К списку публикаций

Война в воздухе

(По материалам еженедельного иллюстрированного журнала «ЗАРЯ», 31 января 1916 г.)

Новый германский аэроплан с прозрачными крыльями, почти невидимый в известном отдалении.

Мы столько раз уже читали и слышали о беспримерных подвигах героев воздушной войны, опередивших на 35 лет смелые фантазии Уэльса. С каждым днем расширяется опыт, а потому и размеры воздушной войны.

Из недавней, но уже богатой истории воздушного флота мы имеем возможность почерпнуть волнующие рассказы о нескольких эпизодах, ярко рисующих подробности и обстановку боевой работы летчиков.

I. Агония в воздухе.

Рассказы французского летчика капитана Г. Первый мой «боевой» полет я совершил 19 июля. Поднялся я с механиком В., сидевшим у пулемета. Мы поднялись по тревоге. Замечено было появление немецкого аэроплана.

Забрав высоту, мы выследили противника и бросились догонять его. Но он повернул восвояси; расстояние было слишком велико; немец так быстро уходил, что, очевидно, нечего было рассчитывать вовремя догнать его.

Мы собирались уже возвращаться, когда, осмотрев горизонт, я увидал другую черную точку... Присмотревшись, я установил, что аэроплан направляется в нашу сторону. Я направился наперерез ему. После недолгого перелета мы настигли немца над Суассоном. Бой разыгрался над самым центром разрушенного города. Я отчетливо видел внизу хаотическое нагромождение развалин.

Подлетев на полном ходу к немцу, я вовремя забрал высоту, и мы очутились в пятнадцати метрах над ним. В. сейчас же открыл стрельбу. Я ясно видел обоих немецких офицеров, пилота и наблюдателя. Наблюдатель методически стрелял в нас снизу вверх. Их позиция была также мало выгодна для стрельбы, как и наша. Однако им удалось попасть в моего механика. В. вскрикнул: пуля пронизала ему левую руку выше локтя. Однако он не остановил пулемета. Наоборот, сказалось, что боль, раздражив его, придала большую меткость его прицелу. Пули начали попадать в аэроплан. На десятой минуте перестрелки сто пятнадцатая пуля убила наповал немецкого летчика. Аэроплан нырнул, скользнул на крыло, нырнул еще раз, падая на хвост, вспыхнуло пламя, и пылающая машина рухнула вниз.

Второй бой с воздушным противником я имел 30 сентября. На этот раз дело чуть было не кончилось плохо для меня. Я летел на одноместном аппарате, также снабженном пулеметом. Целью полета была глубокая разведка. Я залетел уже километров на тридцать вглубь немецкого расположения, как заметил поднявшейся мне навстречу аэроплан, в котором я скоро распознал пресловутый «Фокнер», быстроходный аппарат, якобы неуязвимый — раздутое печатью последнее слово германского конструкторского искусства.

Фокнер явно пустился на охоту за мной. Немец уже приближается. Я проверяю пулемет, чтобы приготовить ему надлежащую встречу и... дрожь пронизывает меня: пулемет не действует! Что-то испортилось в замке, и лента не проходит... Что делать! Положение становится отчаянным. Немец настигает меня. Он летит уже в пятидесяти метрах и открывает по мне огонь. Я насчитываю двести пятьдесят выстрелов... К счастью, прицел никуда негоден. Попадает только одна пуля, и то в шину колеса; шина с треском лопается... Что же, однако, делать? Мысль работает лихорадочно, с быстротой невероятной. Возникают план за планом; ясно вижу их неосуществимость или бесполезность. Наконец, меня осеняет... Я на высоте 3200 метров. В пятистах метрах ниже клубится молочное море туч. Я решаюсь нырнуть в облако. Решено — сделано. Рискую жизнью, чтобы спасти жизнь. Делаю отвесный планирующий спуск на полном ходу мотора. Через мгновение я в непроницаемой белесой мгле облака. Словно окружен влажной волнующейся ватой. В полуаршине ничего не могу различить. Немца, однако, нет. Но я успел, взглянув во время спуска, наверх, увидать, что и он ныряет вслед за мной. Значить, моя уловка удалась. Когда он достигал белой пелены, я уже скрылся в ней и, выпрямив аппарат, отлетел не в ту сторону, куда направился немец. По звуку мотора он едва ли найдет меня, если случайно не попадет в непосредственную близость. Густая влажность скрадывает, заглушает всякий звук.

