«Академия русской символики «МАРС»
«Академия русской символики «МАРС»
Региональная общественная организация


СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОЕКТЫ / ВОЗРОЖДЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО САМОСОЗНАНИЯ И СОХРАНЕНИЕ ТРАДИЦИЙ МЕДАЛЬЕРНОГО ИСКУССТВА РОССИИ

[В оглавление]

Н.А. Монастырев

«ЗАПИСКИ МОРСКОГО ОФИЦЕРА»

 

Глава III

 

Приезд в Либаву. Подводный класс. Признаки войны.

В конце октября я приехал в Либаву. Как велика была разница в природе этого сырого и пасмурного прибалтийского края в сравнении с ясным и теплым югом. Подъезжая к порту Императора Александра Третьего открылось Балтийское море. Сквозь снежную пургу увидел я зеленовато-мутную воду этого угрюмого и неприветливого моря. Сильный северный ветер срывал верхушки волн, которые с шумом разбивались о плоский берег. Низкие бурые облака быстро неслись над морем скрывая горизонт. Совсем недалеко, выныривая из под хлопьев снега, мчался огромный, трехмачтовый парусник, накренившись на правый борт. Он видимо штормовал и нес только одни нижние паруса. Вот сильный шквал закрыл его совсем, казалось он исчез под водой на несколько минут и потом вновь показался. Скоро мгла покрыла его и он исчез совершенно. Внезапно появилась передо мной железная ферма моста, перекинутого через канал, отделявший порт от города. Отсюда начиналась территория порта построенного всего несколько лет назад и долженствующий представлять из себя важный стратегический пункт России на Балтийском море. Но, не будучи еще окончен постройкой, он уже был покинут наполовину. На его оборудование были затрачены колоссальные деньги, но обстоятельства вскоре доказали бесполезность этих затрат и бесцельность этого порта, как опорного военного пункта. Слишком Либава была близка от границы Германии и в случае войны ее удержать представлялось едва ли возможным. К счастью исключительно неблагоприятное положение этого района было понятно и всякая дальнейшая постройка была приостановлена. Построенные наполовину форты, окружавшие порт уже были оставлены, орудия сняты и постройки для войск заброшены. Недоумевающе зияли пустые амбразуры фортов, медленно зарастающих бурьяном и травой. Но в военном порту жизнь била ключом. В нем стояла первая минная дивизия Балтийского моря в количестве, около 40 миноносцев, отряд авиации и учебный подводный отряд со школой. Огромное количество зданий для морских команд, офицерские флигеля, подводный класс, Морское собрание, мастерские порта занимали большую территорию в несколько квадратных верст. Для сообщения с отдельными районами в порту была построена специальная железнодорожная ветка с регулярно курсирующими поездами. Словом задумана была эта база широко, но что называется отцвела не успевши расцвести. Коммерческий порт находился ближе к городу и был вторым по величине русским торговым портом на Балтийском море. Главной причиной постройки военного порта было то, что Либава почти не замерзала, что считалось в эпоху его возникновения крайне важным. Действительно вся торговля в течении зимних месяцев, когда в Петербург пройти было нельзя, все пароходы шли в Либаву и там разгружались. Но разумеется такого повода было недостаточно, что бы строить военную базу в местности, населенной по огромному преимуществу прибалтийскими немцами, латышами, эстонцами и в незначительном количестве русскими и по своим природным качествам совершенно непригодной для обороны в случае войны. Но как бы то ни было Порт Императора Александра 3 существовал и мне пришлось провести в нем почти год, видеть его благоустройство и быть свидетелем его разрушения.

