собирались в Николаеве. В Черном море этих лодок должно было быть шесть и я рассчитывал получить в командование АГ-25. Так как «Кашалот» был точной копией АГ, только вдвое больше, я решил остаться и попутно изучить этот тип подводных лодок, с тем, чтобы придя на маленькую АГ, овладеть ею вполне. На «Кашалоте» нам пришлось сделать очень мало походов. Первый поход мы сделали у своих берегов, с целью освоиться и были посланы в охрану крымского берега. Выйдя из Севастополя в море, мы получили радио от «Тюленя», в котором он сообщал, что имел бой с турецким военным транспортом, под командованием германских офицеров и взял его в плен. Этот бой был единственным в своем роде за всю войну и не лишен известного интереса. Турецкий транспорт был вооружен двумя орудиями, из которых одно было крупнее, пушек «Тюленя». Встреча произошла ночью. «Тюлень» пустил дизеля и электромоторы, чтобы развить самый большой ход и не дать транспорту уйти, отрезая его все время от берега. Наконец, когда у лодки оставалось всего несколько снарядов, ей удалось одним снарядом подбить орудие противника и другим повредить машину. транспорт загорелся и остановился. Его экипаж частью бросился за борт, спасаясь вплавь, частью пытался спустить шлюпки. Командир «Тюленя», видя, что противник больше не стреляет подошел к нему и послал вооруженный караул. Оставшиеся на транспорте командир и офицеры были взяты в плен. Наша команда быстро исправила повреждения и он пошел под конвоем «Тюленя» в Севастополь. Пленный командир потом рассказывал, что он полагал, что имеет дело с миноносцем и был видимо огорчен узнав, что его, после продолжительного артиллерийского боя, взяла в плен подводная лодка. Командир «Тюленя», за свою смелость был достойно награжден государем императором, получив Георгиевский крест. Мы все искренне радовались за наших товарищей, бывших на «Тюлене» и проявивших много мужества в этом деле.

Кроме того, это событие несколько оживило Черноморский театр военных действий, т.к. за последнее время, т.е. вернее за время командования флотом адмирала Колчака, неприятельские корабли почти ничем себя не проявляли. Становилось совсем скучно, несмотря не беспрерывную службу в море. Даже немецкие подводные лодки перестали появляться, хотя поле для деятельности было достаточно велико - море было усеяно нашими кораблями. Думаю, что причиной такой бездеятельности нашего врага было то, что выход в Черное море из Босфора, умело минировался нами, что очень стесняло неприятеля. Немцы потеряли на минах несколько своих подводных лодок и очевидно не хотели жертвовать ими, поэтому их появление совсем прекратилось.

Словом к концу 1916 года, военное положение, как в Черном, так и в Балтийском море было совершенно благоприятно для нас, несмотря на то, что в Балтике для нашего флота было много труднее, но Балтийский флот с честью отражал всякие попытки врага прорваться в Рижский и Финский заливы, которые кончились для него неудачей и большими потерями. тем не менее конец этого года омрачился рядом несчастных событий, которые сильно огорчили всех. 7 (20) октября, ранним утром на линкоре «Императрица Мария» раздался взрыв, от которого корабль весь вздрогнул. Фок-мачта, носовая труба и боевая рубка провалились и из образовавшейся на их месте огромной дыры повалил густой дым. Носовая башня была сдвинута в сторону и подброшена. Большой столб пламени вырвался наружу и ураганом пронесся по батарейной палубе, сжигая мгновенно все на своем пути. Взрывом была разрушена носовая кочегарка, в которой под парами находились дежурные котлы. Сразу прекратилось освещение на корабле и вспомогательные механизмы не могли работать. Таким образом, корабль остался беззащитным в борьбе с начавшимся пожаром. Сотни обугленных трупов заполнили коридоры. Стоны обоженных и раненых наполнили корабль. Взрыв произошел в носовой крюйт-камере, где находились заряды 12 дюймовой, носовой башни. Через десять минут снова раздался взрыв, но меньшей силы - это взорвался погреб противоминной артиллерии. Бросились разводить пары в надежде спасти корабль. Шлюпки со всех судов стоявших на Северном рейде спешили на помощь. «Императрица Мария» горела представляя страшную опасность для остальных кораблей, стоявших по соседству, особенно для «Императрицы Екатерины 2», стоявшей рядом. Да не только корабли, но и весь Севастополь и особенно большой док, против которого стоял корабль, были под угрозой. Прибывший на «Императрицу Марию» командующий флотом, видя безнадежность положения и опасаясь за участь эскадры стоявшей на рейде, приказал топить корабль и команде спасаться на шлюпках. «Императрица Мария» начала тонуть и медленно переворачиваться. Бросившиеся вниз, для разводки паров офицеры и матросы не успели выскочить наверх и погибли. Корабль перевернулся, башни выпали из своих мест и через несколько секунд корабль скрылся под водой...