Держусь в облаке. Немца нет и нет. Соображаю, что же делать теперь... Для этого надо знать, что делает противник... Стараюсь представить себе, что, потеряв противника, я бы занял такую позицию, чтобы подстеречь выход его из облака. Такая позиция напрашивается ниже облака, если противник предположит, что я стремлюсь скорее домой. И тут же я соображаю, что последнее рассуждение несостоятельно. Почему ниже облака, а не выше его? Шансы равны. Но я уже около десяти минут держусь в мокром тумане. Крылья совсем намокнут, тогда беда... Надо решаться, рискнуть... Рискую идти — по первому побуждению — вверх... Выбираюсь из облака. С трудом выпрямляю правое крыло. Осматриваюсь: немца не видно. Я угадал. Он ниже облака. Забираю высоту и — полным ходом домой. Я отлетел уже далеко, когда увидел сзади черную точку. Но я уже был спокоен. Немец опоздал. Вот уже внизу и наши линии...

Другой раз — уже в ноябре — пулемет также чуть не сыграл со мной скверной штуки. Я поднялся над Розье-де-Сантерръ и очень скоро увидал приближавшийся ко мне большой немецкий 150-сильный аппарат (марка Л. В. Г.) с башенкой, снабженной грозной митральезой Парабеллум. Я ставлю свой аппарат навстречу громадному противнику и хочу открыть огонь... Черт возьми! Мой пулемет замерз: пуля не проходит. Опять надо уходить от боя! Но на этот раз никакого облака подо мной нет. Воздух отвратительно, отчаянно чист! Я решаюсь исполнить первый пришедший в голову план: спрятаться от обстрела, прикрывшись... аэропланом противника. Даю полный ход навстречу ему; вираж на крыло и... Мой маневр удался: я лечу в двух метрах под настилом немецкого аэроплана. Он забирает высоту, я за ним. Он опускается, я тоже... Тем временем я пытаюсь исправить пулемет... Внимание мое разделено... Я делаю ошибку: не успеваю во время уклониться от наседающего немца и... трах! — мы сталкиваемся! Я успеваю только круто повернуть вправо, но при последовавшем вираже мое левое крыло зацепляется за правое крыло немца. Я вижу в двух шагах лица пилота и наблюдателя. Наблюдатель выхватывает револьвер. Я успеваю бросить аппарат вправо и вниз. Треск одновременно с выстрелом. Пуля летит мимо. Крайний угол моего крыла отламывается. Едва успеваю выпрямить аппарат. Немцу тоже, видно, трудно справиться. Он оставляет меня в покое и направляется в свою сторону. Я лечу домой. Раненый аэроплан слушается плохо, но все-таки мне удается спланировать в наших линиях. Эта встреча произошла на высоте 3000 метров.

5, 8 и 14 декабря мне удалось сбить три немецких аэроплана (за эти полеты капитан Г. получил боевую награду).

