[В оглавление раздела]

Светлой памяти великого кронштадского пастыря

Речь, произнесенная 19-го октября перед панихидой,
на кронштадском провославно-просвятительном обществе в память о. Иоанна.

В дневнике почившего Пастыря читаем такие пророческие слова: истинный пастырь и отец своих пасомых будет жить в признательной памяти их и по смерти своей: они будут прославлять его, и чем меньше он будет заботиться о своем прославлении здесь, на земле, при своих усердных трудах во cпaceниe их, тем больше просияет слава его по смерти он и мертвый будет заставлять их говорить о себе. (Дневн. т. v.123).

Так, дорогой о, Иоанн, истинный пастырь и своих пасомых, ты и по смерти своей продолжаешь жить в признательной памяти их и, как солнце, сияет слава твоя, и в этот день твоей светлой памяти ты и мертвый заставляешь нас говорить о себе. Но, вспоминая о тебе, о чем другом можем мы говорить, как не о твоем пастырстве, которому ты посвятил всю твою долгую и чистую жизнь, в которой все было дивно: и слова, и дела. А самое дивное то, что твои великие дела вполне согласовались с твоими благодатными словами.

В то время как лютеранский пастырь есть только избранный из верующих, а католический пастырь есть, прежде всего, папский слуга, православный пастырь есть Христово подобие в мире жития, есть живущий и действующий в Мире Христос, возрождающий и преображающий Мир. Христов Дух? Христова любовь, Христом взгляды на людей, Христова власть и, наконец, Сан повторяются в православном пастырстве Таким оно и было в апостольстве, благодатном учительстве и вселенском епископстве первых веков. Но потом, к прискорбию светлый идеал пастырства раскололся надвое. Из пастырства выделилось подвижничество, в качестве монашества, стало отдельным церковным учреждением. Появились подвижничества без пастырства и пастырство без подвижничества. И то и другое перестало быть Христовым.

Подвижничество ушло от Mиpa. А пасторство погрязло в нем. Одно Христову подобию в мире жития предпочло ангельский образ, другое — образы Mиpa сего до царей и владык включительно.

В лице приснопамятного о. Иоанна снова явилось Mиpy действительно Христово подобие, действительно евангельский пастырь. В нем подвижничество (не монашество) и пастырство соединились вместе в одной необычайно обаятельной и гармоничной личности. В нем не ораторский талант, как у Златоуста, ни мужество, как у Игнатия и Филиппа Московского, ни подвижничество, как у Серафима, ни дар чудотворений, как у преподобного Сергия, ни прозорливость, как у Амвросия Оптинского, в нем нет ни одной черты, которая бы била в глаза. В нем, как и во Христе над всем царит его необычайная личность, чудесная гармония характера, особая нежность тонов и свежесть красок. Смотря на него невольно вспоминаешь цветы Назарета, волны Генисаретского озера, зеленые холмы Галиреи. Но это — гармония, в которой заглавная нота — пастырство. Все у него имеет целью пастырскую деятельность, для неё он очищает себя и приближает к Богу, все делает настолько насколько нужно для этой цели.

У него всегда был, пред глазами высокий идеал священства и он шлифовал себя согласно этому идеалу.. Поэтому самое подвижничество в нём подчинилось пастырству и в этом последнем и нашло свою настоящую цель и должную меру. Его нельзя и представить себе, где-нибудь в келейке одиноко устраивающим своё спасение. Его жизнь в Боге никогда не переставала быть в тоже время и жизнью с людьми. Восходя сердцем на небо, он в то же время оставался им и на земле. Разве он при своих огромных силах духа не мог бы повторить подвиг Серафима или старчества Амвросия. Но тогда он должен бы уйти от Mиpa, а разе он решился бы на это? Разве он мыслим без народа? Вся его дивная личность, кроме его собственных усилий еще отточена приливами и отливами бесконечной народной волны.