Сначала я остановился в здании старого Морского собрания, где были комнаты для приезжающих офицеров. Оно находилось против большого и комфортабельного нового собрания, которое украшало своим видом весь порт. Надо сказать правду, морское ведомство прекрасно обставляло своих морских офицеров, заботилось об них в отношении жизненных условий, при чем приходилось платить за это гроши. Мы поместились вдвоем с Р. и платили в сутки за две больших комнаты, хорошо обставленных, всего на всего 75 копеек в сутки. Но нам не пришлось долго прожить в этой уютной обстановке. Через несколько дней мы перебрались в помещении подводного класса, где для офицеров слушателей были отведены комнаты. Тут в смысле обстановки и удобств было хуже, но во всяком случае хорошо и жаловаться на что либо не приходилось.

Занятия в классе уже начались. Нам прибывшим последними пришлось готовиться к вступительным экзаменам и одновременно догонять пройденное нашими товарищами. Это было довольно трудно, но мы оба принялись с жаром за занятия и преодолели все затруднения, сидя за книгами до поздних часов. Весь день уходил на слушания лекций, которые начинались в 9 утра и шли с перерывом на час для завтрака, до 6 часов вечера. Да кроме того часто по вечерам были добавочные занятия, так, что время хватало с трудом, что бы успеть пополнить наш пробел.

Число слушателей офицеров было немногочисленно, всего 22 человека, из которых 17 черноморских офицеров. Мы все знали друг друга и раньше, почему сразу же вошли в колею и зажили дружной семьей. Почти все за малым исключением были холостые, поэтому наша береговая кают-компания была беззаботна и весела и резко отличалась от преподавательского персонала по своему характеру. Несмотря, что среди нас было несколько уже старых лейтенантов, на нас смотрели как на школьников, держа в очень строгой субординации. Особенно строг и непреклонен был наш заведующий обучением лейтенант Б., который держал нас, что называется в ежовых рукавицах. Нас немилосердно «фитиляли» за опоздание на лекции или какие либо упущения в занятиях и не стеснялись в случае чего и посадить под домашний арест. Словом подводный офицерский класс, была школа в полном смысле этого слова. Большую роль в занятиях с нами по практической части по всем специальностям играли кондукторы флота, которые были подобраны особенно знающими и опытными. Среди них два выделялись своим апломбом и каким то покровительственным к нам отношениям. Одного мы шутя называли профессор и обращались к нему не иначе, как: профессор Жуков. Хотя он был по отношению к нам нижним чином и при других обстоятельствах, особенно служебных должно относиться как к таковому, но в этой школьной обстановке многое упрощалось. Он вел с нами практические работы по электротехнике и аккумуляторам, но любил часто писать на доске различные формулы и делать математические выкладки, стараясь блеснуть своими познаниями. Мы делали серьезный вид при чтении этих формул, хотя сами хорошо видели его ошибки, происходящие от недостатка его образования, деликатно иногда указывая ему на неточности, в его довольно слабой математике. И если во время занятий, класс зажужжит, как пчелиный рой и шутки посыпятся со всех сторон, он становился в важную позу, сначала укоризненно смотрел и потом, видя, что эффекта от этого нет, произносил с оттенком строгости: - «Господа офицеры, попрошу вас тише». Кто ни будь ответит: «виноват, г. профессор» и все успокоится. Все это конечно делалось шутливым тоном и без какого либо оттенка обиды, да и сам «профессор» прекрасно понимал шутки и не обижался. Другим был кондуктор Коновалов, который занимался с нами по практической части двигателей внутреннего сгорания и устройства подводных лодок. Он тоже любил из себя подыграть «профессора», но был менее симпатичнее Ж. Преподавателем по этим двум предметам был капитан 1 ранга инж. мех. С. Его основным и выдающимся качеством был апломб с оттенком большого мнения о себе. Он имел Георгиевский крест за Японскую войну, полученный им на крейсере «Варяг» в Чифу. В то время на эти кресты смотрели на флоте особыми глазами, т.к. считали, что они были получены не по заслугам и не соответствовали духу Георгиевского статута. Просто Государь под первым впечатлением боя, почти всего японского флота против одного нашего крейсера, наградил всех офицеров и матросов без исключения. На флоте это произвело неприятное впечатление и даже много времени спустя говорили о том, что эти кресты нужно выделить и не смешивать с настоящими Георгиевскими крестами, хотя бы тем, что рядом с крестом носилась обязательно особая медаль. Но поговорили и на том дело и кончилось. Но все таки на все время осталось выражение : «у него Варяжский крест» и этим все объяснялось. Когда С. появлялся читать лекции, он обыкновенно удобно располагался в глубоком кресле у преподавательского стола и поигрывая бриллиантом на своем мизинце, не торопясь произносил несколько фраз по поводу преподаваемого им предмета, которые неизменно оканчивались: - «Ну господа, остальное вам все расскажет кондуктор Коновалов». И быстро выходил из комнаты. Его место занимал К., который конечно не разваливался в кресле, но важно водил палочкой по чертежам и объяснял устройство моторов. Как среди преподавателей, так и особенно среди слушателей было достаточно интересных типов, которые очень разнообразили нашу школьную обстановку и придавали характер развлечения. Между ними выделялся лейтенант Х., это был несомненно оригинал, очень остроумный и веселый человек, но к сожалению я ничего не могу воспроизвести из его выражений и афоризмов, потому, что они были всегда для интимного круга. Но все эти шутки и развлечения были хороши и главным образом потому, что слишком мало времени оставалось на них. После Рождества начались полугодовые экзамены, после которых трех лейтенантов отчислили за неудовлетворительную сдачу экзаменов. Два из них потому, что ничем не занимались, а третий мало того, что он был вообще неспособен к наукам, но кроме того был еще прямо таки жертва своей строгой жены. Она была какая то полу нормальная и до безумия обожала свою собачку. Как раз во время экзаменов собачка сдохла. Какая это была трагедия. Бедный муж, терзаемый женой совсем потерял голову. Собачку не за что не хотели закапывать и она долго лежала в ящике, что то вроде гроба в квартире и конечно распространяла удушающее зловоние. Мы все с сожалением смотрели на З., но ничем не могли помочь ему в его трагедии. Впрочем и еще раньше про его супругу ходили анекдоты, это был какой то деспот и все искренне жалели бедного, забитого З. Собачка его совсем доконала и он провалился на экзаменах.

