«Академия русской символики «МАРС»
«Академия русской символики «МАРС»
Региональная общественная организация


ПУБЛИКАЦИИ

К списку публикаций

Владимир Андреев

Первые русские марш-маневры в великую войну
Гумбинен и Марна

Великому учителю, профессору генералу Н.Н. Головину посвящается свой скромный труд признательный автор.

Война народная. — Семь серебряных труб за взятие Берлина. — Завеса передовой конницы. — Неман-Гумбиненский марш-маневр. — Пассивность Орановского. — Шампанская ночь Хана Нахичеванского. — Единство военной доктрины. — Капитан Павел Дорман. — Паника и Победа. — Вожди — Полководцы. — Гумбинен и Марна.

Приложения:

  1. Таблица соотношения сил противников на поле сражения 7 августа 1914 г.
  2. Схема районов сосредоточения 1-й русской армии, марш-маневра с 1-го по 7-ое августа и встречного Гумбиненского сражения 7-го августа 1914 года.

«Рассказывайте войну так, как она есть...»
(Из лекции ген. Головина).

 

I

Народ поднялся. Миллионный московский рабочий народ бурно заливал простор Тверской и смежных площадей великого христианского города. В тот памятный летний вечер не гудел бесподобный звон Ивана Великого и с ним сорока сороков Первопрестольной, поднимая души московские от грешной суеты к покаянной молитве. Гневно гудел сам народ московский: Не дадим Россию! Веди нас, веди!» Решимостью и волей к борьбе дышали тысячи лиц мужественных людей в простом и бедном платье. Народ поднялся стихийно, одержимый страстью патриотизма. Народ московский, русский, российский. Молодой офицер оставил под шелест высоких и стройных берез своего гнедого любимца коня в задумчивой тени серебряного бора; увлеченный громадной толпой, он был схвачен и поднят множеством сильных рук и, окрыленный народным порывом, звонко бросил множеству людей: «Я знаю, вы будете храбрыми там, на войне, будьте твердыми здесь». Дальше его не было слышно; стремительной и все заглушающей бурей неслось: «Веди нас, веди!» В этом стихийном порыве звучал гнев на германское нападение вместе с пламенной любовью к России и жалостью к униженному сербскому брату. Инстинкт государственности, заглушенный буднями жизни, среди трудов, забот, тревог в суровой борьбе за существование, дремал раньше в душах рабочих, связанных с землею русской тысячью кровных нитей и вдруг вспыхнул в душах ярким, бурным пламенем. Объявление войны Германией вызвало большой подъем национального чувства в России. Русский рабочий шел на войну с таким же сознанием своего долга, как и крестьянин. Не было уклонений от мобилизации. Война сразу стала народной.

 

II

Московский поезд уносил меня вдаль бледной Двины в красивую прибалтийскую Ригу. Там я нашел оживление в штабе 20-го корпуса, где узнал, что 1-ая отдельная кавалерийская бригада уже на второй день мобилизации ушла в пограничную Литву. Мне дали для передачи в штаб бригады «Положение о полевом управлении войск, наспех выпущенное перед самой войной, чему я был не мало удивлен, так как не подозревал о такой поздней готовности самой важной инструкции для управления войсками на войне. Быстро мчался мой поезд через мрачные места Курляндии в задумчивую Литву. В Шавлях бросил я поезд и помчался верхом на холмистый простор России и в густые леса Таурогена, где нашел свою 1-ую отдельную кавалерийскую бригаду, Архангелогородских драгун и Иркутских гусар. Дружно жили оба полка, но, несмотря на то, что одинаково била в глаза лихость как алых драгун на рыжих конях, так и малиновых гусар на конях гнедых, заметна была разность характеров: драгуны были скромным полком, гусары — полком шумным; так было всегда на привалах кавалерии. Я полюбил оба полка. Но, не скрою, своих драгун любил больше, потому, что знал их лучше. Драгуны были сильными молодыми людьми, сплошь грамотными, из школ вятского земства. Это был народ спокойный, умный, веселый. Веселые северяне, с бойкими песнями. У драгун моих блестели на солнце семь серебряных труб «За взятие Берлина» полтораста лет тому назад, под командой бесподобного Суворова. С тех пор мы с немцами не воевали; и вот, мы снова встретились врагами. Лето клонилось к осени, жара спала. Стояла ясная, сухая и тихая погода. Что мы знали? И много, и мало. Знали мы, что беспредельность нашей территории и недостаточная железнодорожная сеть мешают сразу бросить в бой всю русскую армию раньше двух месяцев. А, между тем, немцы, закончив мобилизацию на пятый день, смогут сосредоточиться в Восточной Пруссии и перейти в наступление против нас уже на десятый день; австрийцы в Галиции — на пятнадцатый. Мы же смогли бы перейти в наступление на 15-ый день далеко не готовыми, не имея и половины армии на фронте. Конница наша была первой в мире по удали и любила больше всего свой красивый и смелый девиз: «Скачи, лети стрелой!». Правда, девиз старой, ударной тактики, а не современной, огневой; но зато пехота наша стреляла лучше всех и была самой современной. Мы были, в сравнении с немцами, бедны артиллерией, в особенности тяжелой полевой артиллерией, этой царицей современных полей сражений, да к тому же имели лишь 800 снарядов на пушку, вместо 3.000 немецких. И хотя наша полевая легкая артиллерия была первой в мире по умению стрелять на всей дистанции, искусно пользуясь закрытыми позициями и телефонами, но мы, русские, все же значительно уступали германцам в могущества пушечного огня. Знали мы также, что немцы, даже вынужденные одновременно бороться и на востоке, и на западе, все же, следуя главному принципу стратегии — правилу сосредоточения превосходных сил в одном операционном направлении с небольшим заслоном на всех других, — бросятся сперва со своими главными силами на Францию, оставив временно против нас сравнительно небольшая силы; но что Австрия все почти бросит на нас. И мы уже знали, что мы, русские, не сможем следовать этому мудрому правилу напряжения всех сил в одном направлена с временной обороной на других, — а, напротив, должны будем разбросать свои силы, не собрав их в кулак, и повести одновременно наступает в двух расходящихся направлениях: в Галиции, против Австрии, и в Восточную Пруссию, против Германцев, не имея нигде необходимых для решительного успеха превосходных сил. Но что мы лучше всего знали, это то, что мы, русские строевые офицеры вместе со своими солдатами должны всегда быть храбрыми, не считая врагов. Но, конечно, мы не могли знать, как долго будет длиться война и чем она кончится.

 