5 декабря я был в сторожевом охранении. Уже полтора часа я подстерегал один юркий «авиатик», все время пытавшийся пробраться над нашими линиями. Но каждый раз как я поднимался, немец поворачивал обратно. Я решил покончить эту игру. Поднялся, забрал высоту и, лавируя, сталь поджидать. Немец не заставил меня дожидаться слишком долго. Когда он показался, я бросился полным ходом ему навстречу. Удрать ему было уже невозможно. Раз—два! Две пули попадают в крылья моего аппарата. В ответ я пропускаю в пулемет ленту в 47 патронов. Прицел удалось взять на редкость верный. Немецкий аппарат был, очевидно, сразу сильно поврежден, и пилот убит или тяжело ранен. Аппарат сейчас же стал падать и разбился о землю в лесу. Когда падавший авиатик был в 200 метрах подо мной, произошло нечто ужасное. Предоставленный сам себе аппарат вдруг выпрямился, потом сразу опрокинулся и один из его двух пассажиров был выброшен. Я видел, как, падая, он взмахнул руками...

Через три дня меня послали в патрульный полет. Я облетел свой участок и уже возвращался домой, как заметил вдали черную точку, быстро приближавшуюся к нашим линиям.

Я весь промерз. В баке было мало бензина. Но удача 5 декабря придала мне, скажу прямо, дерзости, и я решил попытаться ссадить и этот «Таубе». Я забрал вправо. Уже темнело, и немец, как я и рассчитывал, не заметил меня. Подлетев к нашим линиям, он стал выделывать зигзаги, высматривая, по-видимому, не грозит ли ему что-нибудь. Я пропустил «авиатик», и полетел ему вслед, отрезая отступление. Когда немец меня заметил, было уже поздно удирать. Он заметался, но через мгновение я был уже в двадцати метрах от него и открывал огонь. Обычные сорок семь пуль — полная лента — засыпали немца. Эффект получился поразительный, ужасающий.

Немецкий аппарат перевернулся сразу — неожиданно для меня. Пораженный, приподнявшись на сидении, я смотрел, как из опрокинувшегося «Таубе» вылетел наблюдатель, и дважды перевернувшись в воздухе, трагической массой ринулся вниз. Мы были на высоте 3200 метров. Он упал, по моему расчету, в лесу.

Аппарат почти сейчас же вспыхнул. Я был так близко, что жар взрыва донесло до меня: пахнуло раскаленным воздухом и удушливыми парами бензина. «Таубе» падал вниз, делая странные скачки... В 1500 метрах от поверхности земли выпал пилот. Вернее, конечно, не пилот, а труп его. Вероятно, пояс, прикреплявший его к сидению, перегорел и полуобугленный труп заживо сгоревшего офицера полетел, как камень, на землю.

«Таубе» разбился в 100 метрах от немецких траншей. Падение его сопровождалось взрывом бомб. Огонь не успел добраться до метательного аппарата, и бомбы взорвались лишь теперь.

Сверху я видел, как из немецкого окопа повыскакивали люди и побежали к пылавшим обломкам. Наша артиллерия тотчас же открыла учащенный огонь по этому месту. Немцы начали отвечать. Завязался артиллерийский бой... Я поспешил спланировать, так как мотор уже переставал работать: запас бензина пришел к концу.

14 декабря я исполнял специальное поручение, связанное с бомбардировкой немецкого аэродрома в Эрвильи. Вместе с лейтенантом Б. мы не участвовали в бомбардировке; нашей задачей была охрана боевого летного отряда, забрасывавшего в это время бомбами аэродром.

Мы заметили «Фокнер», труднейшую, но зато и самую интересную цель... Немцы слишком много хвастались «Фокнерами». Мы набрасываемся на немца. На помощь нам, видим, спешит третий аппарат «Вуазен». С трех сторон на «Фокнер» надвигаются наши машины. «Фокнер» мечется. Я точно передаю мое впечатление: «Фокнер» по своим движениям, быстрым и юрким, был очень похож на затравленную крысу, которая мечется по комнате, отыскивая в смертельной тревоге, нет ли где-нибудь дыры, куда бы ускользнуть. Видно было, что летчик растерялся и не знает, что ему делать, как спастись...