Пришла зима, холодная с бесконечными метелями и покрыла снегом Либаву. Порт покрылся легким слоем льда и леса окружающие город заиндевели. Миноносцы и подводные лодки прижались друг к другу и жизнь замерла на них. Каждый день рано утром мы просыпались под звуки песен и топот ног новобранцев, которых обучали строю. Они проходили бодрым маршем под окнами наших комнат. - «Левой, левой... грудь вперед, поправь винтовку», раздавались то там, то здесь окрики унтер-офицеров. Мы не завидовали нашим товарищам, назначенным в отряд новобранцев для их обучения. Это было скучно и нудно и особенно неприятно подниматься в ранний час и маршировать с ними под хлопьями снега, морозным утром. Поэтому не раз благословляли судьбу и еще усерднее принимались за книги. Наступили месяцы самой упорной и трудной работы и дни проходили незаметно. Не было времени скучать, оно было все поглощено занятиями. В начале апреля, когда снег начал заметно таять и теплый южный ветер все чаще и чаще стал задувать с моря, мы перестали слышать утреннее пение новобранцев - их отправили на царский смотр в Царское Село, где имел пребывание Государь. То был традиционный весенний смотр новобранцев флота, который проводился ежегодно. После него их назначали на суда ил в специальные школы. Для нас же началось самое страдное время подготовки к экзаменам по сдаче теоретического курса подводного класса. В начале мая они были закончены и мы приступили к практике. Дивизия миноносцев покинула Порт Александра 3 и ушла в море для практического плавания. Порт опустел и в нем кроме нас, учебного подводного отряда никого не осталось. В это время он состоял из четырех маленьких подводных лодок на которых мы должны были обучаться. Целые дни приходилось нам быть на них, сначала изучая их устройство, разбирать и собирать их механизмы. Когда это было основательно пройдено, начались практические погружения сначала на месте, а потом и выходы в море, вернее в аванпорт. Попутно нам преподавалось и водолазное дело с работами под водой. Помню, с не особенно приятным чувством надевал я скафандр первый раз и погружался в воду. Тяжелые свинцовые краги быстро тянули меня на дно и я судорожно схватился за веревку, как бы стараясь удержаться на поверхности. В стекло скафандра было видно, как вода быстро становилась темной и дневной свет, казалось, куда то исчезал. Наконец я коснулся дна и на четвереньках пополз по нему, но это было так трудно, потому, что какая то невидимая сила крутила меня и я с трудом передвигал ноги, стараясь удержаться в нужном мне положении. Всякое препятствие на дне моря, внушало какое то неприятное чувство, не то, что страха, а скорее гадливости. Так и казалось, что тебя схватит осьминог или какое либо другое чудовище, хотя и хорошо было известно, что их здесь нет. Особенно трудно было производить заданную работу на дне, она казалась невероятно трудной прежде всего потому, что можно было с большим трудом держаться на месте. В несколько минут иссякали силы и наступало такое утомление, что хотелось скорее выпрыгнуть на поверхность и увидеть божий свет. Совсем не то было погружение на подводной лодке. Для нас новичков в этом деле было много таинственного и захватывающего, но переживаемое чувство было совсем не похоже на то, когда идешь камнем на дно в тесном и неудобном скафандре водолаза. Первое самостоятельное погружение на маленькой лодке. Конечно нервничаешь, хотя знаешь, что около тебя опытный командир и команда исключительно опытных и старых матросов-специалистов. Они привыкли к занятиям с обучающимися офицерами и невозмутимо спокойно делают свое дело. - «Приготовиться к погружению», командуешь слегка взволнованным голосом. - «Люки задраить. Заполнить среднюю цистерну. Заполнять балластные». Слышно, как вода заполняет цистерны и воздух со свистом вырывается из вентиляционных кранов. В иллюминаторы видно, как вода начинает подходить к надстройке лодки. От неопытности и непривычки принимаешь воды больше чем нужно, лодка носом начинает быстро тонуть. Командир спокойно стоит и глубомера, заложив руки в карманы и ничего не говорит. Быстро соображаешь, что нужно дать воды в кормовую диффернтную цистерну, отдаешь приказание и лодка скоро выпрямляется, но стремительно тонет. Чувствуешь, что ее не удержать на желаемой глубине, не имея хода. Растерянно смотришь на командира, но он ничего не говорит - должен сам догадаться, что нужно сделать, приказываешь продувать среднюю цистерну, сжатым воздухом, что бы выбросить из нее воду и тем дать ей плавучесть, но уже поздно: легкий толчок и мы на