III

Так мы стали на самом северном конце громадного российского фронта, на его крайнем правом фланге. На протяжении 2.000 верст, 11% русских кавалерских дивизий со второго дня мобилизации, вместе с пограничной стражей, стала завесой для прикрытия мобилизации, сосредоточения и стратегического развертывания русской армии, имея против себя почти столько же конницы австро-венгерской и германской; это было задачей очень сложной в первые дни мобилизации, с её сбором запасных и реквизицией лошадей и повозок. Однако, наша армейская конница не ограничивалась пассивной задачей прикрытая стратегическая развертывания армии, но сразу повела активную разведку противника, стремясь пробить неприятельскую завесу и через нее проникнуть внутрь Восточной Пруссии и Галиции. Наша конница проявила в первые дни войны много энергии, подвижности и храбрости. Но благоприятными для вторжения в Восточную Пруссию могли быть только первые четыре дня мобилизации, потому что на пятый день германские войска 1-ой линии были вполне готовы к бою. К тому же немцы собрали еще перед самым объявлением мобилизации сильные команды вооруженных местных жителей во всей пограничной полосе: в узлах дорог, у всех таможенных застав и у железнодорожных сооружений; а с первого дня мобилизации они составили из пограничного ландштурма, поддержанного частями ландвера и многочисленной дивизионной конницей, плотную завесу, которая закрыла границу против вторжения нашей конницы. Для того, чтобы придать упругий, подвижной, маневренный характер своей плотной завесе, они использовали свои многочисленные железные дороги, частные автомобили, обывательские повозки и подземные телефоны. Однако, наша конница уже на следующий день после объявления войны во многих местах вторглась вглубь Восточной Пруссии верст на 50, везде встречая хорошо организованное сопротивление. В одном из таких столкновений, в немецких лесах под Тильзитом, я получил свое боевое крещение. Устойчивая немецкая завеса сильно мешала нам пробиться внутрь страны для освещения разведкой районов скопления противника, его сил и намерений. Конница наша, имея столкновения с пешими отрядами на всем фронте и встречая сильнейший отпор в своем стремлении прорвать завесу, окутывающую неприятельское стратегическое развертывание, все же нащупала сосредоточение значительных сил противника в районе Гумбинена. Вслед за налетами, рейдами, набегами, наездами и поисками русской конницы должно было последовать вторжение в Восточную Пруссию русской армии. В основу первой русской операции положена идея скорейшего воздействия на Германию для помощи Франции, а идея нанесения решительного удара в Галиции преследовала цель обуздать Австрию в её стремлении раздавить Сербию. Стратегия в наше время стала железнодорожной. В будущем, с развитием воздушного и автомобильного транспорта, стратегия в значительной степени освободится от всесильного влияния железных дорог. Сильнейшая зависимость от железных дорог предопределяет направление армейских операций вдоль железнодорожных линий, а потому успешное вторжение русских армий в Восточную Пруссию возможно было лишь по трем операционным направлениям, идущим от трех русских железнодорожных входов: у Вержболова, Граева и Млавы, с расстоянием между двумя любыми входами в 150 верст. Германская армия, защищая Восточную Пруссию, находилась в очень выгодном для быстрого и гибкого маневрирования «внутреннем» стратегическом положении, удобном для действий по внутренним линиям, в особенности благодаря очень густой и мощной железнодорожной сети, позволявшей неприятелю производить быстрые перегруппировки и сосредоточение превосходных сил в любом направлении против нас. Нам выпадала очень трудная задача, так как при вторжении в Восточную Пруссию 1-ой русской армии для борьбы с почти вдвое сильнейшим противником, мы к тому же сразу попадали в паутину неприятельских железных дорог, не имея сами возможности вскоре использовать их вследствие того, что у Вержболова кончалась русская железнодорожная колея, а для использования немецкой колеи требовались сложные технические работы с подвозом больших рабочих сил и громадных материальных грузов, на что требовалось много времени.

 

IV

Стратегическое развертывание только что мобилизованной русской армии успешно закончилось под прикрытием армейской конницы. 1-ая русская армия сосредоточилась на реке Немане, между крепостями Ковно и Гродно, почему немцы и назвали ее «Неманской». В директиве главнокомандующего фронтом, 31-го июля, первой русской армии ставилось задачей, поражение германских войск, оставленных в Восточной Пруссии и овладение последней, для чего было приказано наступать вдоль железной дороги от Вержболова на Инстербург, в обход линии Мазурских озер с севера, с тем, чтобы многочисленная кавалерия смогла глубже охватить левый фланг противника, с целью отрезать его от Кёнигсберга. Эта задача не отвечала имевшимся в нашей 1-ой армии средствам. А так как современная стратегия и тактика дают в руки даже слабейшей стороны могущественная средства для выжидательного образа действий с целью выигрыша времени, то немцы, приняв против нас выжидательный образ действий, имея решительное превосходство сил и мощную железнодорожную сеть, получали все выгоды и шансы на решительный успех. И, если мы, несмотря на все и вопреки всему, одержали ряд славных побед, то обязаны этим только твердой решимости и воле командующего 1-ой армии, как и геройской храбрости и прекрасной боевой подготовке войск. Мы были в полном смысле слова 1-ой русской армии, так как мы первыми перешли в наступление и вторглись в немецкую страну. Все остальные русские армии на всем громадном австро-германском фронте начали свое наступление через неделю после нас, уже после первых наших побед. Мы за эту памятную неделю прошли, перед завязкой армейского сражения в победных боях под Сталюпененом, Каушеном и на ближайших подступах к Гумбинену, и победоносно закончили эту незабываемую неделю армейским сражением под Гумбиненом. Наш марш-маневр начался на реке Немане 1-го августа 1914 г.,) когда 1-ая русская армия уже на 15-ый день мобилизации двинулась из районов сосредоточения и перешла в решительное наступление на запад, обеспечивая фланги конницей: 1-ой отдельной кавалерийской бригадой генерала Орановского справа и 1-ой кавалерийской дивизией генерала Гурко слева. На правом фланге армии вторглась в Восточную Пpycсию сильная конная масса генерала Хана Нахичеванского в составе 4-х кавалерийских дивизий с восемью конными батареями. Мы приступили к операции далеко не готовыми, еще не успев даже правильно наладить службы тыла, снабжения и связи. К тому же, мы значительно уступали немцам в могуществе пушечного огня, причем немцы имели почти двойное превосходство в боевой силе и мощную железнодорожную сеть. Современная железнодорожная стратегия заставила 1-ую русскую армию базироваться на единственную железнодорожную линию Ковно — Вержболово, загроможденную, в виду неполной нашей готовности к 15-му дню мобилизации, как догонявшими эшелонами войск и запаздывавшими многочисленными учреждениями армейского тыла, так и массовыми грузами снабжения. От Вержболовского железнодорожного входа, где оканчивалась наша колея, прямо на запад шла уже по неприятельской территории знакомая многим из нас по поездкам в Берлин и Париж немецкая железная дорога от пограничной станции Эйткунен через лежавший в 15-ти верстах западнее Сталюпенен и далее, в 30-ти верстах, железнодорожный узел Гумбинен, западнее которого, на таком же расстоянии, находился Инстербург, связывающий пять железных дорог, при (слияние двух рек Ангерапа и Инстера; далее, на запад, железная дорога вела в Кёнигсберг. Вот именно вдоль этой железной дороги и шоссе из Вержболова в Кенигсберг шла главная операционная линия 1-ой русской армии. Приблизительно в 20-ти верстах севернее этой железной дороги и шоссе и параллельно им шло очень важное другое шоссе от нашего пограничного города Владиславова прямо на запад, через Вилюнен, Пилькален, Спулен и далее, через Каунген, приводило к переправе у Краупишкен на р. Инстер, а за рекой к железнодорожной линии от Инстенбурга на север, в Тильзит. Очень важный лес Цулькинер находился в треугольнике между Краупишкен на севере, Гумбинен на юго-востоке и Инстербург на юго-западе. Эта благоустроенная и живописная страна, на путях от Вержболова к Гумбинену представляла собой открытую холмистую равнину с множеством населенных пунктов, покинутых жителями, и была сильно исчерчена очень густой сетью дорог, как железных, так и шоссейных в виде прекрасных тенистых аллей. Эта паутина дорог давала противнику свободу передвижений во всех направлениях. Моя кавалерийская бригада оставила пограничной страже нелегкую задачу наблюдения и охраны пограничной лесистой полосы от Немана до Балтийского моря. Все мы рвались в бой и с жаждой геройских подвигов, молодые и сильные, переходили пленительно-красивый Неман, задумчиво кативший свои бледные воды в оправе все еще зеленых гор. 3-го августа, утром, как и вся конница 1-ой русской армии, мы перешли границу и 4-го заняли уютный немецкий городок Шиленен, жители которого встретили нас с нескрываемым страхом, но быстро убедились, что мы мирных жителей не обижаем, и успокоились. В этот день мы были на крайнем правом фланге русской армии, так как сводный конный корпус генерала Хана Нахичеванского перешел границу много южнее нас, у города Владиславова; но на следующий день, после пожара и взятия немецкого пограничного города Ширвинта, сводный кавалерийский корпус двинулся уступом вперед, прямо на запад, в город Пилькален, а наша отдельная кавалерийская бригада свернула на юг, к флангу армии. Весь день 5-го августа наша колонна вьется змеёй по извилистым дорогам, в глуши глухих лесов. К вечеру, двигаясь на юг, мы вышли из густых лесов и заняли на ночлег городок Вилюнен, утром оставленный конницей Нахичеванского. Бывшей в этот вечер уже впереди нас и западнее, во взятом ею с боем дорожный узле Пилькален. В Вилюнении мы узнали много интересного, начиная с того, что с утра 4-го августа, пехота 1-ой русской армии перешла государственную границу шестью дивизионными колоннами всех трех армейских корпусов, имея задачей энергично атаковать неприятеля, что привело к первому крупному боевому столкновению между немцами и русскими в 25-ти верстах южнее нас, у Сталюпенена. В этом первом крупном бою наш средний корпус, 3-й армейский, генерала Епанчина, атаковал едва ли не лучший германский корпус, 1-ый армейский генерала Франсуа, восточно-прусский кенигсбергский пограничный корпус. Этот бой завязался в полдень в центре, у Эйткунена. Обе дивизии генерала Епанчина развернулись и повели наступление. Неприятель стойко держался, развивая убийственный огонь своей тяжелой артиллерии, производившей в наших рядах и губительные потери, и сильное моральное действие. Однако, к четырем часам, дивизия генерала Епанчина овладела неприятельской линией. Когда же немцы бросили свою пехоту с артиллерией в охват правого фланга войск генерала Епанчина, то сами оказались в свою очередь обойденными решительным натиском в их фланг и тыл нашей 29-ой пехотной дивизии генерала Розеншильд-Паулина, который разгромил их у Бильдервейчена и взял много пленных и восемь пушек — это были первые пушки, взятые в эту войну у немцев. Это решительное наступление во фланг оказало большое содействие трудному и медленному, без достижения превосходства в артиллерийском огне, фронтальному продвижению вперед нашей пехоты и заставило немцев начать отступление, бросив Сталюпенен. Этот первый крупный бой доказал высокие боевые качества и прекрасную боевую подготовку наших войск. Стрельба нашей пехоты оказалась выше немецкой, и наши пехотные полки показали себя более современными, чем даже немецкие. Наша русская полевая артиллерия в умении пользоваться свойствами современной скорострельной пушки, закрытыми позициями и телефонной связью и в меткой стрельбе на всех дистанциях превзошла артиллерию немецкую. Но в этом первом крупном бою проявилось немецкое могущество пушечного огня тяжелой полевой артиллерии, которой, увы, у нас всё еще не было, несмотря на то, что именно в нашу войну с Японией, еще за восемь лет до того, обозначилось громадное значение в современных боях тяжелой артиллерии, и немцы уже успели воспользоваться нашим боевым опытом. Из Вилюнена моя бригада двинулась на запад, в Пилькален. Впереди нас шел сводный кавалерийский корпус, а южнее, слева, начинался подвижной фронт нашей пехоты, продолжавшей после вчерашней победы у Сталюпенена свой марш-маневр на Гумбинен. Фронт наступления нашей 1-ой русской армии простирался на 70 верст. Основная идея операции армии по-прежнему заключалась в глубоком охвате левого фланга противника, с целью отрезать его от Кенигсберга. Для выполнения этой идеи, наша конная масса в четыре кавалерийских дивизии получила задачу, одновременно с фронтальным ударом армией, действовать на Инстербург, в обход Сталюпенена и Гумбинена, с севера, производя глубокий охват левого фланга расположения противника. 6-го августа двигались мы на Пилькален по живописной холмистой равнине, с частыми красно-зелеными пятнами поселений и редкими зелеными кружками небольших лесов. Иногда над нами высоко пролетали немецкие аэропланы с черными крестами; своих аэропланов мы не видели.

