ПУБЛИКАЦИИ
К оглавлению
История бороды и усов Переходное время
Трудно с точностью обозначить начало времени русского тяготение к «латиномудренникам» и брадобритникам. Гораздо легче заметить национальную горделивость «бородачей» перед подражателями «блудоносного образа» и всеобщее презрение в старорусском быту ко всему иноземному. По исследованию Н.И. Костомарова («Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях», стр. 314), «все западные христиане являлись в понятие русского под именем немцев; их признавали некрещеными. По понятиям строго благочестия, не только дружба с немцами, но самое прикосновение к ним оскверняло православного. На этом основании, когда великие князья и цари принимали послов и допускали их к руке, то обмывали руку, чтобы стереть с нее оскверняющее прикосновение еретика. Духовные постоянно остерегали православных от кумовства и братства с латинами и армянами и побуждали правительство к мерам, преграждавшим сближение с иностранцами. В 1620 г. духовенство просило не допускать немцев покупать дворы и держать у себя русских людей, потому что от этих немцев бывает православным осквернение. Так, патриарх Никон, человек, возвысившийся по образованию над своим веком, выпросил у царя изгнания из белого города в Москве купцов иностранной веры. В особенности сильна была в XVI и XVII веках ненависть к католичеству. Католическая вера называлась не иначе, как еретическая, проклятая, и католики считались погибшими для царства Божьего людьми. После смутной эпохи ненависть эта усилилась. Русские хотя и считали нехристями протестантов, но терпели их в своем отечестве, а на католиков не могли ни смотреть, ни слышать о них; им не позволялось жить в пределах Московского государства. Эту ненависть поддерживали еще поступки католиков в Западной Руси и события в Малороссии, которые втянулась Московия. Русские видели в них прямых врагов своей веры, покушающихся ее истребить. Когда царь Алексей Михайлович завоевал Вильну, то почитал себя в праве выгонять всех ушатов и требовал, чтобы те, которые захотят остаться в городе возвратились к православию, а когда завоеван был Могилев, то запретили католикам и евреям быть в нем чиновниками. Народ ненавидел таких, наравне с католиками, и жидов: ни одному жиду не позволено было жить в Петербурге; а духовные и благочестивые люди остерегали народ не принимать от евреев, занимавшихся медициной, лекарство. С неприязнью к иноземцам соединялось и отвращение ко всему, что составляло для русских достояние чужеземщины. Таким образом, русское благочестие почитало преступлением учиться наукам, искусствам или чужеземным языкам: на это смотрели, как на колдовство или наваждение дьявола. Самые вельможи обращались с иностранцами холодно и всегда старались показать, что они себя считают выше их. Простой народ считал, что все, что не русское, пропитано дьявольской силой, и когда иностранцы ехали при посольстве в Москва, то мужики, увидя их, крестились и спешили запираться в свои избы, «как будто бы, — говорит англичанин, — мы были зловещие птицы или какие-нибудь пугалы; только смельчаки выходили смотреть на иноземцев, как на редкое произведение природы».
Но наиболее развитые московские цари и бояре невольно задумывались о европейской жизни после бесед с заезжими людьми и после постоянных военных поражений на западной границе, в то время как на востоке русские побеждали азиатов... Невольно бросались в глаза преимущества иностранцев, начиная с их более опрятного вида перед нашим «аввакумовским» и кончая их общим развитием. Эти нерасчесанные бороды и длинные охабни или однорядки доказывали невысокий разум народа, в особенности, если припомнить его пьянство, неопрятность, самодурство и жестокость с подчиненными. Понятно, что наши реформаторы прежде всего начали борьбу с наружностью соотечественников, принявшись за их прически и бороды. Но борьба с национальными пристрастиями в это переходное время велась слабо. Иноземная культура на первых порах, по выражению П. Милюкова, «носила более материальный, чем идейный характер». Идеализация национального культа торжествовала... Когда Василий Иоаннович женился на молоденькой Елене Глинской и, желая казаться моложе своих лет, сбрил себе бороду, и бояре стали ему подражать, то духовенство ополчилось на бреющихся. В царствование Иоанна Васильевича, в 1661 г., оно собрало церковный собор, выпустивши свои сто постановлений, между которыми имеется глава 40-я против брадобритая. «Безбородому невозможно в царствие небесное войти», говорит «Стоглав». Он требует в этом деле апостольского примера и грозит: «Еще кто бороду бреет и преставится такого, не достоит над ним служить, ни сорокоустия по нем петь, ни просвиры, ни священие по нем в церковь приносить; с неверными да причтется: от еретика об се навыкоша». Богоугодность бороды продолжает играть значительную роль в событиях нашей истории еще долгое время... Когда войска Иоанна Грозного под стенами Казани явились болезни, то это объяснили возникшим обычаем там брить бороды; сам Иоанн Васильевич, в споры с папским послом Поссевином, указываем в укор католицизму, на «подсаченную бороду» Иезуита. Максим Грек в послании к царю Иоанну Грозному о богоугодности бороды, рассказывает, что кто-то обрезал у козла «бороду зло доброродну», и козел, не стерпев досады, убил себя до смерти, «без милости главу свою земли». Следовательно, — замечает Максим, — «коль честно и любезно есть бородное украшение и бесловестно животную, аз же, словесен сын, гнушающееся ее».