дне. - «Да... все это так», говорит, улыбаясь командир, - «Но будьте осторожны на большой глубине. Здесь это пустяки, неглубоко, а вот в море, эдак можно очутиться и на 200-300 фут, а то и хуже. Самое важное не теряйте самообладания и быстро принимайте решения. Повторите еще раз погружение с самого начала». - «Есть...». И снова проделываешь погружение, но уже более удачно. Так в течении нескольких дней заучались мы искусству погружаться на месте, прежде чем выйти в море. Нечего и говорить про то, что перед погружением нужно внимательно осмотреться и проверить все закрыто, что полагается. У всех на памяти был случай с «Миногой», которая затонула в аванпорте, потому, что внимательно не осмотрелись и ручка семафорного флажка попала в клапан вентиляции. Лодка погружалась и никому не могло прийти в голову, что флажок попал в клапан, который конечно не закрылся плотно и через него вода поступала внутрь лодки и она затонула, к счастью на маленькой глубине. Ее вытащили после того, как она пробыла около суток под водой и все испытали самое неприятное чувство, готовясь ко всяким возможностям и делая все попытки всплыть. Но вода поступала беспрерывно внутрь и не было никакой возможности очистить клапан, так как палка флажка попала снаружи, по опрометчивости рулевого, оставившего семафорные флажки перед погружением снаружи рубки. Весь экипаж сгруппировался в носу, куда сжавшийся воздух не позволял проникнуть воде, удерживая ее напор. Так и просидели там, пока не пришла помощь. Всегда и во всем возможен недосмотр, ведь и на старуху бывает проруха. И вот, что бы аналогичные случаи не повторялись, нас систематически приучали к тому, что бы прежде всего осмотреться и автоматически делать всякие проверки, тем более, что все это занимает минуту времени и не может отразиться на скорости. Разумеется, когда проделываешь все это каждый день, то образуется уже привычка, что в нашем деле было очень полезно и предохраняла от многих роковых случайностей. К концу мая, мы по очереди выходили на разных лодках для минных стрельб по идущему кораблю, со всеми нужными манипуляциями, т.е. погружением, выходом на удобный курс и пр. Что бы несколько расширить наш кругозор и поупражняться на других типах лодок в июне в Либаву пришли дивизионы лодок действующего флота. Это было много интереснее и мы с особенным удовольствием ходили на них погружаться и стрелять минами. Время шло и не интересуясь политикой, мы без особенного внимания отнеслись к убийству в Сараеве, не думая, что от этого может произойти, что либо серьезное. Нас гораздо больше взволновал и оскорбил факт ареста одного из наших морских офицеров, находящихся в Германии на постройке двух наших легких крейсеров, заказанных там, так как наши заводы были заняты постройкой военных кораблей и не могли выполнить всего. Арест этого офицера произошел якобы под предлогом, что он похитил часы, на самом деле все это было симулировано и подделано с целью создать общественное мнение против русских. Характерно, что эти случаи все имели место почти одновременно с убийством в Сараеве. Но кто мог бы подумать тогда, что это были первые искры, раздуваемого пожара. Полетели телеграммы и арестованный офицер был выпущен. Конечно были извинения со стороны германского правительства, ссылки на недоразумение, но факт оскорбления остался и мы все были глубоко возмущены. Некоторое время спустя, когда все немножко поуспокоилось, в Кронштадт пришла английская эскадра с адмиралом Битти. Она простояла там несколько дней и мы по газетам следили, какие приемы делались офицерам и адмиралу в Петербурге и Москве. Вслед за английской, пришла в Кронштадт французская эскадра с президентом, которому отдавались царские почести и встречи. Долго недоумевал я и не мог понять, почему все было так тихо, тихо и вдруг сразу все свалилось: визиты французской и английской эскадры, необычные события в политике, убийство австрийского эрцгерцога, готовящиеся в Петербурге и Москве забастовки рабочих заводов, по преимуществу изготовляющих военные материалы и строящих суда. Но недолго пришлось недоумевать мне. Французская эскадра, срочно покинула воды Балтийского моря. Австрия предъявила ультиматум Сербии, за которую заступилась Россия, настроенная миролюбиво. Да и правда, можно ли нам было думать о войне, когда прошло всего на всего 9 лет после неудачной войны с Японией и в момент переорганизации армии и флота и революционно настроенной стране, в которой в течении этих 9 лет беспрестанно происходили вспышки. Революция 1905 года провалилась, но это был лишь первый неудачный