 

V

Когда, пройдя горящий Пилькален, мы приближались к Спулену, слева от нас стал расти далекий пушечный гул. Вскоре разразился сильнейший пушечный грохот и впереди нас. Все мы бодро встрепенулись в ожидании близкого боя, уверенные, что идем на выстрелы, но, к нашему общему недоумению, командир бригады остановил нас на привал у Спулена; верстах в 15-ти от нас, как впереди, так и слева, были два грозных боевых очага, разделенные таким же расстоянием, а мы стояли в скучном бездействии. Молодые офицеры стали горячо просить генерала идти на выстрелы, но генерал Орановский отказался; быть может, он, всю свою жизнь до самой войны прослуживший в артиллерии и под впечатлением близкого пушечного гула, чувствовал себя с нами не совсем удобно, не имея в своей кавалерийской бригаде ни одной пушки, ни единого орудия; генерал заметил, что мы выполняем свою задачу прикрытия правого фланга армии и лишь по возвращению посланных им на выстрелы вперед и влево разъездов связи, он решит, куда идти. Так мы скучали полдня в бездействии под неумолчный пушечный гул, который слева стал уже стихать и удаляться, а впереди нас, напротив, рос всё сильнее, переходя в грозный грохот. Наконец, мы узнали что слева от нас, фланговая наша пехотная дивизия в горячем бою одержала победу над лучшими немецкими в войсками 1-ой германской пехотной и 1-ой германской кавалерийской дивизии, и с боем гонит их, заставив немцев сильно загнуть левый фланг. Сообщали, что успех так значителен, что немцы бегут, а их обозы бросились наутек в паническом беспорядке на все 15-тъ верст. Казалось, что нам, коннице, надо спешить преследовать бегущих, идя им наперерез, вдоль фланга нашей пехоты и через лес Цулькинер, (а другим своим флангом мы связались бы тогда с очагом боя впереди нас); это и было бы выполнением нашей задачи — действительной охраной фланга армии; но мы все продолжали бездействовать, находясь уступом далеко назад, за внешним флангом своей победоносной пехоты, уже опасно подставившей свой правый фланг к лесу Цулькинер, не зная, что нас там нет, но поверив, что мы должны быть там, согласно оперативных распоряжений. Только к вечеру нас подняли и быстрым аллюром повели на выстрелы вперед, узнав, что спешенная конница Хана Нахичеванского несет большие потери, ведя весь день тяжелый бой с наступающей германской пехотой. Шел восьмой час вечера. Яркий день бледнел. Мы шли рысью, когда под сильнейший грохот близкого боя, уже в наступавших сумерках, вдруг за поворотом дороги попали в очень широкий и длинный коридор из горящих стен; и мы уже летели, ярко озаренные пожаром многочисленных каменных поселений справа и слева. Это зрелище было необыкновенно красиво и величественно. Скоро, совсем внезапно, оборвался впереди грохот невидимого, но близкого боя. Догорали пожары. Наступила тихая ночь, когда нас остановили и тотчас потребовали вперед меня с небольшим разъездом драгун. В наступившей темноте, при одной мгновенной вспышке догоравшего пожара, я увидел группу лиц на самой дороге; наш высокий генерал со своим начальником штаба внимательно слушал беглый и оживленный рассказ незнакомого мне нервного полковника, видимо, не остывшего еще от впечатлений только что пережитого боя. Я осадил коня и почтительно слушал интересный рассказ с нараставшим любопытством. Я понял, что мы слушаем начальника штаба сводного кавалерийского корпуса. Он интересно и возбужденно повествовал о том, как утром, южнее Спулена, генерал Хан Нахичеванский узнал, что прибывшая по железной дороге из Тильзита немецкая пехота с артиллерией двигалась на Краупишкен, угрожая правому флангу нашей армии. Генерал правильно решил немедленно атаковать противника во встречном бою и, сведя свои четыре кавалерийские дивизии в три колонны, двинул свой конный корпус вперед, имея головы всех трех колонн на узком фронте в 6-ти верст, что привело к тяжелому фронтальному бою с переправившейся через реку Инстер пехотной бригадой противника. Наша конница спешилась и повела энергичное наступление. Шесть русских конных батарей обрушились на две батареи немцев. Но, несмотря на полное господство нашего артиллерийского огня, лобовое наступление нашей спешенной конницы, не превышавшей силами четырех германских пехотных батальонов, против шести таковых, сопровождалось большими потерями, в следствии полуторного превосходства в силах стойкой немецкой пехоты. В этом бою соперничали в доблести командиры конной гвардии и кавалергардов, генералы Скоропадский и князь Долгоруков, вместе со своими блестящими и храбрыми полками. В этом горячем огневом бою были минуты, когда, казалось, что наша лобовая атака, не сопровождаемая ударом во фланг противника, надолго захлебнулась. Но в эти томительные минуты командир конно-гренадер генерал Лопухин проявил величие духа: он поднял своим геройским примером и двинул неудержимо вперед в решительную атаку всю нашу боевую линию; всех увлекая за собой, он вырвал у противника решительную победу. Наша артиллерия, до крайности усилив огонь и подавляя неприятельский, оказала громадное содействие атаке. В этом бою проявилось единство огня в цельности огневых усилий пушек, пулеметов и ружей. Атака увенчалась полным успехом, причем храбрый ротмистр Врангель с эскадроном конной гвардии атаковал в конном строю стрелявшую немецкую батарею и взял пушки. Однако, истощение боевых припасов и наступление темноты остановили преследование. Рассказчик не скрыл того, что если бы обе наши фланговые дивизии вместе со своими батареями направились бы в обход флангов противника сразу, лишь только средняя колонна, наткнувшись с фронта на противника, стала разворачиваться, то противнику взятый с обоих флангов под анфиладный артиллерийский огонь, был бы уничтожен, и мы взяли бы не 2, а все его 12 пушек; а между тем, вождение кавалерийского корпуса на очень узком фронте, в 6 верст, привело к лобовому удару и лишило нашу конницу её превосходства над пехотой в способности к быстрому маневрировании. Закончив этот интересный рассказ сожалевшем, что победа досталась ценою больших потерь, особенно в полках конной гвардии, кавалергардов и конно-гренадер, и назвав фамилии убитых и тяжело раненых офицеров, возбужденный полковник, наскоро простившись, умчался в обступивший нас мрак ночи, не сказав ничего о месте ночлега и о своих дальнейших предположениях. Едва он исчез, как наш начальник штаба обернулся ко мне, приказав идти с разъездом драгун на реку Инстер, чтобы найти сторожевое охранение сводного кавалерийского корпуса и место ночлега Хана Нахичеванского и узнать, окажет ли нам этот генерал свою поддержку завтра, вернуться рано утром в Спулен. Дав это приказание, начальник штаба нашел нужным объяснить мне, что хотя командующий армии назначил на завтра дневку всей армии, кроме конницы Хана Нахичеванского, но мы должны ждать боя, потому что русские победы — 4-го у Сталюпенена и сегодня, 6-го августа, на подступах к Гумбинену, особенно в связи с движением нашей конной массы через Пилькален к реке Инстер и с её победным боем у Каушена, конечно, уже убедили немецкое командование в том, что наша армия стремится глубоко охватить левый фланг расположения армии германской; все это заставит немцев перейти к контрманевру именно против нас, с тем, чтобы контр-ударом в нашу сторону попытаться раздавить всё растущую угрозу.