Один из двух черноморских дредноутов погиб, унеся с собой навсегда тайну своей гибели. Что это было - несчастный случай или злой умысел, никто этого не знает. Известно, только было, что в то же время, приблизительно от неизвестной причины погибли несколько линейных кораблей и в союзных флотах. Кроме того на Мурмане взорвались несколько транспортов с боевыми запасами, стоявшие у пристаней в порту, буквально заваленном всяким снабжением для нашей армии. Все это было чрезвычайно странно и наводило на грустные мысли. Они не были даже рассеяны тем, что 6 лучших германских миноносцев, взорвались и погибли на наших минах в Финском заливе при попытке проникнуть вглубь него.

В конце декабря линейный корабль «Пересвет», шедший с Дальнего Востока наткнулся на мину в Средиземном море и погиб, унеся с собой в глубину почти весь личный состав. Для меня это было, еще более печальным, потому, что на нем погиб мой добрый товарищ лейтенант К., с которым были связаны хорошие воспоминания о совместном плавании и искренней дружбе.

Наши последние походы на «Крабе» и приключения на нем, не остались бесплодными и причинили врагу достаточный ущерб потоплением нескольких судов. За это офицеры и команда получили военные награды. Я же был польщен получением высокой награды: Георгиевской сабли с надписью «За храбрость», присужденной мне Думой кавалеров Георгиевского оружия и утвержденной государем императором. Наш капитан, несколько позднее, получил орден Святого Георгия 4-й степени. Адмирал Колчак прибыл на подводную бригаду, с тем, чтобы повесить на грудь нашего любимого и достойного капитана этот орден храбрых. Помню тот день, бывший последним веселым днем дружной подводной семьи...

Большая и светлая кают-компания нашей базы-транспорта «Трапезунд». Все офицеры собрались в ней в ожидании приезда командующего флотом. Громкий говор, шутки, смех... Сверху несутся звуки горна играющего «большой сбор». Все выбегают наверх и выстраиваются, как полагается. Играют «захождение» и встречный марш. Адмирал быстро поднимается по трапу, принимает рапорты и здоровается со всеми. Его фигура полна энергии и непоколебимой воли. Она импонирует всем. Чувствуется во взглядах офицеров и матросов глубокое уважение и преданность к этому человеку. В него верят и в нем видят исключительного человека. Он подходит к команде «Краба» и вешает на грудь отличившихся Георгиевские кресты и медали и произносит краткую речь по поводу заслуг заградителя. Затем краткий молебен, тут же на верхней палубе, по окончании которого мы все спускаемся вниз, готовые принять адмирала в своей кают-компании. Он принимает приглашение обедать с нами. Обед с речами и тостами. Адмирал поднимает бокал за новых Георгиевских кавалеров. Ему отвечает начальник бригады и пьет за здоровье адмирала. Громкое, долго не смолкающее «ура» несется по кораблю, «ура» в котором выразились чувства к адмиралу, особенно нами - молодежью. Официальная часть обеда кончена, но мы никак не можем успокоиться и подносим адмиралу «чарочку» с традиционной, застольной песней. Красивый незабываемый день. Он был, как бы лебединой песнью подводной бригады и никто из нас тогда не знал, что это был действительно последний, веселый и яркий по воспоминаниям день.

Наступила зима с ее штормовой погодой. Скучновато было бродить по пустынному, бурному Черному морю в надежде встретить неприятельский корабль. Серые, дождливые дни так коротки, а ночи так длинны и темны. С нетерпением ожидаешь конца похода, когда можно будет вернуться в Южную бухту и отдохнуть от похода, постоянного водяного душа и бесконечной качки. У всех чувствуется утомление. Это ощущение усталости появилось в первые после начала войны и было раньше совершенно незнакомо никому из нас.