И в своей пастырской деятельности он был действительным подобием Христа. Он в тягостные сумерки жизни внес целые потоки лучей вечного света и озарил ими, всё: и села, и города, и дворцы, и лачуги, людей и все отношения жизни, так что смело можно сказать, что в нём свет пришел, в мир. Как и Христос, он был истинно народным пастырем, он был всегда с народом. Он ел и пил с мытарями и грешниками. И его ноги касались блудницы. Он заходил в дома мытарей, не один из них отрадности раздавал своего имения в себе и с собою он носил безоблачное небо, куда ни входил, всюду вносил надежду и радость. В его присутствии слезы раскаяния смешивались со сладкими слезами восторга. Пред ним трепетали бесы и наружу выступали застарелые грехи. К нему приносили больных, и он исцелял их. К нему подходили сотники, к нему обращались царедворцы. К нему подводили и он благословлял их. Скольким он сказал: не плачь. Он кормил людей, и после десятков лет такой непрерывной трапезы еще осталось много коробов остатков. В одну минуту заполнялись дома, в которые он входил, когда он шел или бежал по улице, восторженные толпы народа бежали за ним. Приходили в движение города, в которые он въезжал. Ему устраивали евангельские-торжественные встречи. Ему под ноги бросали цветы и постилали одежды.

От него веяло такою свободой, что так и ожидалось что вот-вот он скажет: милости хочу, а не жертвы; суббота для человека; вино новое вливают и в меха новые. После трудового дня он ночи проводил в уединении. Можно говорить о величии дарований, но, никак нельзя отрицать того, что никто ещё не являл Миру так полно и ярко образ Христа, как явил его великий Кронштадтский пастырь.

Приснопамятный Иоанн так наполнил, сосуд священства, что уже больше нельзя и наполнить его. Он был полномочинным пастырем, хотя и без омофора, — настоящим орлом, хотя и не стоял на орлецах, — истинным святителем. Хотя и не назывался так, — всероссийским пастырем, хотя и не носил титула патриарха. И даже несравненно больше? Он совершал таинство чудотворения, которое лучше и полнее всяких титулов и должностей доказывает несомненность великих божественных полномочий. Пред ним смиренно расступилось епископство, ему покланялось изумленное монашество. И мы увидали в первый раз, что благословение простого священника ценится выше благословения владык. В нем священство — униженное, трепетавшее и трепещущее пастырство, до сих пор лишенное прав и справедливости, гонимое своими и чужими владыками, уделом которого были многочисленные поклоны на все стороны, это безжалостно надломленная ветвь, — достигло своего высшего самозваная и, оглянувшись на себя и вдумавшись, почувствовало и сознало себя настоящим, полномочным пастырством и в самом деле так и выросло, что ему уже далеко не впору стали те рамки, в которые его поставила история и правила. Но Иоанну нагляднее всего обнаружились скрытые до сих пор несообразности. С одной стороны священство есть несомненное великое пастырство, а с другой это пастырство без омофора, непременного знака пастырства. Выходит так, что священник и пастырь, и как-будто не пастырь: у него нет необходимого знака пастырства. А ведь он, в сущности, один отыскивает заблудших овец и нёсет их к Отцу, а между тем, нося и нося, все-таки не пастырь. С одной стороны, он — отец своих посомых, потому что действительно рождает их в жизнь духовную, и дети только его называют отцом и батюшкой, а между тем оказывается, что он только помощник настоящего отца; что он, хотя и отец, но подопечный, поднадзорный, отец, но не хозяин в своем доме. С одной стороны священник — апостол в приходе и действительно, сидит за литургией, когда читается «Апостол», он имеет апостольские права, а с другой этот апостол стеснен даже в мелочах, и голос его в церкви равен нулю. То ему дается больше, а именно — право совершать таинство евхаристии — этот венец церковных прав, а вместе с тем он лишен меньшего права низводить св. Духа на крещенных и самому в совершенствий освящать храм, — он, которому вверены таинства и души, и который за эти души будет давать ответ Господу, лишен всякой возможности самостоятельно властно воздействовать на них. С одной стороны это слуга Божий независимый, свободный в своих чувствах и конечно, словах, с другой — игралище в руках духовной власти. С одной стороны, он должен изображать в своей особе величие Господа, а с другой — его может безнаказанно обижать даже слуга первосвященника.