 

VI

Я двинулся в ту сторону, куда исчез начальник штаба Хана Нахичеванского. Нас окутывала кромешная тьма. Уже ни зги не было видно. Я знал, что в своем движении на запад к реке Инстер все время буду иметь верстах в пяти слева от себя, вдоль опушки большого леса Цулькинер, немецкое сторожевое охранение, и потому внимательно прислушивался налево. Скоро я должен был остановиться в узле трех дорог, последовательно направив свой электрический фонарик на компас, дорожную карту района и придорожный столбик с немецким указателем дорог и, потушив фонарик, уверенно двинулся к переправе Краупишкен на реке Инстер. Затем я попал на поле сражения под Каушеном; справа от меня начали мелькать подвижные огоньки фонариков, послышалась русская речь, стали попадаться санитары, уносившие тихо стонавших раненых; вдоль дороги лежали неубранные тела убитых русских и немцев, и валялось брошенное немецкое снаряжение. Наши кони со страхом косились на вздутые трупы лошадей, разбросанные вдоль дороги. Послышался глухой топот конницы и шум многочисленных возбужденных голосов. В темноте, где то очень близко, все яснее слышалась русская речь, и довольно шумно прошла наискось, вправо от меня, большая кавалерийская колонна, увозя своих раненых. Тишину ночи нарушали возбужденные голоса всадников и тихий стон страдальцев. Затем все стало сливаться в глухой гул, скоро совсем потонувший во мраке ночи. Ускорив аллюр, я стал соображать свою задачу, предполагая на реке Инстер найти штаб сводного кавалерийского корпуса; конечно, он не мог быть на месте боя, в разбитом, разрушенном и сгоревшем Каушене, а, вероятнее всего, впереди. Вскоре почувствовалось, что в сухую ночь ворвалась струя прохлады, повеяло свежестью близкой реки, потом засветились огоньки фонариков и, наконец, послышался оживленный русский говор, но вместо штаба Хана Нахичеванского, мы нашли в Краупишкине лишь сторожевую заставу кирасир. Оказалось, что дальше, за рекой, как и южнее нас, русских нет, и штаб мог быть только на северо-востоке, куда я и свернул. Я шел переменным аллюром, однако не скоро вошел в полосу ночного отдыха сводного кавалерийского корпуса. Последовательно проходил ряд брошенных жителями селений, где расположилась квартировать на ночной отдых армейская конница Хана Нахичеванского. Везде я находил спящие русские полки; все спали сном убитых. Я тысячу раз за ночь наводил свой электрический фонарик на спящих, казалось, непробудным сном. И понял, что нервное напряжение этих храбрых людей было столь сильным в горячем бою, что глубокий сон был единственным спасением от усталости. Эти храбрые и сильные люди уже больше 20-ти дней находились в непрерывном напряжении духа и тела; а венцом, завершением и пределом этого напряжения усилий и воли явился последний тяжелый и кровавый бой у Каушена. Эти спящие люди победили. Противник бежал за реку. Наше сторожевое охранение, надо полагать, бдительно охраняет заслуженный ночной отдых родных полков. Я не будил людей и молча проходил мимо спящих часовых у штандартов 14-ти полков; но вспомнив, что враг не далек и, хорошо зная местность, легко мог бы проскользнуть во мраке ночи никем не замеченный мимо, быть может, тоже не всегда бдительных, а часто и заснувших наших полевых караулов, постов и сторожевых застав, я решительно принялся будить часовых. Враг на моём месте молча захватил бы все 14 штандартов. Затем я подумал, что немцам, бывшим от нас в верстах в 20-ти на юге и западе, и в голову не придет, как беззаботно спит усталый победитель; да и сами немцы конечно, устали не меньше и, должно быть, так же крепко спали; но их сторожевые посты вряд ли спали, а, наверно ждали нас; и, во всяком случай, казалось мне, немцы и подумать не смеют броситься ночью на нас. Мы знали уже по опыту, что немцы предпочитают хорошо выспаться за ночь, а сражаться днем; ночью надо бороться в рукопашную, а это они не любили. Так, блуждая по разбросанному на добрый десяток верст ночлегу конницы, я наткнулся на слабо мерцавший неподвижный огонек. Этот огонек привлек мое внимание, и я двинулся к нему. Скоро входил я в просторную крестьянскую избу, где нашел одинокого офицера генерального штаба, сидевшего с циркулем в руке над военными картами; это был единственный человек, казалось, не спавший в этом сонном царстве; крупный человек с открытым лицом и ясными глазами поднялся навстречу мне и назвал себя: капитан Самарин. Ни до, ни после, я никогда не встречал этого спокойного и обязательного человека. Он оказался офицером штаба 2-ой кавалерийской дивизии, хорошо был орентирован, и направил меня в Линденталь. Когда вскоре засветились огоньки в большом господском доме Линденталь, я позаботился дать получасовой отдых своим пяти драгунам и шести коням, и бросился в освещенный дом. Меня ввели в просторный и уютный салон, ярко освещенный и элегантно обставленный. Прежде всего я заметил множество уже распитых бутылок шампанского на длинном столе, а за столом, на мягком диване, развалясь, полулежал немолодой уже и довольно полный генерал, небольшой и очень смуглый, и с георгиевским крестом. Генерал мне приветливо улыбнулся. Я видел, что он совершенно трезвый, но очень утомленный, страшно уставший. Он мне ответил любезно, но с нескрываемой усталостью: «Доложите генералу Орановскому, что я не смогу завтра оказать ему поддержки, так как мои люди и кони устали, нуждаются в отдыхе, а в батареях нет снарядов, а ведь сила моих батарей зависит от огнестрельных припасов». Я не верил ушам своим и, огорченный, встревоженный и озабоченный, спешил в свою бригаду при первых проблесках зари, когда восток еще не начинал алеть. На рассвете встречные артиллеристы мне отвечали, что снаряды еще имеются и ожидаются новые. На своем пути я видел много эскадронов хорошо выспавшихся людей и бодрых коней. Да. вчера вечером эти люди устали. Но крепкий сон их снова сделал сильными. Сам же Хан Нахичеванский, очевидно, хотел пересилить свою усталость бессонной ночью за вином, и только надорвал и не должен был чувствовать себя больным. В усталом теле — усталый дух. Как ни верил в доблесть своей конницы — генерал Хан Нахичеванский, он, по-видимому, мало доверял военным дарованиям и энергии своих трех начальников дивизии и, кажется, был прав; вот почему держал он в кулаке и в поле своего зрения всю свою кавалерию в бою и Каушеном, а 7-го августа, сам страшно утомленный, не решался доверить и передать, вождение конницы своим заместителям. Я знал, что Хан Нахичеванский очень храбрый генерал, безумно отважный кавалерийский начальник, но не думаю, чтобы он был убежден в том, что современная война стала научной. Однако, его ссылка на отсутствие снарядов доказывала, что он, будучи, как и я сам, поклонником старой ударной кавалерийской тактики «шока» с её красивым и смелым девизом: «Скачи, лети стрелой!», все же считался, как с неизбежным злом современности, с требованиями новой огневой тактики кавалерии. Но ни он, ни его начальник штаба не подумали о том, что их отвод конницы, после победы у Каушена, назад, в район Линденталь, открывает противнику пути для охвата правого фланга нашей армии. Отказ же в поддержке генералу Орановскому свидетельствует о полном пренебрежении к великому военному правилу взаимной выручки. И если, думал я, им чужда самая мысль объединения военной доктрины, чем так сильны наши противники немцы, то не могут же Хан Нахичеванский и его начальник штаба совсем забыть старое русское военное правило великого Суворова: «Сам погибай, а товарища выручай!», что знал каждый русский солдат. В душе, я не упрекал его за шампанское; кавалеристы всех времен и всех армий любят выпить на отдыхе. К тому же, он одержал только что блестящую победу и не мог не быть в возбужденном состоянии духа; хотелось на радостях вина, шампанского, — это понятно и простительно, тем более, что разбитый враг бежал и не посмел бы ночью беспокоить. Но, очевидно, напряжение боевого дня и возбуждение оживленной бессонной ночи к рассвету надломили в конец его утомленный силы, сокрушили этого храброго человека, — это было уже непростительным не рассчитать своих личных сил. На рассвете, сам утомленный, он легко убедил себя, что и люди его также устали, а снарядов все еще нет. В этой личной усталости, убежден я, лежала роковая причина его едва ли простительного бездействия грядущим днем 7-го августа.