День 26 ноября ( ст. ст.), годовщина основания ордена Святого Георгия, был раньше большим военным праздником. До войны, согласно традиции, государь император приглашал всех Георгиевских кавалеров, не зависимо от чина к себе во дворец, где в Георгиевском зале состоялся обед. Все сидели вместе, офицеры и солдаты. По обычаю, существующему исстари, каждый кавалер, после обеда брал себе серебряный прибор, который был подарком от государя. Во всех частях армии и флота, в этот день проходил военный парад, которым командовал старший из присутствующих Георгиевских кавалеров, в каком бы он чине ни был. Теперь же празднество было много скромнее. Все кавалеры собрались в день праздника во Владимирском соборе на богослужение, над могилами адмиралов, героев Севастопольской обороны в 1855 году. Для меня, как и для многих других, тот день был первым и последним, в котором встретились кавалеры ордена...

Раньше я указал на то, что к концу этого года, среди многих, как офицеров, так и команды стало заметно некоторое утомление от войны, затянувшейся слишком долго и протекающей с продолжительными неуспехами, на самом главном, германском фронте. Хотя к концу года, армия остановилась, готовая с весной перейти в наступление. Ее снабжение во многом улучшилось, материальная часть была обеспечена и в будущем году можно было ожидать успеха в наступлении. Что касается флота, то он достиг высоты, как в смысле организации, так в смысле и материального состава. Поэтому, в Балтийском море, как самом важном с военной точки зрения, можно было быть совершенно уверенным в успехе. Но было одно, что сильно действовало на всех и влияло на моральную сторону личного состава - внутри страны не все было благополучно. Правительство, явно не понимало положения и не умело разобраться в обстоятельствах, идя наперекор народному желанию. Министры сменялись один за другим и еще более неудачным. В народной массе, как и в армии поползли слухи, один нелепее другого, об измене императрицы, о Распутине, который подчинил своему влиянию царскую семью и правил страной. Носились слухи о неограниченном влиянии немецкой партии при дворе, о подкупах, о сепаратном мире и о беспорядках внутри страны. Все это нервировало и убивало веру.

В офицерской среде, в которой раньше никогда не говорили о политике, все чаще и чаще начинались разговоры о политике, под влияние вышеуказанных слухов. Главной темой разговоров был конечно Распутин, который являлся злом для страны. Матросы приходили за объяснениями о блуждающих, страшных слухов и мы, офицеры ничего не могли ответить. Многие из нас, сами чувствовали, что в стране твориться что-то неладное и не могли рассеять сомнений и опровергнуть слухи. Все чувствовали, что вот, вот, что-то должно произойти. Государь находился в армии и был нерешителен. Это усиливало беспокойство. Народ, а с ним и армия были в тревоге. Наконец в декабре грянул первый гром - Распутин был убит высокопоставленными людьми. Газеты были полны статьями об убийстве. Как вздох облегчения пронесся по всей стране. Но правительство делало ошибку за ошибкой. Люди авторитетные и уважаемые сменялись и заменялись бесталанными и неспособными выйти из положения. Нужно было бросить маленькую искру, чтобы начался огромный пожар. Всегда существовавший в России революционный элемент, неспособный мыслить широко и правильно, готовил свою разрушительную работу. Своей пропагандой среди народа и армии, он усилил недовольство и готовил военный бунт. Петроград, наполненный запасными частями, недисциплинированными и распущенными, был благодатной почвой для пропаганды. Кадровые и гвардейские полки, все были на фронте и в случае бунта не было никого, кто мог бы его сдержать и ограничится лишь дворцовым переворотом. В самой царской семье было много членов, недовольных императором и особенно императрицей, почему и можно было рассчитывать, что переворот произойдет сверху, а не снизу, что было чревато страшными последствиями для всей страны во время войны. Но видимо судьбе было угодно великое испытание для России и 1917 год начался под мрачными предзнаменованиями.

Рукописи публикуются с любезного дозволения координатора проекта «Русский Карфаген» Галли Монастыревой.