Русская иконописная живопись всегда руководилась бородатыми всякого типа изографами из «Прологов» и «Четьи-Минеи». Точно также москвичи оправдывали свою измену Годунову и потом «расстриг» — Лжедмитрию I — тем, что последние брили и стригли свои волосы. Известный в то время деятель Троицко-Сергиевой лавры против поляков, единомышленник Гермогена и Дионисия, Авраама Палицын, объявляет также бритье бороды «ересью». Как женщина с мужским голосом, так и безбородый мужчина, в роде Терсита у Гомера, считался способным на ложь и преступление. Бородой клялись! Олегарий говорит о московских боярах, что «те из них, которые имеют большую бороду и толстое брюхо, пользуются большим уважением. Его царское величество выставляет таких людей на торжественных аудиенциях, думая этим вселить в иноземцах больше к своей особе уважение». Котошихин замечаете о боярской думе, что в ней «иные бояре, бороды свои уставя, ничего не отвечают, потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, а по великой породи».
При Алексее Михайловиче, по инициативе духовенства, в особенности усилилось гонение на бритых мужчин, и даже у заслуженных лиц отнимались чины за подрезывание волос. Одних усов было недостаточно, чтобы спасти себя от царской опалы. «Борода в честь, а усы и у кошки есть», замечали сторонники указа 1675 года, гласившего, чтобы придворные чины (стольники, стряпчие, дворяне и жильцы) «иноземных немецких и иных обычаев не перенимали, волос у себя на голове не подстригали. А также платья, кафтанов и шапок у себя не носили и людям своим тоже носить не велели».
Отстаивая бороду, духовенство невольно ополчалось против всякого тяготения к Западу и его обрядам; но «правительство, — поясняет Костомаров — хотя поддавалось постоянно невыгодному взгляду на иноземщину, взгляду, который поддерживало духовенство, но в то же время пользовалось услугами иностранцев и привлекало их в свою страну. Этой системе следовали все государи один за другим. Иоанн Васильевич Грозный был расположен к иностранцам, считал их открыто выше и лучше своего народа, производил себя от немецкой крови и оправдывал перед ними свои злодейства тем, что, по его выражению, царствовал не над людьми, а над зверьми. При Алексее Михайловиче, несмотря на его правовое, большая часть военных начальников была из иностранцев, и, наконец, при дворе начали входить иноземные обычаи. Останавливая ненависть народа, правительство неоднократно издавало указы, чтобы народ не бранил немцев и вообще всяких иностранцев, в том числе и малороссиян, поносными словами, а в отношении нехристианских народов, входивших в систему Русского государства, удерживало фанатизм прозелитизма, запрещая инородцев крестить насильно и покупать мальчиков для крещенья. Время показывало, что и в народе вообще неприязнь к иноземщине не так была крепка, как чрезвычайна. Собственно в русском народе не существовало национальной неприязни к иноверцам, и потому иностранец, принявший русскую веру, пользовался всегда особенным расположением. Множество пленников входило в число домашних слуг. Таким образом, разные народности на Руси смешивались с русской народностью, вливая в нее чуждые элементы. В числе служилых людей повсеместно были немцы, поляки, литовцы. Сначала сближала с иноземцами торговля: в Архангельске, главным торговом пункте, браки между иностранцами и русскими женщинами сделались уже не редким исключением. Как ни казалась велика неприязнь ко всему польскому, в смутное время едва только объявлено было о царствование Владислава, многие великорусские дворяне начали в письмах своих и официальных бумагах писать поло-русским языком, сбиваясь на лад западнорусской речи».