 

VII

Я задумался о том, что нам готовит наступающий день. И, под впечатлением визита к Хану Нахичеванскому, стал в душе тревожиться за родную армию. Меня стало беспокоить единство немецкой военной доктрины. Да что же такое, подумал я, это пресловутое единство военной доктрины? Старался вспомнить все прочитанное о доктринах у знаменитых русских военных писателей — Леера и Головина; у французов — Негрие и Фоша; у немцев — Мольтке и Шлиффена. Не вспомнил и рассердился; но, оглянувшись вокруг, обрадовался бодрящей свежести раннего утра с милой лаской блестящих лучей утреннего солнца, золотивших вверху голубое небо, а вокруг меня зеленые круги лугов и желтые полосы полей. И вот, любуясь красивым лицом земли, поймал в уме доктрину: ведь это ни что иное, как характер, подумал я, именно характер проведения в боевую жизнь всех неизменных правил военного искусства, но в обязательной связи с данными условиями силы, места и времени, то есть, проще говоря, обстановки. Стало быть, единство доктрины есть единство такого характера. Но здесь мое созерцательное настроение было грубо нарушено. Грянули первые выстрелы и вскоре разразился впереди огненный ураган. Началось. Это немцы. Хан Нахичеванский без снарядов. У Орановского нет пушек. Пехота наша далеко, а сильнейший пушечный гул совсем близок. Стало быть, немцы уже обрушились на мою бригаду. Я ускорил аллюр и с ближайшего поворота дороги увидел потрясающую и величественную картину сражения, развернувшегося перед моим взором на десятки верст. Я стоял на холме. Сравнительно недалеко, внизу, верстах в трех от меня, слева оборонялись русские, справа наступали немцы. В лучах восходящего солнца я наблюдал незабываемую картину военной грозы; я жадно ловил впечатления и мог полностью удовлетворить свое военное любопытство. Я жалел лишь о том, что со мной всего пять драгун, а не полки, бригады, дивизии с их артиллерии. Я висел на фланге врага. Одна батарея на моем месте потрепала бы его фланг. Я видел с высокого места в полевой бинокль, как справа немецкая артиллерия открыла жесточайший огонь по нашей бригаде и как, под прикрытием её бешеного огня немецкая спешенная кавалерия вела наступление. Мне было видно, как немцы передвигались вперед перебежками, не пользуясь холмистой местностью. Однако их густые цепи несли большие потери от нашего ружейного и пулеметного огня, когда они, убедившись, что у нас нет артиллерии, увлеклись и зарвались до дистанции 1.000 шагов, попав под действительный огонь ружей и пулеметов драгун и гусар; это стоило немцам не малой крови. Мне было также видно, как немцы стремились вклиниться между бригадой Орановского и бывшей в 10-ти верстах южнее нашей правофланговой пехотной дивизией, вчерашней победительницей, а сегодня с рассвета сражавшейся с подавляющими силами противника. Как скоро я узнал, на эту нашу дивизию, с хорошей, но слабой артиллерией, навалились тройные силы немецкой пехоты с подавляющими, в пять раз сильнейшим огнем немецкой артиллерии. В десятиверстный разрыв между нами и пехотой, никем не заполненный и не обстреливаемый нами с флангов, ворвались из леса Цулькинер, послужившего удобной маской для немецких резервов, волны немецкого наступления, поддержанные жестоким артиллерийским огнем. Это немецкое наступление, обтекая нас слева, а пехоту нашу справа, заставило и нас, и пехоту сильно затянуть смежные фланги, угрожая даже нашим ближайшим тылам. Когда я увидел, как на десятки верст к югу простирались сверкавшие кривые линии немецких вспышек и разрывов, мне стало совершенно ясно, что немцы сегодня с утра перешли в решительное наступление по всему фронту. Очевидно, закончился их выжидательный образ действий с целью выигрыша времени для сосредоточения превосходных сил. Бои всей недели послужили для них периодом завязки большого сражения. Сегодня они завязали армейское сражение под Гумбиненом, закончив свою стратегическую подготовку к нему приводом превосходных сил на поле битвы. А наша сильная конная масса висит на фланге, уже развернувшегося противника, и бездействует потому только, что её вожди лишились энергии и устали. И казалось мне, что если бы генерал Гурко был сегодня не на крайнем нашем левом фланге, чуть ли не за сто верст от нас, а здесь, с нами, на нашем крайнем правом фланге, начальником армейской конницы вместо Хана Нахичеванского, то он нашел бы силы души решиться на непреклонные действия во фланг и тыл противника. Я полагаю, что 2-ую кавалерийскую дивизию следовало оставить в её постоянном районе, то есть на левом фланге 1-ой русской армии, а прибывшую из Москвы 1-ю кавалерийскую дивизию энергичного генерала Гурко включить в состав сводного кавалерийского корпуса, притянув к нему 5-ую стрелковую бригаду. В таком случай, в бою под Каушеном, 2-я ландверная бригада, наверно, была бы уничтожена совместными действиями четырех кавалерийских дивизий и стрелковой бригады; а 7-го августа, в день армейского сражения под Гумбиненом, даже вечером, когда 1-й германский корпус был уже сильно утомлен, а его сосед — 17-й германский корпус, был жестоко разбит и деморализован, энергичный удар нашей конницы по тылам этих двух левофланговых германских корпусов потряс бы их настолько, что они оба не смогли бы десять дней спустя замкнуть кольцо окружения двух центральных корпусов армии генерала Самсонова, да и катастрофы этой, уверен я, не было бы.