опыт, за которым должен был последовать второй, при более благоприятных обстоятельствах. Но в воздухе повеяло войной. Пришедшая было на отдых первая минная дивизия, быстро ушла из Либавы, стоявший здесь пехотный полк куда то тоже ушел. Начальник нашего отряда беспрерывно получал телеграммы, но сам не отдавал никаких приказаний. Газеты были тревожны и полны всяких предположений, то говорили о неизбежной войне, то о том, что все улаживается. Никто из нас ничего толком не знал, да и конечно не мог знать. Скажу только, что мы сами желали войны и готовы были сражаться с кем угодно. Таково свойство молодости. В эту пору больше не рассуждают, а чувствуют и воспламеняются. Вскоре обстановка для нас начала разъяснятся. В порт пришел огромный, военный транспорт «Анадырь» и встал против наших береговых помещений. Занятия было приказано прекратить и все имущество подводного класса, особенно мины, моторы грузить на транспорт. В два дня класс опустел, все имущество было погружено, за исключением того, что нельзя было увезти и что приготовлялось быть взорванным в случае эвакуации Либавы. После получения такого приказания, дело казалось уже принимало серьезный оборот. Из четырех лодок, бывших в отряде должны были идти с транспортом три, четвертая, старый «Сиг» предназначался к затоплению в канале. Из этих приготовлений, мы могли были увидеть, что отношения с Германией обострились и что можно ожидать всего. В это время сама Либава продолжала жить своей жизнью, тогда как порт представлял из себя встревоженный муравейник. Все готовилось к исходу, но еще оставалось на месте. Так и «Анадырь», на котором уже жили все офицеры и команда, стоял, готовый к выходу. Семьи офицеров начали покидать порт - хотя многие еще оставались, не веря в возможность войны. Наконец транспорту «Анадырь» и подводным лодкам было приказано уходить 16 (29) июля в Ревель. Сначала вышли первые, как бы на обычные занятия, но в действительности с целю скрыть наш уход. Несколькими часами позднее снялся «Анадырь». В порту остался небольшой отряд морской команды, который должен был в последний момент взорвать доки и портовые сооружения и топить старые суда в канале. При проходе транспорта, около моста собралось много народа, из портовых обывателей, которые провожали нас. Весь порт был как на ладони перед нами. При виде его сердце сжималось от жалости, что такое богатство будет легкой добычей неприятеля. Уже наступила темнота, когда наш небольшой отряд соединился и пошел на север, меняя хода и курсы, что бы ввести в заблуждение, каждую минуту могущего появиться противника. В ночь на 17 (30) погода несколько засвежела и пришлось убавить ход до 2 узлов, так как шедшие на буксире лодки зарывались в воду и в них было очень плохо экипажу. Остаток ночи и день прошли совершенно спокойно и встретили несколько пароходов, идущих на юг. Целый день получали все шифрованные телеграммы, одна из которых сообщала, что наши заградители ставят мины. После этого мы все решили, что дело действительно серьезно и нужно ждать войны с Германией. Почти вся ночь прошла у нас в разговорах и разных предположениях, пока утомленные мы не уснули. Но спать пришлось недолго. На рассвете я проснулся от шума на палубе и криков «Ура». Оказывается была получена только, что телеграмма: «Огонь, огонь, огонь...», что означало: приготовления к военным действиям. У нас ее приняли, как за объявление войны и поэтому поводу кричали «ура». С часа на час можно было ожидать встречи с противником, который надо полагать, был осведомлен о нашем выходе из Либавы, почему, что бы не быть отрезанными, мы прибавили ход, насколько позволяла погода. 19 (2), ранним утром мы обогнули остров Оденсхольм, находящийся при входе в Финский залив и вскоре встретили наши крейсера, несшие охрану. Пройдя еще немного увидели миноносцы, гонявшиеся за пароходами и возвращающие их в порта и подводные лодки стоявшие на позиции. Проходя мимо одной «Миноги», нам командир ее крикнул в рупор: - «Война еще не объявлена, но ждем с минуты на минуту. Хорошо, что вы своевременно прошли Балтийское море... До свидания... Счастливого плавания...» При подходе к острову Наргену отряд был встречен сторожевыми судами, для проводки через минное заграждение, поставленное накануне заградителями в количестве 2200 мин, почти поперек всего залива. Спустя несколько часов мы благополучно встали на якорь на Ревельском рейде. Нам сообщили, что один из постов связи видел на горизонте, утром, военные суда, которые быстро скрылись. Не было никакого сомнения, что это была погоня за нами.