Но почивший пастырь показал и то, какая огромная личная работа нужна священнику, с какой бестрепетностью он должен разорвать все мирские пристрастия, с каким пламенем должен молиться у Престола, и с какой самоотверженной любовью должен служить своим братьям. Теперь мы видим, какой нужен пастырь народу; не титулованный, а пастырь молитвенник, прежде всего такой, который бы мог умолить Господа, пред которым бы можно было излить веру свои скорби и печали и сомнения и согрешения, который, несомненно, близок к Богу, у которого всегда можно найти любовь и поддержку. На нем мы видим, что лишнего в бремени священства, что истинному, пастыри непременно придется сбросить с себя и что оставить, чтобы сохранить Христово подобие, чтоб быть солью земли и радостью мира. Он сбросил с себя все житейские заботы — заботы настоятельства, ушел от докучной канцелярской работы, которою все больше и больше обременяют священство, и оставил себе только службу, проповедь и народ.

В темную годину своекорыстия, в самый расцвет себялюбия, когда во втором этаже обыкновенно не знали, как живут и страдают в подвале, когда умирали от голода на чердаках в то время как пресыщались внизу, когда перегородки квартир разделяли людей больше, чем горы, когда священная собственность зажималась в руках сильнее, чем когда-нибудь, а гнусная печать наживы ложилась на лица подавляющего большинства людей, когда, города целыми тысячами выбрасывали духовно, и телесно исключенных людей, когда и священник, и левит, и даже самарянин спокойно, проходили мимо израненных, он один явил необычайное милосердие. Он показал, как нужно пользоваться тем, что имеешь, какое самое лучшее употребление можно сделать из своих средств. Он указал на то, что наши блага должны быть общими с нашими ближними, чтобы и общее Божие благо общим с нами. Среди жестокого, своекорыстного Мира он явился, как представитель другого порядка, как житель другой планеты, с другими, привычками и правилами! Но он был не только деятелем настоящего, а и верным изображением будущего, когда люди, поймут, что делясь своими благами с ближними, они через то самое участвуют в дележе неизмеримо больших благ любви святыни и радости, который для всех имеются у Бога того и будущего, когда вспышки первых дней христианства, и отдельные огоньки учеников Христовых загорятся всем верным пламенем, когда у всех будет одно сердце и одна душа. Он был одним из самых ярких светочей Царства Божьего, одним из драгоценнейших камней того здания, которое Божественный Художник медленно, но верно строит на земле.

Великий, искренний, и пламенный дух, он жил в то суровое время, когда в полной мере человек был для субботы, но и тогда уже он преступал грани, которых кроме него никто не смел преступить. Силою своего живого и искреннего духа он надколол каменные плиты преданий, как живые корни дерева раздвигают расщелины скал. Он первый нанес легкий, едва заметный удар греческому мрамору, который современен, несомненно, разсыплется под мощными ударами духа! В нем мы ощущаем то веяние духа, которого боится буква и все, живущее буквой. Его выступление смутило стражей у гроба, но они скоро успокоились, увидев, что он встал, не сломавши печати.

Таков был почтивый пастырь! Отныне мимо него не пройдет ни один священник; огнем совести или духом бодрости он непременно дохнет на него.

Братья священники! на наших глазах прошел его неустанный пастырю труд, мы созерцали великолепную славу его священства, были свидетелями его любви и милосердия, стоя и с ним у Престола Божьего, наконец, во всем своем величии он открылся нам в преломлении хлеба, ужели же после чудных картин Галилеи, из этого дивного Эммауса мы снова пойдем в Иерусалим, чтобы у книжников и фарисеев и первосвященников брать бездушные уроки пастырства. Бодро и твердо пойдем его путем! С молитвою на устах, с огнем любви в сердце смело бросимся в народные волны; в них тонет только тот, кто сомневается, но по ним чудесно идет тот, кто идет с верою. А почивший Пастырь будет нашим учителем и помощником и утешителем.

О город прошлого! Город светлого, чистого, небесного, невозвратного прошлого! Город, где повторилось евангелие в самых своих светлых страницах! Где ещё горячи следы его ног и не успели остынуть места прикосновения его рук! Где в воздухе еще носятся его молитвы, а в храмах, в домах, и на стогнах витает его светлая тень! Где еще не вкусили смерти тысячи беседовавших с ним! Сколько раз он собирал детей твоих под крылья свой для молитвы, назидавшие, причащения и благотворения, как птица собирает своих птенцов! Он благоухал тебя молитвами, он прославил тебя славою своею, он счастливил тебя жизнью своею! О город его! Всегда помни своего великого пастыря и неизменно ходи в свет его, чтобы слава его не обесславила тебя, и мерзость сапуствия не постигла тебя.

Священник Серий ПУТИЛИН.