 

VIII

Я стремительно нёсся c возвышенности вниз, к своей бригаде, и скоро увидел, как стойко драгуны и гусары отбивали немецкие атаки своим ружейным и пулеметным огнем, а сами несли потери от сильнейшего пушечного огня противника, платя лишней кровью за пробелы военной организации и отсутствие у нас единства военной доктрины, столь необходимой в современной научной войне. Для меня, уже знавшего об отказе Хана Нахичеванского в поддержке, стала ясной вся обреченность геройской борьбы моей бригады, так как немцы душили бешеным непрерывным ураганным огнем артиллерии, а бригада наша, без артиллерии, обречена защищаться, в сущности, потешным огнем; тем более, что спешенная кавалерийская бригада не превышает своею силой одного батальона пехоты, а противник располагал в этом очаге боя двумя батальонами спешенной кавалерийской дивизии с тремя конными батареями и с могучей, непрерывной поддержкой тяжелой германской артиллерии. Современный бой представляет собой прежде всего борьбу пушечным огнем настолько, что на долю артиллерийского огня приходится 70% потерь и лишь 20% на долю ружейного, а 10% на холодное оружие и все другие средства поражения. Война приняла совсем огневой характер, став, главным образом пушечного и машинного огня. Было совершенно ясно, что немцы атакую с большими силами, с поддержкой могучего пушечного огня. нашу спешенную кавалерийскую бригаду, сведенную в один батальон, без одной пушки, без единого орудия, вели просто военную игру в поле, почти что маневр с обозначенным противником, если бы в своем увлечении этой игрой не дошли до полосы действительные поражения нашим ружейным и пулеметным огнем. При том, немцы имели полную возможность через какой-нибудь час, при всем своем численность и огневом превосходстве, взять нас своим огнем во фланг и чуть ли не в тыл. Как сила огневая, они были в сто раз сильнее нас в этом очаге боя. Генерал Орановский и его начальник штаба внимательно слушали полковника Иркутского гусарского полка, который, по-видимому, сам вызвался руководить беспримерно тяжелым боем и, стоя на виду у всех во весь свой рост, под жестоким огнем, с удивительным спокойствием стал управлять стрелковым боем спешенных драгун и гусар. Едва успел я сблизиться с генералом, как неожиданно появился автомобиль штаба армии, и прибывший в нем скромный молодой офицер генерального штаба направился к нам, назвал себя — капитан Дорман, и доложил генералу, что послан командующим армией, озабоченным ходом боевых действий на правом фланге, с тем, чтобы связать действия конницы и пехоты, с рассвета ведущей на правом фланге в неравных условиях очень тяжелый и упорный бой. Выслушав капитана и заметив меня, генерал Орановский спросил, где Хан Нахичеванский и окажет ли нам поддержку, и на мой неутешительный ответ, жестом крайнего удивления выразил безнадежность положения. Минуту невольного молчания нарушил капитан Дорман заявлением, что он немедленно едет к Хану Нахичеванскому побудить его от имени командующего армии, быстрым движением вперед, в юго-западном направлении, всех сил кавалерийского корпуса, оказать решительную поддержку сражающимся войскам генералов Орановского и Смирнова. Мне было приказано вторично отправиться в штаб сводного кавалерийского корпуса, следуя в автомобиле, с целью, указывая краткую дорогу, ускорить проезд капитана Дормана. Я бросил вестовому своего немого любимца, гнедого красавца коня, поцеловав на прощанье печальные и задумчивые глаза лошади. Дорогой я рассказывал о впечатлениях бессонной ночи, на что мой спутник заметил, что и он совсем не спал две ночи подряд, летая вдоль всего фронта армии с приказаниями и поручениями командующего армией, причем на рассвете был в штабе 20-го армейского корпуса генерала Смирнова, где считались с неотвратимостью немецкого контр-удара по правому флангу армии и опасались бездействия конницы. В Линденталь мы прибыли к семи часам утра и нашли многолюдный штаб Хана Нахичеванского в больном оживлении. Генералы и офицеры, видимо, не остывшие еще от боевого возбуждения минувшего дня, делились своими яркими впечатлениями последнего боя у Каушена. Иногда, в широко раскрытые двери просторного салона, с юга врывались раскаты пальбы недалекого боя. Мимо нас проходили взад и вперед блестящие гвардейские офицеры, причем я невольно залюбовался совсем молодым красавцем; этот элегантный и стройный офицер оживленно беседовал и мило улыбался; я не скрыл своего восхищения от окружающих, и мне назвали великого князя Дмитрия Павловича, заметив, что вчера, в бою под Каушеном, он вел себя настоящим героем. Затем нас ввели к утомленному командиру корпуса, а он нас вскоре оставил со своим начальником штаба, очень нервным и раздражительным полковником. Капитан Дорман напомнил последнее оперативное распоряжение командующего армией: сводному кавалерийскому корпусу выяснить сегодня разведкой, занят ли лес Цулькинер и фронт от Гумбинена к Инстербургу, причем главные силы корпуса должны были занять пункт на реке Инстер, на полдороге от Краупишкена к Инстербургу, в 20-ти верстах на юго-запад, и заодно, основательно разрушить железную дорогу от Инстербурга на север, в Тильзит. Затем, капитан Дорман заявил, что наша пехота на правом фланге с рассвета ведет упорный и очень тяжелый бой с подавляющими силами противника, который успешно стремится охватить нашу армию; а между нашей пехотой и конницей Нахичеванского уже изнемогает в беспримерно тяжелой борьбе кавалерийская бригада генерала Орановского; армейская конница обязана помочь пехоте и конной бригаде Орановского своим появлением не только на фланге, но и в тылу неприятеля, не считаясь ни с числом верст, ни с утомлением, ни даже с недостатком огнестрельных припасов; тем более, что именно конница своим отходом вчера вечером, после победы, назад на север, открыла противнику пути для охвата правого фланга армии; сегодня конница обязана быть энергичной и подвижной и, во имя принципа взаимной выручки, для спасения правого фланга от разгрома, должна неутомимо действовать всеми своими силами четырех кавалерийских дивизий. Наша конница уже невидимо висит на флангах противника, и во имя общих интересов всей армии оставаться на месте в полном бездействии, когда рядом родные полки, и надо немедленно подать им руку помощи острым движением вперед всех сил конницы; причем даже простое демонстративное маневрирование на фланге противника отдалит и устранит неизбежную иначе катастрофу. Так как, — продолжал капитан Дорман, — для общего успеха надо действовать артиллерийским огнем конных батарей, то конница должна направить все свои 48 орудий во фланг и тыл неприятеля, что причинить ему громадное поражение, и если не прибыли еще на пополнение конных батарей потребованные снаряды, то он немедленно их пошлет, ибо по правилам нашей армии, конная артиллерия имеет право пополнять свои огнестрельные запасы из соседних пехотных дивизий. Но даже этот горячий призыв энергичного капитана Дормана, во имя взаимной выручки и для спасения правого фланга от разгрома, идти вперед во фланг и тыл противника, втянувшегося уже в сражение, — не мог заставить уставшего генерала и его изнервничавшегося начальника штаба спешить на поле сражения со всеми силами, что неминуемо привело бы к разгрому левого фланга противника и возымело бы для немцев катастрофические последствия на русском театре войны. Единственно, что удалось, наконец, настойчивому капитану, — это вырвать согласие начальника штаба на демонстративное маневрирование одного кавалерийского полка с конной батареей. Итак, вместо вполне доступного по условиям силы, места и времени удара сильным кулаком в бок да спину врага, чего настойчиво требовал капитан Дорман, начальник штаба решился только слабенько погрозить пальцем. Но в тех трагических условиях и это было лучше, чем ничего. Не радостными оставили мы блестящий штаб сводного кавалерийского корпуса, возмущенные до глубины души непростительным бездействием этого штаба в решительный день армейского сражения, полным непониманием боевой обстановки и упрямым нежеланием понять, как все значение развертывающихся грозных событии, так и ясные выгоды движения вперед кавалерийского корпуса. Наша машина летела к изнемогавшей в беспримерно тяжелом бою кавалерийской бригаде генерала Орановского. Дорогой мы возмущались как тем, что Хан Нахичеванский не исполнил ни одной из задач, возложенных последним приказом командующего армии на конницу, так и тем, что он не исполнил простого солдатского долга взаимной выручки, имея при том все шансы на полный успех блестящую победу. При всем том, Дорман удивлялся, что этот штаб, собираясь выполнить возложенную на корпус в составе четырех кавалерийских дивизии задачу глубокого обхода немецкого левого фланга, не обдумал даже вопроса о питании своих конных батареи снарядами, не потребовал транспортов и не создал в корпусе подвижных запасов огнестрельных припасов, к чему была полная возможность. Когда мы вернулись в бригаду Орановского, то нашли ее обессиленной потерями и в арьергардном бою. Полковник Бискупский, очень искусно используя всю свою огневую силу немногих пулеметов и ружей, спокойно отводил эскадроны перекатами, чередуя в заслон, то драгун справа, то гусар слева. Слабая бригада хоть и таяла под жестоким пушечным огнем, но гибко увертывалась из вражеских клещей, то стойко задерживая врага огнем на попутных складках местности, то в порядке и медленно отходя не в пространство, а от рубежа к рубежу. И я залюбовался драгунами и гусарами, видя, с каким спокойным мужеством они исполняли свой тяжелый долг под убийственным градом шрапнельных разрывов на местности еще недавно красивой, а теперь страшно изуродованной взрывами гигантских снарядов тяжелой немецкой артиллерии, оглушительный грохот которой сотрясал и землю, и воздух. А из леса Цулькинер выбрасывались и выливались все новые волны немецкого наступления и, врываясь в разрыв между конницей Орановского и русской пехотой, все гуще заполняли этот разрыв, развивая наступление стрелковых цепей в районе севернее железной дороги из Гумбинена в Сталюпенен. Здесь обтекал нашу 28-ую пехотную дивизию, беря реванш за вчерашнее поражение, усиленный до трех пехотных дивизий 1-й германский армейский корпус, а спешенную кавалерийскую бригаду Орановского стремилась обойти с юга 1-я германская кавалерийская дивизия. Было ясно, что немецкие силы ведут наступление в тыл русской армии. Нам нечем было порадовать Орановского. Однако, капитан Дорман, в своем неутомимом стремлении сделать все возможное для спасения правого фланга от разгрома, который, погибал с бездействия Хана Нахичеванского, казалось, становился неотвратимым и неизбежным, вспомнил, что при штабе нашего правофлангового 20-го армейского корпуса в Катенау находится в резерве Павлоградский гусарский полк и две батареи (конная и мортирная) и решил немедленно ехать за этой поддержкой. Мне было приказано продолжать следовать с капитаном Дорманом, с тем, чтобы вести в качестве коложовожатого полк и батареи на поле сражения. Мысли, что только стойкое мужество драгун и гусар запирает немецкому натиску прямой путь в тыл русской армии, вспоминая как тают силы нашего сопротивления, стремительно поехал я за поддержкой. Наша машина летала под шрапнельным огнем. Бог нас хранил. Справа и слева оглушительно взрывались, уродуя прекрасное лицо земли, немецкие тяжелые снаряды, когда мы увидели за поворотом дороги, справа от нас, на обширном поле, слегка покатом к югу, бешено метавшихся лошадей без всадников, затем одиночных всадников, в панике носившихся в разные стороны, скакавших группами и, наконец, веерообразный разлет в бешеной скачке целых эскадронов, хлынувших назад в беспорядке. В эту страшную минуту, не успел я опомниться от неожиданности, как мой храбрый и умный спутник сразу нашелся и, стремительно направив машину в самую гущу всадников, во мгновение ока врезался в нее и с невозмутимым спокойствием, строгим жестом и сильным словом остановил беспорядочную скачку. Мне оставалось быть немым свидетелем этой необыкновенной картины, которую я запечатлел ярко на всю жизнь, и молча учиться быстрой находчивости и прекрасному военному самообладанию моего храброго спутника. Я видел, как всадники сразу остановились, все еще возбужденные и взволнованные, но глядя на невозмутимо спокойного капитана, сами успокоились, пришли в себя и даже сконфузились. Капитан вернул им присутствие духа и внушил спокойную стойкость; всадники снова, пренебрегая потерями, стали примером дисциплины; следуя приказаниям капитана, все четыре гусарских эскадрона заняли указанные им узлы дорог и складки местности. Капитан Дорман, под жестоким огнем, восстановил строй и боевой порядок, превратив беспорядочное бегство в стойкую оборону с фланкирующим огнем; и снова, хоть на время, захлебнулся немецкий натиск в русский тыл. В эти самые решительные часы армейского сражения неутомимая энергия и спокойная храбрость капитана Дормана спасли наш правый фланг от немецкого окружения, а всю нашу армию от потери прямой связи с важнейшим коммуникационным путем и от грозной опасности быть отрезанными от единственной нашей железной дороги. Когда стало ясно, что восстановленный боевой порядок устойчив настолько, что даже при самом скромном расчете у нас есть возможность во время предупредить штаб 20-го корпуса о быстро нарастающей угрозе тылам, то мы возобновили свою прерванную поездку за поддержкой. Наша машина стрелой неслась по шоссе, когда вправо от нас, верстах в 10-ти к югу, разверзся ад; как мы скоро узнали в Катенау. Левый германский корпус навалился тройными силами на одну нашу правофланговую дивизию (28-ю). Русская пехота, неся огромные потери, стойко держалась. Наконец, немцы, охватив фланг дивизии и стремясь обойти ее с тыла, взяли эту дивизию под жесточайший перекрестный огонь. Дорогой и нам стало ясно, как там, в стороне от нас, свирепствует смерть; чувствовалось, что сильнейший германский натиск обрушился на эту дивизию. Все одиночные звуки и выстрелы потонули в сплошном гуле. Огонь тысяч ружей, пулеметов и пушек сливался в оглушительный грохот. Скоро мы узнали, что там у обоих противников не только рвутся снаряды между орудий, но на батареях взлетают на воздух зарядные ящики, а не взорвавшиеся уносятся во все стороны. Бешеный огонь разразился в огненную бурю, стоял непрерывный гул ураганного огня артиллерии. По-видимому, наша артиллерия была не в силах обуздать сильный огонь противника. Казалось, что взорвался какой-то грозно кипящий гигантский котел. В Катенау, в штабе 20-го армейского корпуса мы нашли атмосферу острой тревоги, растерянности, подавленное настроение духа. Единственно, кто здесь поражал своим невозмутимым спокойствием и, тем внушал хоть слабый луч надежды на поворот военного счастья, был сам командир корпуса, старый генерал Смирнов. Этот серьезный, небольшой и седой генерал очень спокойно и твердо отдавал краткие и ясные приказания. Я никогда не забуду этого замечательного старого генерала, он произвел на меня сильное впечатление. Там я увидел капитана ген. штаба Бабкина, схватившего взвод казаков конвоя с громким призывом: «Станичники, надо выручать своих!», — он умчался с ними вперед на выстрелы. Тогда я понял, что не получу для поддержки бригады Орановского ни батарей, ни Павлоградских гусар, красивый командир которых гарцевал на прекрасном сером коне вблизи меня; не получу потому, что они вот-вот понадобятся здесь, на месте. И, действительно, капитан Дорман взял меня в штаб армии с тем, чтобы я привел в Катенау, а затем в свою бригаду батарею из Вержболово.