Вечером война была объявлена. Стоявшая эти дни погода была совершенно осенней, с накрапывающим дождем и холодная. Мимо нас вплотную проходил крейсер «Аврора», посланный в море. Наступили вечерние сумерки. На крейсере была гробовая тишина и ни одного проблеска света в иллюминаторы. Его масса быстро скрылась из нашего вида... Мы молча проводили его и на душе была какая то жуть. Невольно в голове пронеслась мысль: «вернется ли». Каждый из нас твердо решил остаться здесь и не ехать в Черное море. Но утром категорическая телеграмма приказывала всем черноморцам явиться в Петербург в Главное Адмиралтейство. Пришлось наскоро собраться и ехать с утра вечерним поездом. Ревельский вокзал представлял из себя, что то невероятное. Все перемешалось. Поезд был переполнен и мы с трудом, сами таща свои чемоданы втиснулись в третий класс. С нами было несколько жен офицеров - подводников, которые ехали в Петербург. Конечно, как всегда бывает уже по городу стали носиться разные слухи, что германская эскадра появилась перед Финским заливом, что произошло сражение и передавались всякие ужасы. После того, как мы уже уехали из Ревеля, в дороге до нас дошли слухи, что одна из лодок погибла. Можно себе представить какое впечатление это произвело на жен, мы с трудом их успокоили. Конечно все это оказалось вымыслом и наши дамы напрасно прострадали всю ночь. Ранним утром нам на встречу шли поезда с воинскими эшелонами, направляющимися на запад. С одним из них мы простояли некоторое время на станции. Это был лейб-казачий полк. Казаки были все молодцы, как на подбор и весело, с песнями и с музыкой шли на фронт. Потом мимо нас промелькнули гусары, армейский полк и еще, еще... Все шли с каким то восторженным подъемом навстречу смерти. Петербург весь переменился. Он был полон патриотических манифестаций с портретами царя, двигающихся по улицам. Забастовка на заводах прекратилась сама собой. Все горели желанием сразиться и защитить Родину. Только накануне была огромная манифестация, в несколько десятков тысяч народа, которая полная энтузиазма и порыва подошла к Зимнему дворцу. Государь вышел на балкон и эта огромная многотысячная толпа, как один человек встала на колени. Многие плакали от умиления. Но такие сцены описать невозможно - их нужно видеть самому и тогда будет понятно то чувство, которое испытывали люди в этот торжественный момент. Русский народ в такие моменты мог совершать чудеса храбрости и показать свой исключительный гений великого славянского народа. Иностранец не может понять и оценить тех изломов славянской души, способной то подняться на недосягаемую высоту, то пасть в глубину пропасти. Для того, что бы это понять, нужно жить с этим народом, знать его историю и его искусство.