Бояре Морозов, Матвеев, Ордын-Нащекин и др. заводят себе иноземный кареты, картины, часы, немецкое платье, устраивают в покоях «Тишайшего» театр с иноземными актерами и музыкантами. «Влияние обстановки высшей культуры и европейских прикладных технических знаний, — замечает П. Милюков, — бессознательно для русского человека втягивало его и в круг европейских идей и понятий. И когда он очнулся перед неожиданно большим итогом чуждых привычек, усвоенных по мелочам, — идти назад было уже поздно. Старый быт был уже фактически разрушен. Только и оставалось — сделать его предметом националистического культа и отвлеченной идеализации» («Очерки по истории русской культуре», ч. III, стр. 94). Когда при Федоре Алексеевиче в 1681 году издается указ всем дворянам и приказным людям носить короткие кафтаны, а в самом обществе усиливается бородобритие, то в старых людях действительно воскресает идеализация вымирающего культа. Патриарх Иоким отлучает бородабрийцев от церкви и предостерегает общество грозными словами: «Елинский, блуднический обычай, из древне многими возбраняемый, в днях царя Алексея Михайловича совершенно искорененный, паки ныне юнонеистовне начата образ, от Бога мужу дарованный, губит». Еще грозней ополчился на бородабрейцев-модников его преемник Андриан, который в первые дни своего патриаршества в «окружном послании» о бороде писал:
«Бог преблагий мудростью своею создателя человека по образу своему и по подобию, украсив его внешнею всякою добротою... Мужа и жену сотвори, положив разнество видно между ними, яко знамение некое: мужу это благолепие, яко начальнику — бороду вырасти, жене же, яко несовершенный, но подначального благолепия не дай, яко да будет подчинена, зрящая мужа своего красоту, себя же лишенную тоя красоты и совершенства, да будет смиренна всегда и покорна.
«Войны всякого чина, начальствующее, отвергните от себя еретические обычаи брить и подстригать бороды. Бог возбранил то, и святые апостолы воспретили, глаголя: не подобает бороды, волосы брить и образ мужа изменять: cиe сотворил Бог. Только иуда-отступник, Ираклий-еретик, Константин-иконообразец, Олгерд-идолослужитель, Селим-Амурат-бессурманин заставляли своих подданных брить и остригать бороды, даже до кожи. Сам Спаситель наш Христос был с бородою. Подобно ему святые апостолы, великие пророки, преподобные отцы, благочестивые цари, Константин Великий, Феодосий Великий, Владимир Великий, все имели бороду, хранили ее, как Богом дарованное украшение, с нею до сих пор видимы в иконном писании, ведь при общем воскресении восстанут, как создал их Господь.
«О беззаконники! неужели вы считаете красотою брить бороды и оставлять одни усы? Но так сотворены Богом не человек, а коты и псы. Неужели хотите уподобиться скотам бессмысленным, или смешаться с еретиками, которые в такую глубину пали, что не только простые и благородные, но и монахи стригут бороду и усы и от того видятся подобно псам или обезьянам?
Прежде остригали бороду только преступникам только в бесчестие и наказание. Взгляните на икону Страшного Суда: не видите ли одесную Христа праведных, украшенных бородою, а этих — бесерманов, лютеров, поляков и других брадобритников, с одними усами, подобно котам и псам? Вот куда ведет вас мнимая красота ваша!
«Брадобритие не только есть безобразие и бесчестие, но и грех смертный: проклято об cиe блудозрелищное неистовство от прежде бывших святейших патриархов, которым и мы согласуем, тоже установляя и подтверждая. Со времени просвещения Российского народа православием у праотцев наших ниже слышно было о брадобритие до самого Московского пленят поляками и литовцами, когда малоумием некоторых вместе с иными еретическими обычаями внеслось в российский народ и cиe чужестранное злообычие, вскоре осужденное святейшим патриархом Филаретом: он проклял на соборе такое псовидное бeзoбpaзиe. То же подтвердил святейший патриарх Иосиф, а царь Алексей Михайлович, крепкий поборник по благочестию, прогнал брадобрейцев от лица своего. Иных же и градскою казню наказать повелел. Все они духовною властью отлучены от церкви и лишены благословения; если же кто после сего запрещения дерзал брить бороду, того святые отцы повелели предавать анафему.
«Люди православные! не приемлете сего злодейского знамения, но гнушайтесь им, как некого мерзостью: ибо не раскаявшимся брадобрейцам, по определению соборному, вход в церкви возбранен, и причастия св. тайн они лишены. Если кто из них умрет, не раскаявшись, не подобает над тем быть ни христианскому погребению, ни в церковных молитвах поминание. И жив противляясь закону Божьему, где станет он на Страшном Суде: с праведными, украшенными брадою, или с еретиками брадобрейцами, — сами вразумите».
Темный народ с жадностью читал патриаршие прокламации против брадобрезия и всякой иноземщины. Он все еще жил по указам духовенства, разрешавшим ему только то, что пошло («пошлина») по старине. В своей «Русской истории» А. Трачевский о добром старом времени говорит, что тогда «всею норовил жить по «пошлине» во всем, начиная с кафтана и избы прародителей. «Пошлый» было почетным названием. Все было слито в общей массе: низких черт ни в лицах, ни в жестах; всюду «одиночество», стадность. Все всяких указов всяк сверчок знал свой шесток». Выделялись из этого «единогласия» личности и секты, но тот час же погибали. Боярышня или боярыня, бросившая «беглым выкатывать», белиться, румяниться, красить ресницы и подводить брови, подвергалась заточению в монастырь или домашнему истязанию. Она хотела жить не по пошлине и должна была пострадать за свое новшество. С воцарением Петра I-го люди начинают страдать обратно за старину и за пошлину...
К оглавлению
|