Наконец, он принял решение... Бросился на наш «Вуазен». Трах-тах-тах — затрещали выстрелы. Немецкий наблюдатель убит наповал. Я вижу, как он падает навзничь; тело его повисает на тросах.

Подлетает лейтенант Б. и в свою очередь открывает огонь. Удается и мне занять удобное для прицела положение. Я выстреливаю, как всегда, полную ленту почти в упор — снизу вверх: «Фокнер» пролетал надо мной. Аппарат сразу сваливается влево — я едва успеваю ускользнуть — и падает. Но в это мгновение я замечаю второй «Фокнер», полным ходом летящий в нашу сторону. Конечно, на выручку товарищу. Опасаясь, что, увидев гибель немецкого аэроплана, он повернет назад, я лечу ему навстречу.

Но «Фокнер» продолжает полет. И вот мы встречаемся, чуть не сталкиваемся.

Мы кружимся. Он пытается сбить меня. Я отвечаю ему тем же. Мы кружимся друг вокруг друга — враг вокруг врага. Это была, если хотите, настоящая пляска в воздухе. Но пляска страшная, потому что мы стреляли безостановочно. Мы сблизились до десяти метров. Ни немцу нам, ни нам ему не удавалось нанести серьезного вреда. Но положение становилось уже невозможным. Еще немного, и мы столкнулись бы. Я тогда поднял аппарат на дыбы и, скользнув вверх, пронесся над «Фокнером», чуть не задев. Колеса моего аппарата были одно мгновение в каких-нибудь пятидесяти сантиметрах от верхней поверхности немецкого аэроплана. «Фокнер» сейчас же начал планировать. Он уходил от слишком опасной борьбы. Но и я не мог его преследовать. Мой аппарат был порядком потрепан пулями...

II. Один против десяти.

Герой этого эпического подвига — датчанин, известный до войны летчик-спортсмен Лейт Ж. Он зачислился добровольцем во французскую армию, как только началась война. Его подвиги бесчисленны. Но самый блестящий из них напоминает эпические времена древности. 1 августа 1915 г., находясь в сторожевом охранении Нанси, Ж. поднялся с аэродрома на одноместном моноплане. Достигнув большой высоты, он заметил направлявшуюся к городу группу немецких аэропланов. Не теряя времени, чтобы спуститься и позвать товарищей на помощь, отважный летчик один бросается навстречу немцам. Скоро он может определить силы врага:

— Один, два, три... пять... семь... восемь... десять....

Десять воздушных разбойников летели к Нанси, тяжело нагруженные — что Ж. сразу определил по их полету — нагруженные бомбами, готовясь сбросить их на мирно спавший город. Было 5 часов 45 минут утра. Немцы летели гуськом, поддерживая сравнительно большие интервалы. Ж. сразу решает, как действовать. Забирает высоту и бросается в атаку на первый аэроплан, большую грузную машину, величественно рассекавшую воздух. Через минуту затрещал пулемет. Осыпанный пулями, немец поворачивает и, зачем-то сбросив в поле бомбы, обращается вспять. Во всей немецкой колонне смятение. Правильность строя нарушается. Не давая немцам опомниться, Ж. обстреливает второй, третий, четвертый аэроплан. Пролетает сбоку отряда, сыпя пули, увертываясь от обстрела... На каждом немецком аэроплане был кроме пилота, бомбометатель. Ж. сражался с десятью аппаратами и с двадцатью людьми. Немцы в 6 ч. 30 минут повернули домой. Нанси был спасен от бомбардировки. Он говорил потом, что мог бы ссадить один или два немецких аппарата, но тогда другие успели бы проскочить к городу и сбросить бомбы. Поэтому он решил ограничиться обстрелом.

Ж., рассказывая о деле 1 августа, забыл упомянуть об одной только возможности: что и его могла бы настигнуть немецкая пуля или сбить немецкий аэроплан. Но, по старой пословице, об этом не думают, а только испытывают, если суждено.

Вернуться к списку публикаций