Мы всей своей компанией стремительно понеслись в Главный Морской штаб за получением инструкций. Проезжая мимо германского посольства, мы были поражены его видом. Огромное здание было все исковеркано, стекла в окнах перебиты и каменные украшения валялись на улице. Впрочем мы уже слыхали раньше, что посольство было разгромлено озверевшей толпой и полиции с большим трудом в конце концов удалось разогнать расходившуюся публику. Пример был заразителен и волна разгромов немецких учреждений прокатилась в больших городах, но характер их уже был просто безобразия и грабежи имущества немцев, кстати сказать в большинстве случаев русских подданных. Особенно этот немецкий погром был значителен в Москве. Поэтому поводу, не помню кем, было написано стихотворение, очень талантливое и меткое, которое дает картину всего происшедшего. Это стихотворение имело огромный успех и ходило по рукам в обществе. Вот оно:

Хоть я командовал бригадой
И мог бы взять Берлин давно,
Но не гонюсь я за наградой,
Я так богат, мне все равно.
При том тошнит меня от трупов,
Гниющих грудами во рву,
Сказал брезгливо князь Юсупов,
Нет лучше, дайте мне Москву.
Там уважают Зинаиду,
Ни мне, ни другу, ни врагу,
Она не даст Москву в обиду,
А я ей в этом помогу.
И что же, сон наивно детский,
Сбылся по манию царя,
Ушел сконфуженный Сандецкий,
Взошла татарская заря.
Тень устроителя Ходынки,
Прошла по комнатам дворца,
Князь посещал мясные рынки,
И разглагольствовал с крыльца.
Пренебрегая трафаретом,
От власти к черни строя мост,
Ходил по площади с портретом,
Ходил величествен и прост.
И мнил: «Мне памятник поставить,
И надпись сделает Москва: «Се,
Тот, кто мною мудро правит,
Един в трех лицах Божества».
Такой энергии затраты,
Великих мыслей, громких слов,
Сказались быстро результаты:
Однажды в светлые палаты,
Вбегает черный Муравьев,
Кричит: «Спаси нас от потоков,
Кровавых. Слышишь черни стон,
Кто бы ты ни был Сумароков,
Юсупов князь, иль граф Эльстон.
Москва горит, Москва бушует,
Патриотически слепа,
Добро немецкое ворует,
У русских подданных толпа.
Но князь тревожиться не падок,
Спокойно молвил он: «Мерси,
Я знаю мелкий беспорядок,
На руку всем врагам Руси».
Совету умной вняв супруги,
Вопрос поставил он ребром,
Решил спасти Елизавету,
И медлил потушить погром.
Промедлив сутки съездил в Думу,
Где заседали господа,
Где было очень много шума,
И мало толку, как всегда.
Глотнув упреков Челнокова,
Сказал тут князь: «Пойду,
Скажу народу два, три слова,
С ним нужно мягкую узду...
Пока у Мандля стекла били,
Князь разодет, как на парад,
Стоял в своем автомобиле,
И делал жесты на угад.
И до сих пор еще не ясно,
Что значит тот красивый жест,
Когда начальник гарнизона,
Привел войска и гаркнул: «Пли».
И в силу этого резона,
Все поклонились и ушли.
Ни на Петровке нет буянов,
Ни на Кузнецком нет мосту,
Слетел конечно Андреянов,
А князь остался на посту.
И над убытками шпионов,
Смеясь, сей новый Деларю,
Сказал: «Четыреста миллионов,
Au fond c’еst moins que j’en ai cru».