Когда мы свернули на шоссе из Сталюпенена в Вержболово, то попали в длиннейший поток возвращавшихся на границу обозов, а мимо нас змеилась к обширному полю сражения длинная и узкая лента зарядных ящиков с боевым питанием для огнедышащей артиллерии. Вскоре, за Кеткуненом, у самого порога Вержболова, неожиданно разразилась повальная обозная паника: рвались постромки, метались обозные с дикими воплями, и в этот беспорядочный шквал и шум топота скачки, колес и криков врывались, покрывавший шум, уступленные голоса обезумевших людей: «Немецкая кавалерия, немецкая кавалерия!». Наша машина шла в самой гуще длинного и довольно широкого потока. Паника началась одновременно и впереди и сзади, как в голове обозной колонны, так и в хвосте её. Мы, окинув беглым взором весь видимый простор, сразу убедились во вздорности паники, сказал бы — беспричинности, если бы не знал уже, что всякое явление и каждое событие на войне имеют причинную связь. Мы стали решительно обуздывать ближайших к нам панических крикунов, когда увлекавшая нас стремительная волна потока быстро докатилась до железнодорожной платформы Вержболова. Там я увидел незабываемую картину. Генерал Ренненкампф, видный и строгий, с невозмутимым спокойствием, одним своим бесстрашным видом, одним решительным жестом остановил в мгновение ока всю паническую колонну тысячи обозных, сразу узнавших своего строго командующего армии. Генерал Ренненкампф производил неотразимое впечатление и одним своим видом внушил всем этим охваченным паникой пожилым уже людям смертельный страх; видимо, они его боялись куда больше, чем всю немецкую конницу, и все моментально, как по команде, замолкли и застыли в полном порядке; генерал, окруженный небольшой свитой блестящих офицеров, мимоходом строго погрозил хлыстом всей тысяче обозных и сурово бросил им пару крепких слов. Мы стояли рядом со свитой, когда генерал Ренненкампф внимательно слушал доклад своего офицера о бездействии Хана Нахичеванского. Затем стало известно, что на левом нашем фланге, в 4-м армейском корпусе генерала Алиева, бой окончился вничью, а на правом, вследствие бездействия Хана Нахичеванского, мы понесли большие потери и, в сущности, были разбиты; но за то мы одержали блестящую победу в центре, где на наш средний армейский корпус, генерала Епанчина, наступал 17-й германский корпус знаменитого генерала Макензена, едва ли не лучший во всей германской армии; так как, по справедливости, первый германский корпус из Кенигсберга и 17-й из Данцига считались лучшими в германской армии по своему героическому боевому духу и по своей боевой подготовке, при том оба корпуса имели выдающихся начальников. В центре русcкие оборонялись, будучи в полтора раза слабее наступавших немцев. Пехота Макензена, поддержанная сильнейшим огнем своей сразу развернувшейся артиллерии, перешла в решительное наступление и атаковала русский центр, проявив в этом встречном бою выдающийся наступательный порыв. Однако, с утра разгоревшийся бой не принес боевого счастья генералу Макензену и его храбрым полкам. Обе стороны несли большие потери. Скоро немцы попали в устроенный здесь русским военным искусством огневой мешок, который наша артиллерия простреливала насквозь. Эта огневая ловушка их погубила. Жестоко расстреливаемые немецким и сосредоточенным огнем нашей артиллерии, немцы к четырем часам дня дрогнули и неудержимой волной хлынули назад всей боевой линией, причем казалось, что паника одолела самую прочную немецкую дисциплину. Итак, в центре немцы в полном беспорядке бежали с поля сражения. Героем дня был генерал Епанчин со своим доблестным 3-м корпусом. Этот успех был единственной нашей радостью за день сражения.