Итак меньше через час, явились мы в штаб. Нас встретил там адъютант начальника штаба, кап. 2 ранга *, который начальническим тоном передал нам приказание ехать в Севастополь, потому, что от командующего флотом оттуда есть телеграмма по этому поводу. Негодование нашему не было предела: «Как, ехать в Черное море, когда здесь война. Ни за что». Встретив такой отпор и атаку, адъютант куда то убежал. Через несколько минут к нам вышел сам начальник, контр-адмирал С. Он был очень маленького роста и за, что был прозван Пипином Коротким. По нашим возбужденным лицам он увидел, что мы серьезно хотим настаивать, что бы нас назначили на суда Балтийского флота и не желаем ехать в Севастополь.

- «Господа вы должны ехать в Черное море. Вас требует командующий. Не волнуйтесь, скоро и там будет война. Там нужны тоже офицеры, а в Балтике все переполнено. Поезжайте сегодня же». Вне себя от негодования, вышли мы из Адмиралтейства. - «Проклятый шпиц», думал я про себя, - «черт возьми... Но делать нечего. Тянул то жребий ведь я сам, значит кисмет... Надо ехать».

Вечерний курьерский поезд помчал меня снова на юг. Вечернее солнце заходило. Город, как то весь, как будто утомившись утих. Сквозь прозрачный, чистый воздух из своего вагона до меня донеслись благовест Исаакия... Перевернулась еще одна страница из книги моей морской карьеры.

 
 

Рукописи публикуются с любезного дозволения координатора проекта «Русский Карфаген» Галли Монастыревой.