 

X

При мне раздавались голоса генералов в штабе армии о необходимости отойти назад на один переход, так как ожидалось еще более энергичное наступление немцев на следующий день. Немецкая конница ворвалась уже в Пилькален вслед за отходом бригады Орановского. Прямая связь с конницей Нахичеванского была потеряна. В резерве командующего армии был один только Малоярославский пехотный полк, направленный для вытеснения немецкой кавалерии из Пилькалена. Наша правофланговая пехотная дивизия, 28-я, больше всех пострадавшая, считалась на ближайшие дни выведенной из строя. И хотя германцы понесли поражение в центре, но двойное превосходство врага на левом нашем фланге и наш разбитый и охваченный правый фланг ставили 1-ю русскую армию в опасное положение быть на следующий день схваченной немцами в клещи; все выгоды находились на стороне немцев.

В этом положении другой полководец, более осторожный, с полным правом отдал бы своей армии приказ осадить назад. Но бесстрашный генерал Ренненкампф не чувствовал себя побеждённым и твердо решил оставаться на поле сражения и смело продолжать неравный бой, с полным напряжением сил исполняя свой долг. И в тот же вечер его противник. немецкий генерал Притвиц, командующий 8-й германской армией, вместе со своим начальником штаба, графом Вальдером, несмотря на противодействие своих молодых сотрудников, ген. квартирмейстера Грюннерта и начальника оперативного отделения, впоследствии знаменитого генерала, а тогда только скромного подполковника Гофмана, под тягостным впечатлением жестокого поражения войск генерала Макензена в центре, и рисуя себе в очень мрачном свете сведения с юга о движении русских масс от Варшавы на Млаву (это были колонны 1-го армейского корпуса 2-й русской армии) ему в глубокий тыл, решает уйти за Вислу, бросив поле нерешенного сражения. Несмотря на свое огневое преимущество, успешный охват русского правого фланга и свое полуторное превосходство сил на поле Гумбиненского сражения, а также на то, что против только начинавшей свое наступление 2-й русской армии, немцы уже имели заслон из 7-ми исходных дивизий (20-го корпуса генерала Шольца и ландверных бригад), генерал Притвиц почувствовал себя побежденным и ночью ушел с поля сражения далеко на запад, вглубь страны. Мы взяли Гумбинен и, продолжая свой марш-маневр, заняли Инстербург. Мы продолжали поход к стенам старинной немецкой столицы Кенигсберг. За 18-ть дней марш-маневра, 1-я русская армия прошла 185 верст. Маневренная быстрота армии генерала Ренненкампфа мало отличается от маневренной быстроты армии Наполеона, так как, исключив дни боев у Сталюпенена и Гумбинена, найдем среднюю скорость армейского марша в 17 верст. Итак, 7-го августа 1914 г., впервые после полуторастолетия, встретились в большом сражении под Гумбиненом немцы и русские. Храбрые противники в упорном бою показали себя достойными друг друга. Войска обоих противников проявили чудеса храбрости, великолепную боевую подготовку и геройское мужество. Первая русская армия была брошена в первое решительное сражение со слабой артиллерией против почти вдвое сильнейшего противника. Русский генерал Ренненкампф в труднейших условиях не желал чувствовать себя побежденным а проявив энергию, мужество и волю к борьба и победе, остался с армией на поле сражения и тем проявил величие духа. Его противник немецкий генерал Притвиц, был с гораздо большими силами и во много лучших условиях, однако не выказал твердости духа и силы души, а почувствовал себя побежденным и малодушно ушел с поля сражения.

История армии всегда есть история вождей и полководцев.

 

XI

Твердая решимость, проявленная вечером 7-го августа командующим 1-й русской армии генералом Ренненкампфом и последовавшее затем малодушное отступление его противника, командующего 8-й германской армией, генерала Притвица, возымели грандиозные стратегические последствия и, по моему глубокому убеждению, предопределили исход Великой войны. Отступление германской армии из Восточной Пруссии вызвало панику на всем востоке Германии, вплоть до Берлина, а также очень тревожное настроение в Германской Главной Квартире во Франции. Внешне это выразилось в огромном количестве беженцев, в паническом бегстве из Восточной Пруссии запрудивших дороги, стеснив тем военные операции. Тогда Германский Верховный Главнокомандующий, почувствовав себя больше королем прусским, чем императором германским, принес стратегию в жертву политике. Шесть германских корпусов были предназначены к переброске из Франции на восток Германии. Два корпуса и кавалерийская дивизия были немедленно взяты из состава самой важной группы наступающих германских войск во Франции, — именно из ударной группы трех армии правого фланга, нацеленного на Париж и направленная для сокрушения левого фланга союзных англо-французских армий. Отправка на восток этих корпусов ослабила германскую ударную группу накануне решительного генерального сражения во Франции. Итак, немецкое Главнокомандование, встревоженное русскими успехами и озабоченное немецкими неудачами, дрогнуло и признало себя вынужденным нарушить свой стройный план победы путем нанесения первоначального моментального удара во Франции. Вместо сбора всех возможных сил под Парижем, Германская Главная Квартира вынуждена была заняться поспешной разброской сил и неосторожным ослаблением себя в самый решительный момент и на самом решающем пункте борьбы во Франции. Таким образом, последовавшая затем французская победа маршала Жоффра на Марне стратегически и психологически была подготовлена, больше всего, русской победой армии генерала Ренненкампфа в армейском сражении под Гумбиненом. Исход Великой войны был уже предрешен причинной связью событий у Гумбинена и на Марне. И какие бы ни случились впереди катастрофы с отдельными армиями Союзников на Востоке и Западе, ничто не могло уже устранить окончательной победы Союзников и, в лучшем для немцев случае, способно было только отсрочить и лишь отдалить окончательное немецкое поражение. Я полагаю, что для успешного выполнения знаменитого плана Шлиффена с его последовательными ударами на запад и восток Европы, но с первоначальным молниеносным ударом во Франции, немцам сперва следовало сосредоточить не только всю германскую армию, но и половину австро-венгерской для натиска на запад, предоставив другой половине австро-венгерской армии вместе с германским ландвером и ландштурмом, отступая под русским натиском из Восточной Пруссии и Галиции, зацепиться за Карпаты и нижнюю Вислу, но активно действуя с первого дня войны в левобережной Русской Польше с целью основательного разрушения всех путей. А так как подобное стратегическое решение вопроса оказалось политически и психологически невозможным для германских и австрийских руководителей войны, то Германия оставалось одерживать победы в течение ряда лет, с тем, чтобы проиграть Великую войну. Русский Верховный Главнокомандующий, повелев 1-й русской армии стремительным вторжением в Восточную Пруссию оказать быструю помощь союзным англо-французским армиям, вправе разделить с маршалами Жоффром и Галлиени честь победы на Марне, которая в прямой связи с русской победой на полях Гумбинена предопределила исход Великой войны.

 

К списку публикаций